Колдунья-беглянка - Бушков Александр Александрович - Страница 42

– Вы, вернувшись к себе в департамент, доложите, что ящик мой был совершенно пуст… или что там лежали совершенно безвредные служебные документы… вот, например… – он схватил лежавшую перед ним стопу казенных бумаг и подвинул ее на краешек стола. – Вряд ли ваше начальство пошлет кого-то проверять ваши действия… а если и так, то от ненужных бумаг и следа не останется даже раньше, чем вы успеете покинуть дом.

– И где же наш выигрыш во всей этой истории? – спросила Ольга с улыбочкой.

Генерал выразительно уставился на футляр в ее руках. Должно быть, он все же боялся вслух называть вещи своими именами – история очень уж серьезная…

– Вы знаете, ваше высокопревосходительство, – сказала Ольга весело. – Я ощущаю, что у меня начинает прорезываться талант к чтению чужих мыслей, словно у того итальянца, как его? Пинетти, Канетти… который демонстрировал это умение в цирковом балагане месяц тому… Господин поручик, приберите бумаги…

Проследив за ее взглядом, Фельдмаршал взял охапку безобидных бумаг со стола, тщательно их подровнял в аккуратную стопу и, зажав ее под мышкой, застыл в позе исправного нерассуждающего служаки.

Ольга тем временем взяла со стола красный сафьяновый портфель с золотыми застежками и вытисненным в верхнем правом углу гербом Сперантьева. И принялась укладывать туда футляры с драгоценностями. Генерал наблюдал за ней со смешанным выражением сожаления и радости. Когда в портфеле исчез последний футляр, он, не сдержавшись, воскликнул протестующе:

– Как, вы намерены взять всё?

– Ну разумеется, – сказала Ольга, и глазом не моргнув. – Жизнь, свобода и незапятнанная репутация этого стоят, не правда ли? Речь, не забывайте, идет не о пустяковом прегрешении, а, выражаясь казенным языком уголовного уложения, попытке…

– Оставьте, оставьте! – взмахнул руками Сперантьев. – Действительно… Снявши голову, по волосам не плачут… Ну ладно, ну хорошо… Я уверен в вашей деликатности, господа, – сказал он уже достаточно жестко. – Огласка вам повредит гораздо более, нежели мне…

– Будьте спокойны, – кивнула Ольга. – Если обе стороны будут держать в тайне это… прискорбное недоразумение, никто ничего никогда не узнает! – Она продолжала с ноткой угрозы: – Вот только, ваше высокопревосходительство… Мне бы не хотелось, чтобы после уничтожения бумаг вы решили, что оказались теперь в безопасности и можете все перерешить… Ситуация такова, что излишнее привлечение внимания к этой истории…

– Я все прекрасно понимаю, – сказал генерал, нахмурясь.

– Вот и отлично, – Ольга вновь бросила руку к каске. – Честь имею!

Лакей так и стоял на том месте, где они велели ему дожидаться. Он встрепенулся, заслышав, как в генеральском кабинете залился колокольчик.

– Идите, коли уж вас призывают, – сказала ему Ольга. – Вы нас более не интересуете…

Лакей обрадованно кинулся в кабинет.

– Теперь побыстрее уносим ноги, – сказала Ольга сообщнику. – Чего доброго, успеет спалить бумаги и поднимет шум, крича, что его ограбили…

…Она так и сидела в форменных жандармских чикчирах и белой накрахмаленной рубашке, разве что мундир скинула. Протянула руку, взяла хрустальный бокал и отпила шампанского – тихонечко, чтобы не мешать увлеченно трудившемуся Анатолю. Сообщник, закатав рукава рубашки и прикрепив ремешком к глазу огромное увеличительное стекло в медной оправе (ремешок, охвативший голову, походил на пиратскую повязку на глазу, в коей щеголял персонаж какого-то французского водевиля), работал неспешно и сосредоточенно: ловко манипулируя крохотными пинцетиками и еще какими-то ювелирными приспособлениями, он аккуратно разгибал лапки оправы, бережно извлекал драгоценные камни и укладывал их рядками на кусок черного бархата – большие к большим, средние к средним, ну, а мелких там не было вовсе…

– Уф-ф-ф… – вздохнул Анатоль, небрежно отбрасывая лишившийся всех камней браслет в кучку золотых вещиц, выглядевших теперь нелепо и непритязательно. – Все…

Ольга заботливо придвинула ему полный бокал шампанского, каковой Анатоль осушил, словно стакан воды в жаркий день. Он откинулся на спинку кресла, блаженно потянулся, не сводя глаз с нескольких рядков камней чистейшей воды:

– Ну что же, изящно проделано… И должен признать, что главная заслуга принадлежит тебе, милая Оленька…

– Как ты меня назвал? – спокойно спросила Ольга.

– Как тебя и следует называть, – усмехнулся Фельдмаршал. – Ольга Ивановна Ярчевская, воспитанница покойного генерала Вязинского и, соответственно, крепостная камергера Вязинского… Видишь ли, доискаться было нетрудно. Из твоих скупых рассказов недвусмысленно следовало, что дом, где ты воспитывалась – из лучших. Отлучившись вечерком, я как раз и навел справки, порасспрашивал, не умирал ли в последние дни кто-то знатный и не приключалось ли в связи с этим каких-то… эпатирующих неожиданностей. Мне буквально сразу же исчерпывающе рассказали…

– Что, это получило огласку? – настороженно спросила Ольга.

– Ого! Об этой истории уже говорит весь Петербург. Я думаю, господин камергер рассчитывал добиться своих целей в кратчайшие сроки и вовсе не рассчитывал, что тебе удастся бежать…

– Ну, в общем, так и было, – сказала она осторожно.

– А получилась совершенно ненужная ему огласка, – сказал Анатоль с нескрываемым удовольствием. – Камергер мне никогда не нравился, так что сочувствовать ему не собираюсь…

– И что ты теперь намерен делать? – спросила Ольга все так же настороженно.

– Делать… А какая мне разница, Полина ты или Ольга? Эти мелочи ни на что не влияют.

Он разделил камни на две кучки, крупные и средние, бережно завернул каждый в плотную пергаментную бумагу, потом положил кучки в два замшевых мешочка и один пододвинул Ольге:

– Коли уж мы трудимся в самом сердечном согласии, следует каждому держать свою долю при себе на случай непредвиденного. Знаешь… Ольга мне отчего-то нравится больше, чем Полина.

– И что говорят? – спросила Ольга, успокоившись.

– Интрига раскрутилась не на шутку, – фыркнул Анатоль. – Твоя названая сестричка, княжна Вязинская, буквально рвет и мечет. Устроила камергеру грандиозную сцену, уверяя, что это какая-то ошибка и ее покойный батюшка ни за что не стал бы составлять подобных купчих, вообще не стал бы держать тебя в крепостном состоянии… – он глянул на Ольгу в некоем мучительном раздумье. – Вообще-то мне представляется, что княжна права, покойный никак не походил на человека, способного выкидывать такие вот штуки, хладнокровнейшим образом продавать не простую девку, а свою воспитанницу. Общество в недоумении. Камергер, делая хорошую мину при плохой игре, твердит, что он готов во всем разобраться… но ты, понимаешь ли, от него сбежала в расстройстве чувств, и он не знает, где ты сейчас пребываешь… – Анатоль опустил глаза. – Вот только должен тебе сказать, что получившаяся огласка не особенно твое положение облегчает. Предположим, ты объявишься у княжны. Предположим, на выручку от продажи пары камушков мы наймем лучших юридически крючков Петербурга. Все равно, дело затянется, и насколько долго, предсказать невозможно. Если камергер предпримет свои ответные шаги, все может затянуться на годы… а пока ты, с точки зрения закона, не более чем его собственность… Будешь находиться если не в его доме, то непременно под надзором полиции, как… спорное имущество. Прости, но реалии суровы…

– Я понимаю, – сказала Ольга устало. – Все именно так и обстоит…

Анатоль был совершенно прав – она давным-давно вышла из возраста детской наивности и имела некоторое представление о громоздкой бюрократической машине империи. И, мало того… Предположим, уже завтра все разъяснится и ее признают свободным человеком. Что тогда? Да все то же самое: обитать в приживалках у Татьяны, пользоваться ее милостями… Татьяна, конечно, позаботится, чтобы она не знала нужды… но разве это можно будет назвать полноценной жизнью? Положительно, пора уходить в большой мир, пускаться в самостоятельное плаванье. Как это бывает у собак – а уж с собаками она общалась с тех пор, как себя помнит. Достигнув определенного возраста, выросши, щенок просто-напросто обязан вести жизнь самостоятельную, оставив родителей, которые очень скоро и узнавать его перестанут. С людьми в ее положении обстоит, в общем, примерно так же… У сироты два пути: либо сидеть на шее у доброго благодетеля, либо уходить в большой мир… а разве у нее второе получается плохо?