Варяжский меч - Максимушкин Андрей Владимирович - Страница 41

Жители придорожных деревенек, попрятавшиеся по своим халупам, со страхом и любопытством глядели на проходившие мимо сотни русов. Сам Славомир, косясь на церкви и пустынные улицы, только недобро ухмылялся. По-хорошему следовало спалить все встречные храмы южного смуглолицего бога, но ладно. Времени на шалости нет. Пусть пока стоят, силы и правды в них нет, а на обратном пути может и запалим. Опять, если время будет.

Не тронули русы и встретившийся им большой обоз. Везший в Ретру зерно, кожи и дорогую ольденбургскую гончарную утварь купец только размашисто перекрестился и глубоко вздохнул, когда последние варяги скрылись за поворотом. Теперь можно и перетрусивших слуг из-под возов пинками выгонять. Попрятались, свиньи болотные! А мне одному перед славянами стоять?!

— Ух, я вам! — прорычал купец, подтверждая свои слова крепким, окованным железом посохом.

Любопытно, а куда эти славяне спешат? Их много, сильная дружина, воины хорошо вооружены и опытны, торговый человек такие вещи с первого взгляда определял. Старший рус спросил: «Где можно найти герцога Бернарда Биллунга и правда ли, что король идет со своими рыцарями в Аахен?»

Точно, славяне идут к Оттону, дай ему Боже долгих лет! Наверное, король их в поход на Италию призвал. В Бремене говорили: скоро война будет. Генуэзцы в Риме воду мутят, против императора выступить хотят. И франки не хотят Священную Власть признавать, да еще на Бургундское герцогство зубы точат.

Ближе к вечеру Славомир все же дал дружинникам потешиться. Выбрав хорошее место для ночлега, рядом с березовой рощей на берегу небольшой речушки, он разослал пять сотен по окрестностям разорять ближайшие села и городки. Все равно дальше идти опасно, можно ночью в засаду угодить или дорогу перепутать, а дружинники пусть повеселятся, и саксов уже пора вразумлять. Пришло время Оттона за хвост подергать и усы ему подпалить, чтоб злее был.

Солнце опустилось до самых вершин старых буков за полем, багровел необычайно яркий закат. Как будто кто по небу красным плеснул. После сегодняшнего дождя с грозой небо прочистилось, только небольшие облачка плыли в вышине. И ветерок вечернюю свежесть гонит.

В деревеньке Липпенвальд царила обычная вечерняя суета. Пастухи пригнали с пастбища коров. Подгоняемые окриками буренки неторопливо разбредались по дворам, пощипывая поднимавшиеся вдоль изгородей кустики конопли и крапивы. Хозяйки их уже ждали и готовились к вечерней дойке. Несколько лохматых псов с лаем носились за коровами, подгоняя их, для собак это была обычная ежедневная работа, и исполняли они ее спокойно, с легкой прохладцей, дескать, так надо и не обижайтесь.

С полей возвращались мужики, ходившие смотреть, как там озимые, хорошо ли забороновали. По дороге в деревню они зашли в лес и сейчас двигались, сгибаясь под тяжестью неохватных вязанок хвороста. Дети, загорелые, чумазые сорванцы в рваных рубашонках, гонялись друг за другом с палками и плетеными крышками от корзин, играли в рыцарей и норманнов. Трое раздетых по пояс мужиков подправляли покосившуюся стенку сарая гончара Клауса.

Сидевшие на брошенном у церкви толстом бревне (заместо скамейки) двое седобородых стариков степенно обсуждали прокатившуюся в обед грозу. Оба сошлись во мнении, что это старый Вотан сердится, напоминает христианам о себе. Тем более сегодня четверг, громовой день. Неспроста это. Надобно в воскресенье в церкви Старому Богу свечку поставить.

Отец Дидрик, конечно, ругается, грозится епитимью наложить, язычниками обзывает, но он молодой еще, обычаев не знает, гонористый, жизнью еще не обломанный. Ничего, мы ему ничего не скажем, молча поставим свечи и про себя Вотана поблагодарим, да не забыть бы еще в лесу петуха зарезать. Нет, такая гроза, да в четверг — это неспроста. Вон месяц назад в Шландорфе два дома от молнии сгорели. А все почему? Да неправильно их поставили: место впопыхах выбрали, землю не освятили, кровью под столбы не брызнули. Вот и сгорели дома.

