По дороге к любви - Редмирски Дж. А. - Страница 35

• Предыдущая
• 35/83
• Следующая

Через несколько минут мы с криками и смехом уже бежим к дверям машины и лезем внутрь.

– Замерзла как цуцик! – вся дрожа, смеюсь я и прижимаю руки к груди, тесно сплетя пальцы и уткнувшись в них подбородком.

Эндрю улыбается, у него даже лицо становится шире. Он тоже дрожит и включает автомобильную печку.

Инстинктивно пытаюсь забыть, как только что лежала на его руке, но ведь он сам вытянул ее для меня. Мне кажется, что и он старается не вспоминать об этом, во всяком случае, не показывает виду.

Эндрю потирает ладони, стараясь согреть их перед по током теплого воздуха из печки. У меня зуб на зуб не попадает.

– В мокрой одежде сидеть противно, – говорю я, а сама не могу унять дрожащую челюсть.

– Да, тут я с тобой полностью согласен, – отвечает он и пристегивается ремнем безопасности.

Делаю то же самое, хотя, как всегда, посидев так немного, выскальзываю из него и пытаюсь найти более удобную позу.

– У меня пальцы какие-то скользкие, ужасно неприятно. – Он смотрит на свои ноги.

Я морщусь. Он смеется, потом наклоняется, сбрасывает кроссовки и запихивает их под заднее сиденье.

Следую его примеру, потому что у меня такое же ощущение, хотя я не говорю об этом вслух.

– Надо срочно поискать, где можно переодеться, – предлагаю я.

Эндрю трогается с места, смотрит на меня.

– А вон, заднее сиденье, – усмехается он. – Клянусь, подглядывать не стану.

Поднимает обе руки над баранкой, как бы давая торжественную клятву, потом снова крепко вцепляется в нее и, поймав просвет между мчащимися машинами, выезжает на шоссе.

Я тоже усмехаюсь:

– Нет уж, подожду, когда найдем более подходящее место.

– Как хочешь.

Я почему-то уверена, что он будет подглядывать. Странно, но это меня совсем не пугает…

Дворники с легким шипением раскачиваются вправо и влево, но дождь такой сильный, что дороги впереди почти не видно. В машине скоро становится жарко, как в бане, но Эндрю выключает печку только тогда, когда видит, что я не против.

– Значит, «Отель „Калифорния“», говоришь? – улыбается он мне, и я вижу на его щеках глубокие ямочки. Нажимает кнопку, выбирает другой диск, находит песню. – Посмотрим, хорошо ли ты ее знаешь.

Рука возвращается на баранку.

Песня начинается с медленного и очень красивого гитарного перебора, помню его очень хорошо, каждую ноту. Мы переглядываемся; музыка плывет между нами, и мы ждем, когда начнется сама песня. Потом одновременно поднимаем руки, словно отсчитываем в воздухе: раз, два, три! – в нужном ритме и запеваем вместе с Доном Хенли.

Повторяем слово за словом, строчку за строчкой, потом по очереди – строчку я, строчку он. А когда начинается припев, поем вместе, орем во всю глотку, кричим, вопим, глядя перед собой на дорогу. Щуря глаза от удовольствия, раскачиваемся, и я делаю вид, что мое исполнение совсем не пугает меня. Начинается второй куплет, и мы немного сбиваемся, кому какую строчку петь, но нам от этого дико весело, тем более что это происходит всего два раза, а дальше идет гладко. Потом в унисон громко кричим: «Тыща девятьсот шестьдесят девятый!» Когда буйный восторг слегка стихает, мы уже лишь подпеваем, больше слушаем, как музыка льется из динамиков. Но тут снова начинается давно ставший культовым припев, ритм песни замедляется, становится еще более ностальгическим, и мы опять с серьезными лицами поем каждое слово, не отрывая глаз друг от друга. Эндрю так точно вставляет «предъявите свое алиби» в конце куплета, что у меня дрожат руки. А потом мы вместе, сжимая воображаемые клинки, одновременно «вонзаем стальные ножи в зверя».

Вот так, распевая во всю глотку, едем еще несколько часов, куда – сами не знаем, куда глаза глядят.

Я никогда столько не пела, даже горло заболело.

Конечно, в его записях только классический рок, лишь иногда попадается что-нибудь начала девяностых, чаще всего «Элис ин чейнс» или «Аэросмит», но ни одна песня не кажется мне скучной или неинтересной. Наоборот, они мне ужасно нравятся, тем более что откладываются в памяти яркими картинами. В которых я вместе с Эндрю.

