Рожденные бурей - Островский Николай Алексеевич - Страница 27
- Предыдущая
- 27/47
- Следующая
В комнате становилось тесно. Высокий рабочий проверял принесенную Воробейко винтовку.
– Новенькая! Штык прикрепляется вот так: раз, два – и готово!
Раевский расспрашивал рабочих о настроении в поселке.
Ядвига ушла помогать Олесе. Раймонд тоже пошел на кухню, позвав с собой Пшеничека.
– Вот, Олеся, новый товарищ. Помните его?
Пшеничек, не зная, куда деть мокрую фуражку, крутил ее в руках. Ему уже рассказали об аресте отца. Тревога за старика не давала ему покоя.
– Присаживайтесь здесь вот, на лавке. Хоть и тесно, но уж извиняйте, – пригласила Олеся и ловко высыпала из горшка в большую миску вареный картофель.
Ядвига поливала маслом кислую капусту. Раймонд чувствовал, что необходимо сказать девушке об Андрии.
– Олеся, вы знаете, кто это гудит?
– Нет, а что?
– Говорят, это Птаха закрылся в котельной.
Черные брови девушки встрепенулись. Она не чувствовала, что горячий чугун жжет ей пальцы.
– Как, Андрий? Один?
– Да. Его окружили… До сих пор он отбивается от них.
Пшеничек следил за Олесей грустным взглядом.
– Как же так, Раймонд? Почему его оставили? Что ж он один сделает?
Раймонд не мог смотреть ей в глаза. Он вышел из кухни.
– Отец, ты помнишь, я тебе говорил об Андрии Птахе?
– Помню.
– Это он гудит на заводе. Его убьют. Разреши нам, отец, прошу тебя…
Раймонд чувствовал, что за его спиной стоит Олеся.
– Разреши нам… Сейчас еще товарищи придут из поселка. Все знают Андрюшу. Разреши нам выручить его!
– Да, жаль парня! Кончат они его, – негромко сказал стоящий у двери высокий рабочий, тот, кого Раймонд назвал пулеметчиком.
Брови Сигизмунда сошлись в одну сплошную линию.
– У нас нет патронов. И притом выступать по частям нельзя.
Никто не шевельнулся. Раймонд стоял перед отцом, как немая просьба.
Раевский посмотрел в широко открытые глаза девушки, и она поняла, что он не уступит.
– Господи! Неужели у вас нет сердца! – чуть слышно прошептала она.
Седая голова Раевского на несколько секунд устало склонилась на руку. Концы усов сурово свисли вниз. Олеся вспомнила, что этот человек не спал две ночи. А сколько таких бессонных ночей было до этого! С какой любовью и уважением говорит о нем отец!
Этот редко улыбающийся человек всегда встречал ее ласково. Ей стало стыдно своей первой мысли… Гудок внезапно оборвался. Несколько секунд никто не проронил ни слова. Олеся зарыдала и бросилась к себе в комнату.
Упав на кровать, она содрогалась от рыданий.
Ядвига молча гладила ее по голове. В дом входили все новые и новые люди. Машинное отделение водокачки, сарай, большая комната и кухня едва вмещали пришедших. Вернулись Ковалло, Чобот, с ними железнодорожники.
Всех мучил вопрос, почему замолчал гудок.
– Добрались-таки!..
И вдруг в дверях появился Птаха. Сзади него – Василек.
– Вот те на! – ахнули все.
Птахе почудилось в этом возгласе какое-то разочарование, почти раздражение.
– Птаха, ты? – крикнул Раймонд, выбегая из кухни.
– А то кто же? – буркнул Андрий, удивленный множеством почему-то собравшихся здесь людей и тем, что у мостика их с Васильком остановил вооруженный Воробейко.
Заговорили все сразу.
– Смотрите, говорили, что он гудит на заводе, а он себе гуляет!
Услыхав восклицание Раймонда, Олеся вбежала в комнату. Ковалло исподлобья недовольно взглянул на Андрия:
– Тут про тебя сказки ходят, будто ты гудишь, а выходит, зря?
