Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Курков Андрей Юрьевич - Страница 63

• Предыдущая
• 63/80
• Следующая

Специалист по вибрациям посмотрел на Тараса с явным разочарованием во взгляде.

— Они не могут прекратиться, — сказал он твердо. — Они могут ослабеть или, наоборот, усилиться… Вы, наверное, влюбились? Вдруг стали счастливым человеком?… А? Счастливые, пока они счастливы, аномалий не замечают, но это временно. Аномалии всегда рядом!

Тарас, пораженный проницательностью Симона Федоровича, бросил взгляд на Ежи.

— Да, — сказал он. — Я действительно счастлив. Сейчас. Сколько с меня за прокат?

Симон Федорович раскрыл перед собой тетрадь, полистал, нашел нужную запись.

— Четыреста гривен, — сказал.

Тарас достал деньги, отсчитал нужную сумму и положил на стол.

— У вас почки здоровые? Камни не мучают? — спросил он вежливо.

— Да слава богу пока! — ответил специалист по вибрациям.

— Ну, если что, звоните! — и Тарас сверху на купюры опустил свою визитную карточку.

— Может, вы возьмете, поможете, так сказать, науке? — Симон Федорович отвлек Ежи от его размышлений и направил его взгляд на аппарат для измерения негативных вибраций.

— Нет, спасибо, — подумав, произнес Ежи. — Я, кажется, тоже счастлив!

— Это какая-то аномалия, — явно огорченно произнес Симон Федорович. — В городе сотни тысяч несчастных людей, куча аномалий и проблем, а ко мне сюда ночью пришли сразу двое счастливых! Вам, наверное, надо к доктору!

Тарас, уловив в недовольном голосе Симона Федоровича нотки раздражения, поднялся из-за стола и коснулся рукой плеча Ежи. Тот тоже торопливо встал.

— Вы извините. — Тарас действительно посмотрел в глаза специалисту по вибрациям виновато и с сочувствием. — Может, мы еще придем!

Симон Федорович закивал головой, словно уже не раз слышал подобные слова и ни капли им не верил. Он провел посетителей до выхода. На пороге они столкнулись с крепко сбитым мужчиной в коричневой дубленке с поднятым воротником.

— А, заходите, заходите! — обрадовался ему специалист по вибрациям. — Я вас уже ждал!

— Скоро зима! — выдохнул Тарас на ходу.

Они перешли на другую сторону Архивной.

— Ты видел, кто к нему пришел? — спросил Ежи.

— Кто? Тот, в дубленке?

— Ага, это писатель! Винничук! Видно, тоже чем-то таким занимается…

— Винничук? — с сомнением в голосе переспросил Тарас. — А разве он лысый? У него же были длинные волосы?

— Ты путаешь! У него не было длинных волос! Никогда! Это я тебе как парикмахер со стажем заявляю! Я его еще в советское время стриг! Да, так ты пригласишь завтра Оксану? Часиков на шесть вечера?

— Ладно, — пообещал Тарас. — Только кофе покупаешь ты!

— Да-да, — закивал на ходу Ежи. — И кофе, и пирожные!

Балет Чайковского «Лебединое озеро» Алик Олисевич освещал прожектором механически, не думая. Все три акта и четыре картины спектакля он думал о себе и прошлом. Однако всякий раз, когда, согласно репертуару Львовского оперного, на сцене танцевали лебеди, в мыслях Алика сначала возникал образ Леонида Брежнева, а потом и свой собственный, только намного моложе, чем сейчас. Всенародное заблуждение относительно любви Леонида Брежнева к Чайковскому и особенно к балету «Лебединое озеро», конечно, было связано с тем, что балет этот крутили на всех советских телеканалах в день смерти Брежнева, да и повторяли потом в дни смерти следующих очень мало правивших советской страной Андропова и Черненко. Иногда Алику вспоминались телекадры похорон Брежнева, как его гроб при спуске в могилу застрял, как кто-то над ним наклонялся и проталкивал его вниз то ли руками, то ли каким-то инструментом. Эти кадры вспоминались Алику в моменты душевного затишья после нескольких стопочек водки, а потом они словно повторялись, только в гробу вместо генсека Коммунистической партии СССР почему-то лежал Джими Хендрикс, прижимавший к груди электрогитару. Всё остальное было без изменений: и почетный военный караул, и кремлевская стена, и дряхловатые с озябшими от страха перед смертью лицами коллеги-соратники покойного.

«Да, — думал Алик, глядя на танцующих на сцене балерин-лебедиц в белых пачках, — без Брежнева почему-то невозможно провести логическую цепочку от балета Чайковского до смерти Джими Хендрикса!» Думал и удивлялся. И ждал, когда этот балет закончится, чтобы отключить свой рабочий прожектор и, попрощавшись с добрыми женщинами-гардеробщицами, регулярно угощавшими его чаем, уйти домой.

