Три товарища - Ремарк Эрих Мария - Страница 47

• Предыдущая
• 47/98
• Следующая

– Робби! – крикнула Пат.

Я открыл глаза. С минуту я соображал, где нахожусь. Всякий раз, когда меня одолевали воспоминания о войне, я куда-то уносился. При других воспоминаниях этого не бывало.

Я привстал. Пат выходила из воды. За ней убегала вдаль красновато-золотистая солнечная дорожка. С ее плеч стекал мокрый блеск, она была так сильно залита солнцем, что выделялась на фоне озаренного неба темным силуэтом. Она шла ко мне и с каждым шагом всё выше врастала в слепящее сияние, пока позднее предвечернее солнце не встало нимбом вокруг ее головы.

Я вскочил на ноги, таким неправдоподобным, будто из другого мира, казалось мне это видение, – просторное синее небо, белые ряды пенистых гребней моря, и на этом фоне – красивая, стройная фигура. И мне почудилось, что я один на всей земле, а из воды выходит первая женщина. На минуту я был покорен огромным, спокойным могуществом красоты и чувствовал, что она сильнее всякого кровавого прошлого, что она должна быть сильнее его, ибо иначе весь мир рухнет и задохнется в страшном смятении. И еще сильнее я чувствовал, что я есть, что я просто существую на земле и есть Пат, что я живу, что я спасся от ужаса войны, что у меня глаза, и руки, и мысли, и горячее биение крови, а что всё это – непостижимое чудо.

– Робби! –снова позвала Пат и помахала мне рукой. Я поднял ее купальный халат и быстро пошел ей навстречу.

– Ты слишком долго пробыла в воде, – сказал я.

– А мне совсем тепло, – ответила она, задыхаясь.

Я поцеловал ее влажное плечо:

– На первых порах тебе надо быть более благоразумной.

Она покачала головой и посмотрела на меня лучистыми глазами:

– Я достаточно долго была благоразумной.

– Разве?

– Конечно! Более чем достаточно! Хочу, наконец, быть неблагоразумной! – Она засмеялась и прижалась щекой к моему лицу. – Будем неблагоразумны, Робби! Ни о чем не будем думать, совсем ни о чем, только о нас, и о солнде, и об отпуске, и о море!

– Хорошо, – сказал я и взял махровое полотенце, – Дай-ка я тебя сперва вытру досуха. Когда ты успела так загореть?

Она надела купальный халат.

– Это результат моего «благоразумного» года. Каждый день я должна была проводить целый час на балконе и принимать солнечную ванну. В восемь часов вечера я ложилась. А сегодня в восемь часов вечера пойду опять купаться.

– Это мы еще посмотрим, – сказал я. – Человек всегда велик в намерениях. Но не в их выполнении. В этом и состоит его очарование.

Вечером никто из нас не купался. Мы прошлись в деревню, а когда наступили сумерки, покатались на ситроэне. Вдруг Пат почувствовала сильную усталость и попросила меня вернуться. Уже не раз я замечал, как буйная жизнерадостность мгновенно и резко сменялась в ней глубокой усталостью. У нее не было никакого запаса сил, хотя с виду она не казалась слабой. Она всегда расточительно расходовала свои силы и казалась неисчерпаемой в своей свежей юности. Но внезапно наставал момент, когда лицо ее бледнело, а глаза глубоко западали. Тогда всё кончалось. Она утомлялась не постепенно, а сразу, в одну секунду.

– Поедем домой, Робби, – попросила она, и ее низкий голос прозвучал глуше обычного.

– Домой? К фройляйн Мюллер с золотым крестиком на груди? Интересно, что еще могло прийти в голову старой чертовке в наше отсутствие…

– Домой, Робби, – сказала Пат и в изнеможении прислонилась к моему плечу. – Там теперь наш дом.

Я отнял одну руку от руля и обнял ее за плечи. Мы медленно ехали сквозь синие, мглистые сумерки, и, когда, наконец, увидели освещенные окна маленькой виллы, примостившейся, как темное животное, в пологой ложбинке, мы и впрямь почувствовали, что возвращаемся в родной дом.

Фройляйн Мюллер ожидала нас. Она переоделась, и вместо черного шерстяного на ней было черное шелковое платье такого же пуританского покроя, а вместо крестика к нему была приколота другая эмблема – сердце, якорь и крест, – церковный символ веры, надежды и любви.

Она была гораздо приветливее, чем перед нашим уходом, и спросила, устроит ли нас приготовленный ею ужин: яйца, холодное мясо и копченая рыба.