– Значит, там кто-то другой. Со страху те балды-кочегары перепутали…
– Кто же гудел?
– Отчаянный, видать, парень!
– Настоящий боец! Замечательный человек! Очень жаль, если эти негодяи его убили, – взволнованно сказал Раевский и поднялся во весь рост.
У Андрия потемнело в глазах от обиды. Измученный, похудевший за эти несколько часов, он стоял, низко опустив голову, измокший, весь испачканный углем. Этого никто не заметил. Бывает так: люди, отвлеченные чем-либо волнующим, не замечают того, что в спокойной обстановке сразу бросилось бы им в глаза.
Про Птаху тотчас же забыли. Он был досадным эпизодом. Его считали героем, а он оказался праздно болтающимся парнем. Это вызвало у всех чувство недовольства, даже обиды за ошибку.
Олесе стало стыдно своих слез и того, что их все видели и могут всякое подумать о ней. То, что Птаха попал в такое нелепое положение, хотя и без вины с его стороны, больно задело ее девичье самолюбие.
Она смерила жалкую фигуру Андрия обидным взглядом. «И чего я в нем видела хорошего? Стоит как дурак! Хоть бы ушел, что ли!» – зло подумала она.
Раймонд старался не встретиться с ней взглядом. Ему было неловко.
Василек возмущенно выглядывал из-за спины брата. Он не понимал, как это Андрюшка терпит. «По-ихнему, так мы и на заводе не были? А то, что мне углем пальцы поотбивало, так это их не касается, – почему-то именно о пальцах вспомнил он. – А еще мамка пороть будет», – с тоской подумал он и готов был заплакать. Он уже начал сморкаться.
Андрий поднял голову.
Олеся видела, как внезапно побледнело его лицо. Он шатнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за стену.
«Что он, пьяный, что ли? Только этого не хватало!» – с испугом подумала Олеся, но что-то подсказывало ей иное. Ей стало жалко его. Она подошла к нему и тихо сказала:
– Чего ты здесь торчишь? Пройди на кухню. На кого ты похож! Тоже герой…
Андрий сделал шаг вперед, отодвинул ее рукой в сторону.
– Так, значит, с меня надсмешки строите? Я жизни не жалел… Вы все разбежались, меня одного оставили на расправу! Я один с ними бился, от вас подмоги ждал, а вы здесь прохлаждалися… А теперь надсмешки… – Андрий глотал слезы.
Все вновь смотрели на него. Его натянутый, как струна, голос, его волнение, весь вид, истерзанный и побужденный, заставили всех посмотреть на Андрия иными глазами.
Птаха больше не мог говорить. Шатаясь, он пошел в кухню, через нее – в комнату Олеси. Здесь Андрий опустился прямо на пол и так лежал в полузабытьи. Ошеломленная всем этим, Олеся тщетно пыталась добиться у него объяснения.
Зато Василек охотно рассказывал в кухне Раймонду и Пшеничеку обо всем происшедшем. Маленького свидетеля повели к Раевскому. Василек, освоившись и обогревшись, повторил свой рассказ, не преминув добавить:
– А ружжо Андрюшка с собой взял, ей-бо! Оно за сараем стоить. Сейчас принесу. – И, не ожидая согласия, исчез за дверьми.
Скоро он вернулся.
– Во! Заряженное.
Сигизмунд пошел в комнату Олеси. Птаха все еще лежал на полу.
Раевский приподнял обеими руками его голову. Из глаз парня текли слезы.
– Вы молодчина, Птаха! Я не беру своих слов обратно… А товарищам надо простить их ошибку.
Птаха нашел его руку.
– Это я гудел, – прошептал он.
– Никто в этом теперь не сомневается.
Раевский почувствовал в своей руке его разбухшие пальцы.
– Что с вашими руками?
– Я обварил их кипятком…
– Вы останетесь здесь и отдохнете. Я освобождаю вас от участия в бою. Охраняйте женщин.
- Предыдущая
- 27/47
- Следующая
