История одной судьбы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая

Кучеров не дал Поспелову договорить:

— Прохорова. Исправный колхозник. Работал в сельпо. Человек проверенный, авторитетный…

— Попробуем… — Василий Кузьмич оживился. — Возражениев нет?

Прохорова протаскивали настолько наспех, что додуматься до «возражениев» никто просто не успел.

— Значит, утвержден, — сказал Василий Кузьмич и, чувствуя себя в чем-то виноватым, тотчас обернулся к Челушкину. — Ты, Гриша, не обижайся, без работы тебя не оставим…

Но Челушкин даже не ответил. Он хотел что-то сказать, пошевелил губами, не ответил, встал и быстро вышел за дверь.

Ну нельзя, нельзя так отпускать человека, и — Анна была убеждена в этом — хорошего человека…

— Я сейчас, — быстро проговорила она. — Я сейчас, Василий Кузьмич…

И вышла вслед за Челушкиным.

Он словно знал, что она выйдет, стоял у крыльца и носком сапога сбивал снег со ступеньки.

— Гриша, вы куда?

— Домой.

— Я провожу вас.

Они неторопливо пошли сквозь сгущающиеся сумерки.

— Как вы быстро сдались, — упрекнула Анна Челушкина. — Надо защищаться!

Он усмехнулся.

— Зачем?

— Вас обвиняют, а вы точно соглашаетесь! — Анна пытливо посмотрела на Челушкина. — Может, ее и не было — недостачи?

— Была.

Голос Челушкина звучал твердо.

— И вы знаете, как она образовалась?

— Конечно.

— Так вы что — просчитались или брали?

— Да не я брал…

— А кто?

— И вы в том числе.

— Да вы что, Гриша?

— А помните, взяли сотню яиц?

— Так мы же заплатили! Я сразу послала Алексея Ильича…

— Приходил. Спрашивает: подождешь?

— И вы ждете? Я завтра же расплачусь!

— Да не в том дело. Другие так же. Думаете, Василий Кузьмич не знает? Скажи я что, все равно против меня обернут. Начальство приезжает, кормить надо, вот и яичница и масло. Блины. Да и провешивался, конечно…

Анне нехорошо стало на душе.

— Мы это поломаем, заставим перерешить…

— И не пытайтесь. Думаете, Поспелов меня за недостачу?

— А за что?

— За ключи!

— За какие ключи?

— Да когда вам отдал. От склада. Когда отказались семена сдать.

— Вы шутите!

— Сами видели, какие шутки.

— А вы думаете — Прохоров…

— Прохоров — послушный мужик. Я яйца давал, а он и семена выдаст…

Анна задумалась. Они почти уже дошли до избы Челушкина. Он был прав и не прав. Прав в том, что понимал обстановку, и не прав, потому что мирился с ней. Но Анна не хотела лишаться Челушкина.

— Послушайте, Гриша, хотите идти в Кузовлево помощником бригадира? — предложила она, — Будете там вроде как моим представителем.

В Кузовлеве и после объединения не ладились дела.

— Соблазнительно, — неуверенно откликнулся Челушкин. — Я пошел бы.

— Думаете, Поспелов не согласится?

— Нет, почему же. Согласится. Там мне не в чем ему перечить…

Когда Анна вернулась, она заметила, что Поспелова еще не покинуло смущение, которое владеет нами, когда мы совершим не слишком хороший поступок.

Она села на прежнее место, оглядела всех и решительно произнесла:

— Вот что, Василий Кузьмич, как хотите, но я хочу послать Челушкина в помощники к Числову.

— А разве я против? — согласился Поспелов. — Пусть только поменьше умничает.

Анна вдруг поняла — речь шла не столько о Челушкине, сколько о ней, это ей Поспелов преподал урок, непосредственно задеть не осмелился, но урок все-таки дал.

— Ладно, — сказала Анна. — Значит, посылаем Челушкина помощником бригадира?

Поспелов кивнул.

— Ну и хорошо, — примирительно заключил Жестев. — Может, он в Кузовлеве так себя покажет, что сами его обратно позовем.

Смена дней. То в поле, то дома. Больше в поле. И в ведро, и в непогодь…

Вот говорят, где-то людям мешают работать, ставят препоны. Анне не верится. Ну как это так? Мешают… Сами себе мы ставим препоны. Она не забудет минувшей весны…

Весной семян, конечно, не хватило. Тарабрин обещал вернуть зерно, взятое осенью в колхозе, но так и запамятовал. А может, не запамятовал — просто нечего было дать.

