Прекрасная Габриэль - Маке Огюст - Страница 68

• Предыдущая
• 68/184
• Следующая

Анриэтта, как будто этот злой гений, удалившись от нее, возвратил ей ум и жизнь, начала свои остроты; более смелая, потому что опасность была велика, она обнаружила столько тонкости и привлекательной злости, что король, сам остряк и гасконец, начал смеяться и платил эпиграммой за эпиграмму этой сирене, всегда готовой на возражение, часто победоносной и никогда не побежденной, которая начала, как всякий добрый полководец, через час ровной битвы выдвигать свой резерв для того, чтобы взять позицию и выгнать неприятеля.

Габриэль сначала смеялась вместе со всеми; она тоже вставляла свое благоразумное и нежное словцо в общий разговор, но сражение перешло в дуэль, где Анриэтта и король остались одни; она замолчала, как все люди с кротким и серьезным умом, который пугается шума; она улыбалась, потом перестала улыбаться и только слушала, ослепленная и утомленная этим неиссякаемым вулканом взрыва и искр.

— Блондинка побеждена, — шепнула Мария Туше на ухо сыну. Вдруг тень говорящего брата встала между Анриэттой и солнцем.

— Государь, эти молодые люди, которых вы спрашивали, ждут вас.

— Какие молодые люди? — спросил Генрих, совсем развлеченный очаровательницей и, может быть, даже сердившийся на брата Робера за то, что он помешал. — Я не звал никого.

— Те, которых ваше величество хотели поблагодарить, — отвечал брат Робер, не испуганный удивлением короля.

— А! Я знаю, — сказала Габриэль, покраснев, на ухо Генриху Четвертому, — этот гвардеец, его друг…

— Очень хорошо, очень хорошо! — вскричал Генрих. — Да, это наши друзья; позовите их, брат Робер, они не лишние, я охотно увижу их до моего отъезда.

Один женевьевец ушел по знаку говорящего брата. Генрих обернулся к графине д’Антраг и к Анриэтте.

— Я хочу, чтобы вы их видели, особенно одного из них. Один — мой гвардеец и не имеет ничего необыкновенного, но раненого можно назвать очаровательным молодым человеком.

— Раненого? — сказали вдруг несколько голосов. — Он ранен?

— Да, Крильон, который любит его и покровительствует ему, — между нами, это превосходная рекомендация — велел отнести его сюда, где эти достойные монахи вылечили его каким-то чудом. Право, это благословение небесное, что он избегнул смерти, потому что рана, говорят, была опасна, не правда ли, брат Робер?

— Удар ножом в грудь, — сказал женевьевец, который холодно осмотрелся вокруг, по-видимому, не замечая ни трепета Анриэтты, ни краски ее матери, ни судорожного прыжка ла Раме за скрывавшим его деревом.

— Вот эти молодые люди, — прибавил король, — судите сами, милостивые государыни, не отличается ли тот, о котором я говорю, красотой, которая может заставить позавидовать женщину.

— Посмотрим на это чудо, — сказала Мария Туше.

— Полюбуемся этим фениксом, — весело прибавила Анриэтта.

Вдруг Мария Туше побледнела и уронила стакан, который держала в руке. Анриэтта, которая, чтобы увидеть поскорее, обернулась, вскочила, как бы при виде страшной опасности. Она вскрикнула, и ее пальцы судорожно ухватились за стол, удерживавший все ее тело, согнувшееся назад.

Эсперанс и Понти, которых вел служитель, вошли в боскет. Эсперанс, который шел первый, поклонился знаменитому гостю. Когда он пригляделся, он увидал напротив себя в трех шагах помертвевшее лицо Анриэтты. Он схватил за руку Понти и остался пригвожденным к земле.

На крик молодой девушки хриплое восклицание отвечало за деревьями. Ла Раме также узнал призрак Эсперанса и не спускал с него испуганного взора, как Макбет смотрит на тень Банко, как угрызение смотрит на наказание.

Ни д’Антраг, ни граф Овернский ничего не понимали в этой сцене. Король, сказав Эсперансу несколько пустых слов, взглянул на монаха, который отбросил в эту минуту свой капюшон с лица, чтобы лучше рассмотреть каждую подробность зрелища, и его любопытная и лукавая физиономия заставила Генриха подумать: «Должно быть, здесь происходит нечто необыкновенное, потому что наш старый друг забыл на минуту роль брата Робера».