В этот раз, дождавшись финала и не удивившись отсутствию выкриков «браво!», Алик отключил осветительные приборы своей левой стороны, не обращая внимания на действия своего коллеги с правой стороны от сцены. Кивнул на прощание гардеробщицам и отправился к выходу.

Уже на улице его внезапно догнал напарник, освещавший сцену театра справа, и напомнил, что у него сегодня день рождения и они просто обязаны куда-нибудь зайти и выпить по рюмочке. Домой он не звал, что означало очередное ухудшение в их с женой отношениях.

Алик согласился из чувства рабочей солидарности. В баре неподалеку от театра именинник взял по сто грамм водки и простенькую закуску. Алик выпил за его здоровье и хотел было уже вежливо откланяться, но тут коллега взмолился, уговаривая посидеть с ним хотя бы полчаса. И Алик понял, что у того в душе тоска и боль. И подумал еще о том, что свой сорок девятый день рождения напарник отмечает только с ним, с Аликом, вдвоем. Учитывая, что особенно близкими друзьями они не были, хотя улыбались друг другу и перебрасывались словами регулярно, понял вдруг Алик, что у его коллеги плохо не только в личной жизни, но и в жизни вообще. Ведь если человеку не с кем праздновать свой день рождения, значит, никто вокруг о его дне рождения не знает и никто этим человеком не интересуется.

Именинник после вторых ста грамм начал было жаловаться на жизнь, но, уловив мгновенно изменившееся лицо Алика, замолчал и взял еще водки. Далее говорили о театре. Эти разговоры Алика всегда успокаивали и настраивали на отдых. Но до отдыха пока было ему далеко, ведь просидел он с именинником только полчаса, больше слушая и кивая, чем участвуя в полноценном диалоге.

После третьих ста грамм коллега стал говорить намного медленнее, а Алик ощутил усталость. Он вежливо попрощался, заметив, что именинник почти его не слушает, и вышел на улицу.

Влажный холод немного приободрил Алика. Он осмотрелся по сторонам, поприветствовал взглядом начинающуюся ночь, темную, беззвездную, и зашагал нетвердой походкой обратно к театру, чтобы уже оттуда, как самолету, лечь на давно начертанный во внутреннем «джи-пи-эсе» курс на свой дом, через проспект Свободы и проспект Черновола в самый конец Замарстиновской улицы.

Минут уже через двадцать небыстрой ходьбы ощутил Алик, как усталость перекочевала от головы и плеч вниз, опустилась в ноги, сделав их тяжелыми и почти неподъемными. Ему захотелось присесть. Он остановился, и тут же его зашатало, как тоненькую березку под сильным ветром. Оглянулся. По другой стороне дороги увидел комплекс Медицинского центра Святой Параскевы. Возвратил взгляд на свою сторону проспекта, всмотрелся в дворик ближайшего дома. Увидел перед домом низенький деревянный заборчик, за которым виднелись небольшой квадратный столик и обступившие его пеньки-табуретки для дружного пикника. Подошел, переступил неуклюже через маленький частокол, покрашенный в цвета детского садика — желтый и зеленый, опустился осторожно на пенек и снова осмотрелся по сторонам. Заметил детские качели и детский деревянный домик. Домик был не больше полутора метров в высоту, но Алику так захотелось забраться внутрь и, найдя там коротенькую для своего длинного тела кровать, улечься на нее, подогнув ноги. Но не было у него сил, чтобы встать с пенька. Он поправил широкополую шляпу, приподняв ее со лба. Сконцентрировался на внутренних ощущениях — они были достаточно неприятные и раздражали своей неконтролируемостью. Водка сильно нарушила связь между движениями тела и мыслями. Давно Алик не употреблял водку старыми, убийственными дозами «по сто грамм». Те его знакомые, которые раньше так пили, давно уже покинули гостеприимную землю, точнее — легли в нее смиренно и раньше положенного обычному человеку срока. Но коллега-осветитель, видимо, был или от природы крепок, или пребывал в состоянии отчаяния, когда человек отпускает себя так, как ребенок отпускает воздушный шарик, надув, но не завязав его, а потом следит, как тот, бедолага, сдуваясь, мечется по воздуху. Алик представил, где сейчас может «метаться» именинник, но память подсказала ему, что тот остался в баре, а значит, вполне еще может там сидеть и спать, опустив лицо на столешницу и отодвинув стаканчик в сторону.

• Предыдущая
• 63/80
• Следующая