– Ну конечно, – сказал я.

– Вам не нравится? Совсем свежая копченая камбала. – Она робко посмотрела на меня.

– Разумеется, – сказал я холодно.

– Свежекопченая камбала – это должно быть очень вкусно, – заявила Пат и с упреком взглянула на меня. – Фройляйн Мюллер, первый день у моря и такой ужин! Чего еще желать? Если бы еще вдобавок крепкого горячего чаю.

– Ну как же! Очень горячий чай! С удовольствием! Сейчас вам всё подадут.

Фройляйн Мюллер облегченно вздохнула и торопливо удалилась, шурша своим шелковым платьем.

– Тебе в самом деле не хочется рыбы? – спросила Пат.

– Еще как хочется! Камбала! Все эти дни только и мечтал о ней.

– А зачем же ты пыжишься? Вот уж действительно…

– Я должен был расквитаться за прием, оказанный мне сегодня. – Боже мой! – рассмеялась Пат. – Ты ничего не прощаешь! Я уже давно забыла об этом.

– А я нет, – сказал я. – Я не забываю так легко.

– А надо бы…

Вошла служанка с подносом. У камбалы была кожица цвета золотого топаза, и она чудесно пахла морем и дымом. Нам принесли еще свежих креветок.

– Начинаю забывать, – сказал я мечтательно. – Кроме того, я замечаю, что страшно проголодался.

– И я тоже. Но дай мне поскорее горячего чаю. Странно, но меня почему-то знобит. А ведь на дворе совсем тепло.

Я посмотрел на нее. Она была бледна, но всё же улыбалась.

– Теперь ты и не заикайся насчет долгих купаний, – сказал я и спросил горничную: – У вас найдется немного рому?

– Чего?

– Рому. Такой напиток в бутылках.

– Ром?

– Да.

– Нет.

Лицо у нее было круглое как луна. Она смотрела на меня ничего не выражающим взглядом.

– Нет, – сказала она еще раз.

– Хорошо, – ответил я. – Это неважно. Спокойной ночи. Да хранит вас бог.

Она ушла.

– Какое счастье, Пат, что у нас есть дальновидные друзья, – сказал я. – Сегодня утром перед отъездом Ленц погрузил в нашу машину довольно тяжелый пакет. Посмотрим, что в нем.

Я принес из машины пакет. В небольшом ящике лежали две бутылки рома, бутылка коньяка и бутылка портвейна. Я поднес ром к лампе и посмотрел на этикетку:

– Ром «Сэйнт Джемс», подумать только! На наших ребят можно положиться.

Откупорив бутылку, я налил Пат добрую толику рома в чай. При этом я заметил, что ее рука слегка дрожит.

– Тебя сильно знобит? – спросил я.

– Чуть-чуть. Теперь уже лучше. Ром хорош… Но я скоро лягу. – Ложись сейчас же, Пат, – сказал я. – Пододвинем стол к постели и будем есть.

Она кивнула. Я принес ей еще одно одеяло с моей кровати и пододвинул столик:

– Может быть, дать тебе настоящего грогу, Пат? Это еще лучше. Могу быстро приготовить его.

Пат отказалась:

– Нет, мне уже опять хорошо.

Я взглянул на нее. Она действительно выглядела лучше. Глаза снова заблестели, губы стали пунцовыми, матовая кожа дышала свежестью.

– Быстро ты пришла в себя, просто замечательно, – сказал я. – Всё это, конечно, ром.

Она улыбнулась:

– И постель тоже, Робби. Я отдыхаю лучше всего в постели. Она мое прибежище.

– Странно. А я бы сошел с ума, если бы мне пришлось лечь так рано. Я хочу сказать, лечь одному.

Она рассмеялась:

– Для женщины это другое дело.

– Не говори так. Ты не женщина.

– А кто же?

– Не знаю. Только не женщина. Если бы ты была настоящей нормальной женщиной, я не мог бы тебя любить. Она посмотрела на меня:

– А ты вообще можешь любить?

– Ну, знаешь ли! – сказал я. – Слишком много спрашиваешь за ужином. Больше вопросов нет?

– Может быть, и есть. Но ты ответь мне на этот. Я налил себе рому:

– За твое здоровье, Пат. Возможно, что ты и права. Может быть, никто из нас не умеет любить. То есть так, как любили прежде. Но от этого нам не хуже. У нас с тобой всё по-другому, как-то проще.

• Предыдущая
• 47/98
• Следующая