Анриэтта, напрасно стараясь преодолеть свое волнение всеми силами воли своей энергической натуры, не сопротивлялась более страшному огню, сверкавшему из глаз Эсперанса. Она зашаталась, рука, поддерживавшая ее тело, ослабела, и, если бы отец не поддержал ее, она упала бы навзничь.

Бледность Марии Туше тотчас объяснилась болезненным состоянием ее дочери. Габриэль с живым состраданием старалась привести в чувство Анриэтту д’Антраг, а граф Овернский старался только направить на хороший путь мысли короля, который делал уже затруднительные вопросы.

— Что сделалось с этой молодой девушкой? — говорил Генрих, смотря на брата Робера. — Неужели вид нашего Адониса до такой степени поразил ее любовью?

— Мадемуазель д’Антраг, верно, увидала какого-нибудь паука, — спокойно сказал женевьевец, — или гусеницу, которых так много в нашем саду.

— Именно! — вскричал д’Антраг, стараясь ободрить дочь и жену. — Не правда ли? — обратился он к жене.

— Вероятно, так, — сказал король, становясь все более недоверчивым при виде всеобщего замешательства.

Мария Туше пролепетала несколько бессвязных слов.

— Предоставим дамам заботиться о дамах, — прибавил Генрих, — а я поеду. Пусть никто не беспокоится провожать меня; здесь все слишком заняты.

— Мы, по крайней мере, проводим ваше величество до ворот, — сказали граф и его отчим.

Генрих нежно поцеловал руку Габриэль и отправился в путь в сопровождении обоих д’Антрагов и говорящего брата.

Эсперанс и Понти показывали друг другу на ла Раме, неподвижного вдали, как змея, удерживаемая львом. Достаточно будет в нескольких словах объяснить положение каждого из действующих лиц в этой картине. Габриэль следила глазами за королем и с любопытством смотрела то на Анриэтту, то на Эсперанса. Мария Туше старалась заставить дочь опомниться. Анриэтта, сделавшись спокойнее после отъезда короля, не допускала никакого объяснения; в глубине боскета Эсперанс и Понти, а напротив них — ла Раме.

— Вот злодей, — сказал Понти своему другу, — он идет мне наперекор!

— Ты ошибаешься, — возразил Эсперанс, — он подпрыгивает от страха.

— Пускай бы его совсем сделался мертв, месье Эсперанс.

— А вспомни наши условия. Никогда ни одного слова, которое могло бы открыть тайну Анриэтты. Посмотри на ее бледность, вспомни ее обморок и признайся, что она приняла меня за призрак. Неужели ты думаешь, что я не мщу за себя?

— Это мщение умеренное, — сказал Понти.

— Для меня его достаточно.

— А для меня нет, — прошептал гвардеец. — Во всяком случае, если вам не о чем спрашивать эту девицу, я должен свести счеты с этим молодцом. Он хотел, чтобы меня повесили!

— Вы сделаете мне удовольствие, Понти, — строго сказал Эсперанс, — оставить вашу шпагу в ножнах. Это дело касается меня одного. Прошу не спорить, оставьте шпагу в ножнах.

— Хорошо, — отвечал Понти, — пусть будет по вашему желанию.

— Ты обещаешь?

— Я клянусь.

— Ну, следуй за мной, мы загоним негодяя в какой-нибудь угол, и я скажу ему два слова, которых он не забудет никогда.

Понти, которого эти переговоры приводили в нетерпение в таких обстоятельствах, где одни удары казались ему возможной развязкой, пожал плечами, ворча против этих великодушных безумцев, которые служат вечною добычей подлых и злых людей.

Эсперанс взял его за руку и пошел к ла Раме, щеки которого бледнели, по мере того как его враги приближались к нему. Но прежде чем они подошли к нему, Анриэтта, которая поняла, не слыша, каждый оттенок этого разговора, вырвалась из рук матери и Габриэль, подбежала к Эсперансу, схватила его за руку и увлекла быстрее мысли из беседки, где догадливая Мария Туше удержала Габриэль. Таким образом, все объяснения сделались возможными. Эсперанс старался сопротивляться, но Анриэтта и на этот раз была непреодолима. Как только Понти сделался свободен, он перебежал через сад и скрылся в нижнем жилье монастыря, говоря себе с мрачной иронией: «Я придумал кое-что. Эсперансу ничего не буду говорить, и шпага останется в ножнах».

• Предыдущая
• 68/184
• Следующая