Зайнаб (СИ) - Гасанов Гаджимурад Рамазанович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/70
- Следующая
В одно время Муслим убедился, что напал на след убийц ашуга Рустама. Он несколько дней шел по их пятам, настиг, жестоко отомстил. Но их предводитель, самый жестокий и коварный враг, избежал кары. В тот момент, когда Муслиму показалось, что захлопнул капкан, главарь чудом спасся и скрылся в лесах соседнего района.
В день, когда Муслиму исполнилось восемнадцать лет, он отправился в военный комиссариат района за повесткой на фронт. Ему дали такую повестку. Оставалось подготовить мать к разлуке с сыном. С Зайнаб тоже предстоял тяжелый разговор.
Разве от чуткого сердца матери что-нибудь утаишь? По горящим глазам сына мать почувствовала, что сын вернулся с районного центра с важной новостью для нее. Она ждала, чтобы сын первым начал разговор. Сын не выдержал выжидательного взгляда матери, обнял ее за плечи, прижался щекой к ее щеке и во всем признался. Мать поняла, раз сын решил, значит, так и будет. Она без лишних слов, без слез обняла сына, пожелала ему удачи. Мать только сейчас обратила внимание, как сын похож на своего отца: лицо, глаза, разлет бровей, прямой нос, чуть припухшие губы, даже созвездие Большой медведицы, которое запечатлелось у него на шее.
— Мама, пойми, я должен выполнить свой долг перед Родиной… Даже этот губошлеп Мурсал отправился на фронте. Хотя маловероятно… И поговори, пожалуйста, с Зайнаб. У тебя такие разговоры хорошо получаются.
— Сынок, Зайнаб умная девушка, она поймет тебя… Храни тебя Бог… Теперь за дело: надо подготовиться к твоей отправке. К тому же вечером на твои проводы придут друзья.
Друзья Муслиму устроили трогательные проводы. Они на дорогу собрали ему деньги, теплые вещи, пожелали удачи и разошлись по саклям.
Муслим, как только разошлись друзья, на условленное место отправился на свидание с Зайнаб. После восхода луны на их заветное место, у ясеня за селом, пришла Зайнаб. Она тихо обняла Муслима, щекой прижалась к его груди. По тому, как она порывисто дышит, как дрожит, было понятно, как волнуется, переживает за него. Она внешне держалась спокойно: ни слезинки на глазах, ни всхлипов, ни причитаний. Она крепилась, чтобы перед разлукой не ранить сердце Муслима. Вдруг из-за белесых облаков выглянула луна. У Зайнаб на прядях волос, которые выбились из-под платка, бровях, ресницах заиграли ее лучи. Ей надо было уходить, при лунном свете ее могли увидеть с мужчиной.
— Береги себя, Муслим, — одними губами прошептала Зайнаб. — Мы с твоей матерью будем молиться за тебя.
Это были единственные слова Зайнаб, которые Муслим услышал со дня гибели ее отца. Она приподнялась на цыпочках, холодными губами прильнула к его щеке, что-то мягкое и теплое сунула ему в руку и быстро растворилась в туманной дымке.
— Я вернусь, Зайнаб, — дрогнул его голос, — обязательно вернусь! — он взглядом сопровождал ее до тех пор, пока она не скрылась за бугром.
Муслим с утренней зарей на колхозной лошади тронулся в окружной ценр. В шести километрах от селения, на развилке двух дорог, том, где в расщелину скалы все путники закидывают камешки удачи, раздался одиночный ружейный выстрел. Муслим вздрогнул, пошатнулся, лицо стало бескровным; на черкеске, с левой стороны груди, образовалось темное пятно. Руки, ноги — все тело стало свинцовым. Глаза помутнели, он грудью упал на луку седла, накренился на бок и свалился под ноги коня. Он не понял, что предательская пуля, пущенная с макушки скалы, оборвала его жизнь…
Когда до Зайнаб дошла страшная весть о гибели Муслима, она на месте застыла с прижатыми руками к груди. На место преступления на арбах, конях отправились все сельчане. Его тело привезли на колхозной арбе и на черной бурке занесли в саклю тетушки Сельминаз. Мать, как увидела застывшее тело сына, потеряла сознание. Зайнаб как села у изголовья любимого, глядя ему в лицо немигающими глазами, так и оцепенела. Причитания-хоры, устроенные родными и близкими у изголовья покойного, проходили мимо ее сознания. Она, как принято, не голосила, не царапала лицо, на голове не рвала волосы, даже не издала единого стона. Она на коленях опустилась перед Муслимом, неосознанно качалась из стороны в сторону. Иногда ему давала ласковые имена, звала в горы, на их любимые с детства места; упрекала, что в последнее время не часто заглядывает к ним в саклю, не слушает ее песни; обещала, что к следующему его приходу сочинить новую песню, посвященную ему… Только, когда под общую молитву улемов тело покойного стали выносить из комнаты, она повисла на носилках, умоляя, чтобы его оставили. Она с округлившимися от немого вопроса глазами висела на нем как живая мумия. Но когда до подсознания дошло, что ее любимый должен найти покой на кладбище, она без слов отпустила носилки, ни на кого не глядя, направилась к порогу комнаты. У порога в пояс поклонилась покойному и тихо вышла наружу.
