Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Курков Андрей Юрьевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/80
• Следующая

Рябцев повернул направо, проехал вдоль нескольких девятиэтажек. С противоположной стороны от домов зеленел хвойный лес. Неожиданно Рябцев свернул на узенькую тропинку, ведущую от дороги в сторону леса. Удивленный Алик оглянулся на оставшиеся за спиной дома, потом бросил взгляд вперед и увидел, что тропинка упирается в зеленую деревянную башню-голубятню, за которой уже ничего, кроме деревьев, нет.

«Piaggio» остановился у голубятни.

— Ну вот, — улыбнулся капитан Рябцев. — Милости прошу!

Алик слез с мотороллера, потянулся, разминая плечевые суставы после не очень удобной езды. Рябцев тем временем снял с двери голубятни навесной замок, завел внутрь мотороллер, потом выглянул и, поймав взгляд Алика, зазывно махнул ему рукой.

В темноте, пронизанной запахом калийных удобрений, загорелась тускловатая лампочка и осветила грубо сбитую деревянную лестницу.

Хозяин голубятни закрыл дверь на задвижку и покарабкался наверх. Алик — за ним следом.

Второй этаж почему-то показался Алику просторнее первого. Должно быть, потому, что тут стоял маленький столик, две табуретки, старомодная тумбочка. Все предметы мебели были накрыты развернутыми газетами. Под ногами хрустел высохший голубиный помет. Над головой ворковали голуби, сидевшие в двух частично видимых снизу просторных клетках. На деревянной перекладине между клетками неподвижно и молча расположился одинокий белый голубь.

— Сюда я приглашаю только самых близких. — Рябцев, сбросив газету под ноги, присел на табуретку перед столиком. — Ты, Алик, второй человек, которого я сюда позвал…

Алик снял газету со второй табуретки и тоже присел. Взгляд его замер на столе. Под прикрывавшими стол «Известиями» угадывалось наличие посуды и бутылок. Сама газета отличалась свежими следами голубиного присутствия. Тусклая лампочка светила и тут, свисая на черном проводе с верхней деревянной перекладины, оттуда, где одиноко сидел белоснежный голубь.

— Ну что, к столу! — торжественно произнес Рябцев и за краешек стащил «Известия», отбросив газету затем на пол.

Перед Аликом открылась приятная и знакомая по содержанию картинка: открытая банка шпротов, миска с морской капустой, тарелочка с нарезанными колбасой и сыром, хлеб, стеклянная поллитровка с солеными огурчиками, бутылка водки, две стопочки, два стакана.

— Это мой маленький храм, — с любовью произнес Рябцев, и теплота, прозвучавшая в его голосе, заставила Алика еще раз оглядеться по сторонам.

Странное чувство возникло у хиппи: будто он сейчас высмотрит в каком-нибудь неприметном уголке этой голубятни повешенную на стену иконку. А может быть, даже портрет Сталина или Берии. Но ни иконки, ни портретов в голубятне не оказалось. Взгляд Алика вернулся к лампочке над столом.

— А как удалось протянуть сюда электричество? — спросил он.

Рябцев усмехнулся и отрицательно мотнул головой.

— Аккумулятор поставил. Раз в неделю вожу его домой на подзарядку. Я ведь тут чаще, чем дома, бываю… Здесь все мои друзья. — Он посмотрел вверх. — И самый большой друг — Никишка! — Рябцев показал пальцем на сидящего на перекладине крупного белоснежного голубя с необычно кудрявыми крыльями. — Он у нас не простой, а серпокрылый! Красавец и умница!

Рябцев наполнил рюмки водкой, опустил на тарелку Алика алюминиевую вилку.

— Был бы женат, — Рябцев посмотрел на закуски слегка критически, — тут бы и запахи другие стояли! И вилки б мельхиоровые были. Но меня покойная родина учила, что государство — первичное, а семья — вторичное!.. Вот и не успел…

— Да чего там, — принялся успокаивать капитана Алик. — У меня тоже всё всегда по-простому! И тут есть всё, что человеку надо!

— Да, в этом ты прав! — Рябцев поднял рюмку. — Я и раньше, лет тридцать назад, думал, что ты прав. А сейчас для меня это просто факт! Давай, за добрые воспоминания!

Выпив, Рябцев налил себе и гостю в стаканы воды, набранной в колодце-источнике. Тут же отпил половину, причмокнув от удовольствия.

— Нас раньше учили, что запивать водку — неправильно. Правильно только закусывать! А я думаю, каждый человек свободен выбирать, что ему правильнее: закусывать или запивать. Мне вот и то, и другое нравится.

Алик, прожевав шпротину и обмакнув мякиш черного хлеба в «шпротное» масло, закивал.

— Прошлый мир состоял из условностей, поэтому и рассыпался, — проговорил он задумчиво. — Этот мир тоже состоит из условностей, только из других! Тоже рассыплется со временем. Самое важное — охранять свой собственный внутренний мир от всяких условностей!

— Ты прямо как батюшка говоришь! — удивился Рябцев.

— Это я тут, — смутился вдруг Алик. — Обычно я нормально выражаюсь.

Алик в очередной раз осмотрелся по сторонам, задержал взгляд на серпокрылом голубе, сидящем прямо над их столом.

— Видно, место так на меня действует, — добавил Алик и вздохнул.

— На меня это место тоже действует, возвращает меня к себе… Я вот за ними присматриваю, выпускаю полетать, свидания иногда разрешаю, видишь же, они в клетках отдельно сидят. Мальчики отдельно, девочки отдельно… Только вот Никишка на свободе постоянно, я ему доверяю. Да и к голубкам он не привязывается…

Алик скривил губы, и Рябцев тут же замолчал.

— Что-то невкусно? — осторожно спросил он, и его рука потянулась к бутылке водки.

— Нет, вкусно, — Алик вздохнул. — Просто в ваших словах что-то гэбистское послышалось… Девочек в одну клетку, мальчиков — в другую…

Рябцев, наливая водку, засмеялся и поднял горлышко бутылки, чтобы не пролить.

— Так ведь везде, где есть люди, возникает что-то гэбистское… Но с голубями по-другому нельзя. Бардак будет, яйца собственные подавят, передерутся…

И Рябцев принялся увлеченно и с любовью рассказывать о голубях, о своей голубятне, о том, что клубом львовских голубеводов руководит сейчас какой-то псих, но ему на это наплевать! Он в соревнованиях не участвует и, в отличие от других голубятников, своих умерших птиц в мусор не выбрасывает, а хоронит тут же неподалеку, в лесу.

Увлеченность, с которой бывший капитан славил свои с голубями отношения, опять настроила Алика на лирику, и он слушал Рябцева, одновременно и вникая в его монолог, и полузабывшись, внимая собственным мыслям, занырнувшим вдруг в далекое советское прошлое. Жизнь его много раз сводила в старые времена с гэбистами и ментами, но еще никогда не сталкивала с голубями и их фанатами. То, что фанатом голубей оказался бывший гэбист, он же тайный фанат хиппи, делало картинку этого вечера еще более сумасбродно-веселой. Однако Алик уже был в том возрасте, когда далеко не всё веселое вызывает смех или даже просто улыбку.

Незаметно опустела поллитровка водки, и так же, почти незаметно, Рябцев убрал пустую тару со стола, продолжая говорить и при этом глядя Алику прямо в глаза.

Алик уже давно сидел без шляпы. Она теперь лежала у него на коленях, исполняя функцию салфетки.

Еда тоже подходила к концу. Алик уже задумывался о способах возвращения на родную Замарстиновкую. Ему с трудом представлялось, что выпивший капитан повезет его обратно на своем желтом «piaggio».

А капитан вдруг замолчал, повернулся к тумбочке, вытащил из нее магнитолу. Проверил, какая кассета вставлена, и включил аппарат.

Знакомый Алику с прошлого века голос Джими Хендрикса запел:

«After all the jacks are in their boxes,

And the clowns have all gone to bed,

You can hear happiness staggering on down the street,

Footprints dress in red.

And the wind whispers Mary».

Алик замер, мысли его спрятались, отдав всю свою территорию слуху.

На голову что-то капнуло, но Алик не обратил внимания. Он сосредоточился на песне, слышанной тысячи раз и ни разу не надоевшей.

— Богатым будешь! — проговорил Рябцев, показывая пальцем на макушку головы Алика.

Алик провел ладонью по волосам, наткнулся на влажность. Поднес ладонь к лицу. Понюхал, посмотрел на сидевшего над ними на перекладине серпокрылого белоснежного голубя.

• Предыдущая
• 23/80
• Следующая