Останавливаемся отдохнуть только в Джексоне, штат Теннесси. Сначала отправляемся по туалетам переодеться: сколько можно сидеть в сырой одежде? Когда мы веселились в мчащейся неизвестно куда машине, то, кажется, позабыли обо всем и об этом тоже. Я вопила во все горло, изображая из себя рок-звезду и делая вид, что у меня это хорошо получается, а он прикидывался, что принимает мой кошачий вой за пение и, мало того, он ему ужасно нравится.

Эндрю переоделся раньше меня и уже поджидает в машине, когда я выхожу, надев единственное, что оставалось в сумке чистым: белые хлопчатобумажные шортики и тоненькую университетскую футболку, в которой обычно сплю. Лифчик у меня только один, как раз он случайно на мне и оказался, когда нас поливало дождем, так что он еще мокрый насквозь. Но я его не сняла, не стану же я садиться с Эндрю в машину без лифчика.

– Учти, эти шорты я не надевала для твоего же спокойствия, – сурово сообщаю ему я, садясь с ним рядом и тыча в него пальцем. – Чтобы ты знал.

Уголок его рта вздрагивает, он криво усмехается:

– Понял, ставлю галочку. – Он ставит галочку в воображаемом блокноте.

Приподнимаю попу, беру за края шортиков и слегка поддергиваю, чтобы не очень смущать его, а то они совсем уж съежились, прямо не шорты, а бикини. Начинаю было сбрасывать с ног вьетнамки, но вижу, что коврик на полу весь мокрый, и оставляю это занятие. Хорошо еще, что сиденья кожаные.

– Надо бы поискать какую-нибудь одежду, – говорю я.

На Эндрю снова джинсы и черные ботинки «Доктор Мартенс», чистая серая футболка, немного светлей, чем прежняя, но такая же простенькая. Как и все остальное, это смотрится на нем отлично, но длинные шорты мне нравились больше, нравилось смотреть на его загорелые мускулистые икры и татуировку с черно-белым кельтским узором на лодыжке.

– А чего ж ты так мало взяла с собой? – спрашивает он, не отрывая глаз от дороги. – Хотя меня лично все устраивает.

– Не хотела таскать с собой полную сумку барахла, я же не знала, куда еду, – усмехаюсь я.

– Разумно.

В Теннесси вовсю светит солнце, мы мчимся прямо на юг. На встречной полосе трассы пробка, там что-то ремонтируют, и мы бурно радуемся, что едем не по той стороне. Но постепенно дневной свет гаснет, на рисовые и хлопковые плантации опускаются сумерки, а с ними лиловый туман. По обе стороны дороги до самого горизонта расстилаются бесконечные поля.

В Бирмингем, штат Алабама, прибываем уже после семи вечера.

– Где будешь искать одежду? – спрашивает он, медленно пробираясь по улицам города мимо бесчисленных бензоколонок, то и дело останавливаясь на красный свет светофора.

Приподнимаюсь с сиденья, озираюсь по сторонам, стараясь вычислить подходящую вывеску.

Эндрю тычет пальцем куда-то вперед:

– Вон, смотри, «Уолмарт».

– Пойдет, – говорю я.

Он делает левый поворот и заезжает на стоянку.

Выходим из машины, и в первую очередь я одергиваю шорты: трусики застряли между ягодицами.

– Помочь? – спрашивает Эндрю.

– Сама справлюсь! – смеюсь я.

Идем, протискиваясь сквозь огромный табун замерших на стоянке автомобилей, вьетнамки громко щелкают меня по пяткам. И вдруг вижу себя как бы со стороны и цепенею от ужаса: настоящее пугало, растрепанная грязная коса на плече, шортики, больше напоминающие нижнее белье, и еще так и норовят задраться, открывая ягодицы. Макияжа как не бывало, все унесло потоками дождя, доставившего мне столько радости. Иду по магазину, опустив глаза на белоснежные плиты пола, стараюсь не встречаться ни с кем взглядом.

Сначала направляемся в отдел женской одежды, и я быстренько выбираю две пары хлопчатобумажных шортов, коротеньких, конечно, но не настолько, как те, что на мне, аж до самой промежности, и пару симпатичных футболок с треугольным вырезом и абстрактным рисунком. Стараюсь не выдать страстного желания посетить отдел женского белья и прикупить пару бюстгальтеров и трусиков. Ладно, пока обойдусь как-нибудь.

• Предыдущая
• 35/83
• Следующая