На всякого мудреца довольно простоты - Островский Александр Николаевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая

Глумов.

Глумова.

Мамаева.

Голутвин.

Комната первого действия.

Глумов выходит из боковой двери с дневником, потом Глумова.

Глумов. Насилу кончил. Интересный разговор с Крутицким записан весь. Любопытный памятник для потомства! Чего стоило весь этот вздор запомнить! Я, кажется, в разговоре с ним пересолил немного. Еще молод, увлекаюсь, увлекаюсь. Ну, да это не мешает, кашу маслом не испортишь. Вот дядюшка у меня прелесть! Сам научил за женой ухаживать. И тут я увлекся. Это дело уж не шуточное! Тут надо держать ухо востро. Как мы от нее ни скрываем наше сватовство, а все же узнает; пожалуй, и помешает, хоть не из любви, так из ревности; женщины завистливы, любить-то не всякая умеет, а ревновать-то всякая мастерица.

Входит Глумова.

Маменька, вы к Турусиной?

Глумова. К Турусиной.

Глумов (глядя на часы и строго). Вы немного поздно, маменька! Туда надо с утра идти. И каждый день, каждый день. Так и живите там.

Глумова. Можно и надоесть.

Глумов. Ну, да уж что делать. Сойдитесь с прислугой, с гадальщицами с странницами, с приживалками; не жалейте для них никаких подарков. Зайдите теперь в город, купите две табакерки серебряных, небольших. Все эти приживалки табак нюхают зло и очень любят подарки.

Глумова. Хорошо, хорошо!

Глумов. Главное, блюдите все входы и выходы. Чтоб ничто сомнительное ни под каким видом не могло проникнуть в дом. Для этого ублажайте прислугу: у прислуги чутье хорошее. Ну, прощайте! Торопите, чтоб поскорее парадный сговор.

Глумов. Говорят, ближе, как через неделю, нельзя. (Уходит.)

Глумов. Ух, долго! Измучаешься. Богатство само прямо в руки плывет; прозевать такой случай будет жалко, но грех непростительный.

Садится к столу.

Что-то я хотел добавить в дневник? Да расход записать. (Записывает.) Две табакерки приживалкам. (Заслыша стук экипажа, подходит к окну.) Это кто? Клеопатра Львовна. Что за чудо! Знает она или не знает? Сейчас увидим.

Глумов и Мамаева.

Глумов. Мог ли я ожидать такого счастия! Если бы все олимпийские боги сошли с неба…

Мамаева. Не горячитесь, я не к вам: я зашла вашу матушку навестить.

Глумов (про себя). Не знает. (Громко.) Она только вышла перед вами.

Мамаева. Жаль!

Глумов (подавая стул). Присядьте! Осчастливьте мою хату, осветите ее своим блеском.

Мамаева (садясь). Да, мы счастливим, а нас делают несчастными.

Глумов. Несчастными! Да вы знаете ли, какое это преступление? Даже огорчить-то вас чем-нибудь, и то надо иметь черную душу и зверское сердце.

Мамаева. Черную душу и зверское сердце! Да, вы правду говорите.

Глумов. Ни черной души, ни зверского сердца у меня нет, значит…

Мамаева. Что «значит»?

Глумов. Значит, я и не огорчу вас ничем.

Мамаева. Верить прикажете?

Глумов. Верьте!

Мамаева. Будем верить.

Глумов (про себя). Не знает. (Громко.) Как мне огорчить вас! Я, страстный, робкий юноша, давно искал привязанности, давно искал теплого женского сердца, душа моя ныла в одиночестве. С трепетом сердца, с страшной тоской я искал глазами ту женщину, которая бы позволила мне быть ее рабом. Я бы назвал ее своей богиней, отдал ей всю жизнь, все свои мечты и надежды. Но я был беден, незначителен, и от меня отворачивались. Мои мольбы, мои вздохи пропадали, гасли даром. И вот явились передо мною вы, сердце мое забилось сильней прежнего: но вы не были жестокой красавицей, вы не оттолкнули меня, вы снизошли к несчастному страдальцу, вы согрели бедное сердце взаимностью, и я счастлив, счастлив, бесконечно счастлив! (Целует руку.)