В день похорон Муслима из районного центра в село прискакали важные чиновники в мундирах. Они посетили место гибели Муслима, делали какие-то замеры, что-то записывали в блокноты, спорили, опять мерили. Потом отправились в сельский Совет, туда вызывали тех, кто первым наткнулся на убитого, друзей Муслима, спрашивали, что-то записывали и отправились в районный центр. На следующий день за селом, в лесу, раздались пулеметные очереди, ответная пальба. А вечером к административному зданию сельского Совета на колхозных арбах привезли несколько трупов убитых бандитов, пленных. Среди пленных находились несколько жителей этого населенного пункта. А среди убитых бандитов находился и Мурсал…
Зайнаб несла траур по отцу и Муслиму как предопределенность небес, как долг дочери перед загубленным врагами отцом, как память перед предательски убитым женихом. Стресс, полученный от этого удара, притупил ее сознание, чувства. Горе растворило время и временные границы, они стали необозримыми. В ее сердце никак не умещалась мысль, как таких людей могли лишить жизни. Она никак не могла уразуметь, как случилось так, что она находится по одну сторону мира, а отец с Муслимом — по другую сторону. Но когда в один из дней туман, повергший ее сознание во тьму, растаял, паутина черной вдовы, стесняющая движения ее тела, расплелась, над ее головой неудержимым грузом нависло страшное ощущение невосполнимой утраты. До нее только теперь стало доходить, какое горе и невосполнимая утрата настигли ее и ее семью. От этой мысли боль, сосущая внутри, тупая, сводящая с ума, ломающая сознание, оглушила ее. Перед глазами завертелись черные круги, бессильно подкосились ноги, она упала на пол. Сознание помутнело.
Зайнаб, когда очнулась, не помнит, сколько времени она пролежала в бессознательном состоянии. Вокруг нее беспомощно суетились братья, кто брызгал ей на лицо воду, кто плакал, кто в ужасе забился в угол комнаты и вылупился на нее. Первая мысль, которая пришла к ней, когда очнулась — с ней рядом нет ни отца, ни Муслима. Ее сознание пронзал ужас, сердце — опустошение.
Ужас одиночества, горькая боль потери дорогих людей страшно оглушили ее. Она все время молчала. На вопросы братьев, родных отвечала двумя краткими словами: «да», «нет». Она не знала, как жить дальше, без опоры, без знания жизни, без надежды.
А некоторые недоброжелатели даже в ее молчании искали какой-то горделивый шарм. Она несла траурное одеяние, к которому привыкла, как к ежедневной привычке рано утром вставать, будить братьев, кормить их завтраком, ночью ложиться в опостылевшую постель.
Траурное одеяние не портило ее былую красоту. Своим умением носить даже траурные наряды она приводила в изумление сельских красавиц. В скором времени все девушки, молодые женщины села стали подражать Зайнаб в одеянии. Только одна Зайнаб, находящаяся в мире грез и воспоминаний, вокруг себя не замечала никаких перемен.
Она редко выходила из дома и почти ни с кем не общалась. Рано утром с зарей, пока все сельчане спят, вечером, когда они закроются за створками дубовых ворот, она с кувшином шла на родник. Она забыла, что такое петь. Ее песни умерли вместе с отцом, любимым, разбитым чунгуром и оборванными на нем вражеской рукой струнами. Ее песни превратились в слезы, застывшими ледяными крупицами в израненном сердце. Нет, иногда она, поглощенная в думы, напевала что-то очень тихое, печальное, вызывающее у случайного слушателя спазму в горле, дрожь в теле. Но это была не песня, не жалоба, не причитание, оно было что-то неземное, туманящее сознание, щемящее душу. В такие минуты душевного излияния сестры братья замирали, тихо садились в соседней комнате и глотали горькие слезы.
- Предыдущая
- 6/70
- Следующая