От размышлений дедов оторвал громкий, пронзительный визг со стороны дороги на город. Кричала младшенькая Петера Гоффа. Вскоре к крикам присоединились девки, стиравшие белье у ручья. Затем над деревней пронесся залихватский свист, перемежаемый протяжным волчьим воем. На улице появились верховые. Наверное, опять барон послал своих головорезов подати брать, торопится старый грешник, сроки еще не подошли. Вон как озорничают, словно дикие венды. Но нет, это не люди барона: на длинных красных щитах видно изображение медведя с топором в передних лапах.

— У-лю-лю! Гони их! — Рагнар тронул Дымку пятками и, свесившись вниз, наотмашь вытянул плетью подвернувшегося под руку поселянина. Тот пронзительно заверещал и рыбкой нырнул через изгородь.

Лошадь вдруг дернулась и остановилась. Дружинник качнулся вперед и судорожно ухватился за луку седла, чтоб не свалиться. Хотел было угостить норовистую конягу плетью, но вовремя остановился. На дороге, прямо под лошадиными копытами, лежал маленький ребенок. Дымка тихо заржала и искоса посмотрела на Рагнара, от этого даже неловко стало.

Вот люди живут! Что за недотепы? Ребенка бросить! А если бы наступили? А вон и мамаша — стоит, за калитку держится, ревет как оглашенная. Дура, ребенка возьми!

Остановившийся рядом с Рагнаром Змейко сплюнул, скривившись в презрительной ухмылке, спрыгнул с коня, подхватил малыша и всучил его мамаше. Держи, макитра. Та, ничего не понимая, зыркнула выпученными безумными глазами, вцепилась в ребенка как клещ и заревела еще громче. Рагнар протянул товарищу руку, помогая ему подняться в седло. Вдвоем они поскакали к церкви, там намечалась очередная потеха.

Доброе нынче веселье вышло. Шли двумя десятками, благо оружных саксов встречаться не должно было. Да в соседнем селе за речушкой еще три десятка под рукой Виленца озорничают. Когда гридни подъезжали к селу, назначенный старшим десятник Ждан Ярый предложил оружие не обнажать, гонять саксов только плетками и тупыми концами копий. Идею гридни восприняли, как и должно, с восторгом. Мало чести — черных людей беспоясных рубить.

К селению подошли по дороге со стороны Гамбурга, проскакали по пологому речному берегу. С шумом, гиканьем загнали деревенских девиц в воду, чтоб под копытами не путались. Галопом ворвались в село, разгоняя плетьми селян сиволапых и запрудивших улицы глупо мычащих коров. За оружие никто не хватался, как и уговорено. Нечего честное святое железо кровью быдла марать. Да и убивать без пользы, если честно, никому не хотелось.

Саксы и так разбегались суматошными куропатками. Обороняться почти никто и не пытался. Только один мужик, невысокий, широкоплечий, патлатый, как все закатники, с топором в руках выскочил навстречу дружинникам. Орет что-то по-своему, глаза дикие, кровью налились. Никак берсерком оказался.

Проезжавший мимо Зван Леворук наклонился к саксу и стеганул его плетью прямо по лицу. Но тот оружие не выпустил, наоборот еще страшнее зарычал и попытался гридня топором достать. Пришлось его кистенем огреть по загривку, чтоб успокоился.

Еще одного «защитника», парнишку лет пятнадцати, размахивавшего палицей, один из дружинников походя ткнул тупым концом копья в живот. Отрок от удара переломился пополам, выронил палицу и отлетел на три шага назад. Больше он хвататься за оружие и не думал.

Пролетев вихрем по улочкам, варяги встретились на площади перед церковью. Рагнар степенно спешился, привязал коня к подходящему столбу и двинулся к церкви. Несмотря на уговор, руки у него чесались и сами тянулись к рукояти меча. Вот здесь он стесняться не будет.

Рагнар опоздал, двое бойцов уже волочили за ноги рыжебородого клирика в длиннополой черной рясе, подпоясанной простой веревкой. На Руси ни один уважающий себя муж так не подпояшется, это все равно что добровольно от своего рода и родителей отречься. Пояс свят.

Поп упирался, цеплялся руками за ступеньки и траву, громко кричал на своем языке. Ругался, наверное. Рагнар, склонив голову набок, вслушивался в крики христианина. Нет, ни одного знакомого слова. Ничего узнать не получается. Жаль. Надо будет на досуге поучить саксонский язык. Не все же с ними воевать. Может, придется с обозами к алеманам на торг ездить.