Мамаева. Вы женитесь?

Глумов. Как! Нет… да… но!

Мамаева. Вы женитесь?

Глумов. То есть ваш муж хочет женить меня, а я не думал. Да я и не расположен совсем и не желаю.

Мамаева. Как он вас любит, однако! Против воли хочет сделать счастливым!

Глумов. Он хочет женить меня на деньгах. Не все же мне быть бедным писарьком, пора мне быть самостоятельным человеком, иметь значение. Очень естественно, он хочет мне добра; жаль только, что не справился о моих чувствах.

Мамаева. На деньгах? А невеста вам не нравится?

Глумов. Конечно, не нравится. Да разве может…

Мамаева. Так вы ее не любите?

Глумов. Да могу ли я! Кого же я буду обманывать: ее или вас?

Мамаева. Может быть, обеих.

Глумов. За что вы меня мучаете подозрениями? Нет, я вижу, это надо кончить.

Мамаева. Как кончить?

Глумов. Пусть дядюшка сердится, как хочет, я скажу ему решительно, что не хочу жениться.

Мамаева. Правда?

Глумов. Сегодня же скажу.

Мамаева. И прекрасно. Без любви что за 6paк!

Глумов. И вы могли подумать! И вам не совестно?

Мамаева. Теперь, когда я вижу такое бескорыстие, разумеется, совестно.

Глумов (с жаром). Я ваш, ваш, всегда ваш! Только уж вы ни слова: ни дядюшке, никому, я сам все устрою. А то вы себя выдадите.

Мамаева. Конечно, конечно.

Глумов. Вот что значит застенчивость! Я боялся сказать прямо дядюшке, что не хочу жениться, отделывался полусловам: посмотрим, увидим, к чему спешить? А вот что из этого вышло! Я дал повод подозревать себя в низости. (Звонок.) Кто это? Вот очень нужно! (Идет к дверям.)

Мамаева (про себя.) Он меня обманывает. Это ясно. Ему хочется успокоить меня, чтоб я не мешала.

Глумов. Клеопатра Львовна, войдите в маменькину комнату, кто-то пришел ко мне.

Мамаева уходит. Входит Голутвин.

Глумов и Голутвин.

Глумов (пристально глядя на Голутвина). Ну-с?

Голутвин. Во-первых, так не принимают, а во-вторых, я устал, потому что на своих к вам. (Садится.)

Глумов. Что вам нужно от меня?

Голутвин. Пустяки. Minimum двадцать пять рублей; а больше сколько хотите, я не обижусь.

Глумов. Да, вот что! На бедность? Да кто же вам сказал, что я имею возможность давать такую щедрую милостыню?

Голутвин. Я не милостыню прошу, я за труд.

Глумов. За какой?

Голутвин. Я ходил за вами, наблюдал, собирал сведения, черты из жизни вашей, написал вашу биографию и приложил портрет. В особенности живо изобразил последнюю вашу деятельность. Так не угодно ли вам купить у меня оригинал, а то я продам в журнал. Вы видите, я прошу недорого, ценю себя невысоко.

Глумов. Меня не испугаете. Печатайте! Кто вас читает?

Голутвин. Да ведь я и не тысячу рублей прошу. Я знаю, что большого вреда вам сделать не могу; ну, а все таки неприятность, скандальчик. Ведь лучше для вас, если б его не было совсем, ну, так и заплатите!

Глумов. Знаете, как называется ваш поступок?

Голутвин. Знаю. Уменье пользоваться обстоятельствами.

Глумов. Да честно ли это?

Голутвин. Вот этого не знаю. А все-таки, должно быть, честнее, чем посылать безымянные письма.

• Предыдущая
• 14/18
• Следующая