Анна поехала в Сурож. Просить. Это было унизительно. Просить то, что сами отдали…

Богаткин только руками развел.

Анна осмелилась, пошла на прием к Тарабрину. Она высидела в райкоме полный рабочий день. У Тарабрина шло бюро. Потом еще совещание. Потом еще что-то…

Очутилась она у него в кабинете только к вечеру.

Выглядел Тарабрин усталым, замученным, но встретил ее приветливо.

— А! Агроном из Мазилова… Что скажете?

Анна напомнила:

— Семена…

Тарабрин нахмурился.

— А где взять? Сами выходите из положения.

— Ведь вы обещали…

Тарабрин нахмурился еще больше.

— Обещала баба парня родить, а принесла девку…

Ох, вот оно, не надо было тогда соглашаться!

— А где же взять?

Но она поняла уже, что Тарабрину тоже негде взять.

— Поеду в Пронск, — сказала она в отчаянии.

— Зачем?

— Побираться!

Это она сказала даже дерзко, не без вызова.

— Куда это?

— Куда придется! В областное управление…

— И что же вы скажете?

— Что было, то и скажу.

Можно было не сомневаться, эта не станет ни врать, ни выкручиваться… Э-эх! Перед Тарабриным была та самая простота, которая хуже воровства!

Он замолчал. Не отпускал Анну и молчал. Молчал долго.

— Ладно, — выговорил он наконец. — Незачем ехать в Пронск. Достану я вам семена. Возвращайтесь…

На этот раз он не обманул Анну. Правда, она набралась духу, напомнила о себе по телефону, но в конце концов «Рассвет» получил на складе райпотребсоюза около полутораста центнеров…

Неизвестно, где их наскребли, но пустить Анну в Пронск Тарабрин не захотел, двухсот центнеров не натянул, но все-таки рассчитался.

Зерно оказалось похуже того, что было сдано, но теперь многое зависело от Анны. Она не смела уже не вырастить урожая.

И вот, едва отсеялись, Анна сразу почувствовала себя плохо. Ей стало плохо, как только она уверилась, что засеян яровой клин. Заныло в пояснице, подкатило к самому сердцу, стало тяжко…

Она опустилась перед кроватью на колени, вцепилась руками в одеяло.

— Ох, мама, бегите скорей за Алексеем!

Свекровь чаевничала на кухне. Она или не расслышала, или сделала вид, что не слышит. Позвякивала только ложка о блюдечко — свекровь любила варенье.

— Ой, мама! Да вы слышите?!

Прошло еще с минуту. Надежда Никоновна допила чай. Поставила чашку на блюдце. Появилась в дверях.

— Чего ты, Ань?

— Ой, да бегите же! О-ох…

Анна втиснулась лицом в одеяло.

Свекровь скрылась. Стукнула наружная дверь.

Анна была уверена, что колхоз будет с урожаем. Все предусмотрено. Теперь можно и рожать.

Ох, да чего же ее крутило…

Свекровь прибежала испуганная, серая тень легла на ее лицо. Участливо склонилась к невестке.

— Не идет. Сидит с Пашкой-пожарником. Выпимши. Говорит, без меня обойдетесь. Может, за тетей Грушей сбегать?

— Ох! Да бегите за кем хотите! К Василию Кузьмичу бегите! О-ох…

Свекровь опять исчезла…

Никогда Анне не было так плохо, как в этот раз. Ни с Женей, ни с Ниной… И Алексей не идет. Но Анна что-то не очень даже на него сердится. Он в обиде на нее. Не раз уже упрекал, что ей дети дороже… Ох! Они и вправду дороже… К этим родам она готовилась. Старалась побольше ходить. Не ела лишнего… А все-таки обидно! Неужто ее оставили одну? Не может того быть. Да где же они, эти люди?

Анна все стояла на коленях, прикусывала слегка одеяло и не могла с собой совладать.

Ну вот, слава богу, кто-то идет…

Опять свекровь!

— Может, все-таки позвать тетю Грушу?

— Да зовите кого хотите!…

— Извиняйте, Надежда Никоновна, но тетя Груша, етто, в общем невежество…

Чей это голос? Низкий, хриплый басок… Голос дрожит, осип от волнения… Василий Кузьмич!

— Извините, Анна Андреевна. К вам можно?

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая