Люблю твои воспоминания - Ахерн Сесилия - Страница 47

• Предыдущая
• 47/72
• Следующая

***

Джастин перестает сторожить у выхода, когда мимо него просачиваются последние несколько человек. Наверное, он ее пропустил, сглупил, решив, что в здании только один выход. Он раздраженно вздыхает. Ему бы хотелось вернуться в тот день, когда они встретились в парикмахерской, узнать о ней побольше… Его карман начинает вибрировать, возвращая его в реальность.

— Братишка, где тебя черти носят?

— Привет, Эл, я опять видел эту женщину.

— Женщину из новостей?

— Ага!

— Женщину из «Ладьи викингов»?

— Да-да, ее.

— Женщину из «Антиквариата под носом»?

— Да! Господи, чтобы до тебя дошло, нужно все перечислить?

— Эй, а ты никогда не думал, что она может быть телефонным маньяком?

— Если она сумасшедшая, что же это я ее все время преследую?

— Да, интересно. Тогда, может быть, ты псих, просто этого не знаешь.

— Эл! — говорит он сквозь зубы.

— Короче, давай быстрее сюда, пока у Дженнифер не случился истерический припадок. Еще один.

Джастин вздыхает:

— Иду.

Он закрывает телефон и в последний раз выглядывает за дверь. В толпе ему бросается в глаза красное пальто. Волна адреналина заставляет его выбежать на улицу, он расталкивает медленно идущих людей, его сердце колотится в горле, глаза не отрываются от пальто.

— Джойс! — кричит он, и еще громче: — Джойс, подождите!

Она продолжает идти, не слыша его.

Джастин расталкивает людей, в ответ они ругаются, он тоже получает тычки в бок, пока наконец она не оказывается всего в нескольких дюймах от него.

— Джойс, — говорит он, задыхаясь и хватая ее за руку.

Она оборачивается, лицо незнакомки искажено удивлением и испугом. Это не Джойс.

Она ударяет его по голове своей кожаной сумочкой:

— Ой! Эй! Господи!

Извинившись, он медленно идет обратно к театру, пытаясь отдышаться, потирая ноющую голову, ругаясь и раздраженно ворча себе под нос. Он подходит к главному входу. Он закрыт. Джастин пытается открыть дверь, сначала осторожно, потом стучит, через несколько секунд он уже изо всех сил толкает и тянет за ручку, раздраженно пинает дверь.

— Эй, эй! Мы закрыты! Театр закрыт! — сообщает ему работник театра через стекло.

***

Возвратившись в бар, я с радостью вижу, что папа сидит в том же углу, где я его оставила. Только на этот раз он не один, на краешке стула рядом с ним, склонив голову, как будто она глубоко увлечена разговором, сидит Бэа. Я паникую и кидаюсь к столику.

— Привет! — Я подхожу к ним со страхом: папенька, большой любитель поговорить, мог уже ненароком выдать какие-нибудь мои секреты или наболтать лишнего.

— А, вот и ты, дорогая! Я уж подумал, что ты меня бросила. Эта милая девочка пришла, чтобы узнать, все ли у меня в порядке, потому что меня пытались выгнать.

— Меня зовут Бэа. — Она улыбается, и я не могу не отметить, какой она стала взрослой. Насколько она уверена в себе.

Я почти готова сказать, что последний раз, когда я ее видела, она была «во-от такой», и еле удерживаюсь от восторженных разглагольствований о ее удивительных возрастных изменениях.

— Привет, Бэа.

— Мы знакомы? — На ее фарфоровом лбу появляются морщинки.

— Э-э…

— Это моя дочь, Грейси, — влезает папа, и на этот раз я его не поправляю.

— О, Грейси! — Бэа качает головой. — Мне показалось… Нет. Приятно познакомиться.

Мы пожимаем друг другу руки, и я, наверное, несколько затягиваю рукопожатие, очарованная реальностью ее бархатной кожи, которая была знакома мне только по воспоминаниям. Спохватившись, я отпускаю ее руку.

— Вы сегодня были великолепны, я так вами гордилась, — с внезапной хрипотой говорю я.

— Гордились? Ах да, ваш отец сказал мне, что вы придумали костюмы. — Она улыбается. — Изумительные! Странно, что я вас до этого не видела, все примерки проводила Линда.

У меня открывается рот, папа нервно поводит плечами и отпивает, кажется, уже из второй кружки. Новая ложь для новой кружки. Цена его души.

— О, я их не придумывала… я просто… — Ты просто что, Джойс? — Я просто руководила работой над костюмами, — тихо говорю я. — Что еще он вам рассказал? — Нервничая, я сажусь и оглядываю помещение в поисках ее отца, надеясь, что он не подгадает к этому моменту, чтобы войти и поприветствовать меня, разрушив нелепую ложь.

— Ну, когда вы пришли, он рассказывал мне, как спас жизнь лебедю, — улыбается она.

— Одной рукой! — добавляют они хором и смеются.

— Ха-ха! — выдавливаю я из себя — звучит довольно фальшиво. — Это правда? — с сомнением спрашиваю я папу.

— Эх ты, недоверчивая моя! — Он делает еще один глоток пива. В свои семьдесят пять он уже выпил бренди и пинту пива, так что совсем скоро захмелеет. И кто знает, что он будет говорить тогда! Нам нужно поскорее уйти отсюда.

— Знаете, девочки, как прекрасно спасти кому-то жизнь! — выпендривается папа. — Если вам не довелось, вы даже не можете себе это представить.

— Мой отец — герой, — улыбаюсь я. Бэа смеется над ним:

— Вы так похожи на моего папу! Я настораживаюсь:

— Он здесь?

Она смотрит по сторонам:

— Нет пока. Я не знаю, где он. Наверное, прячется от мамы и ее нового парня, не говоря уже о моем парне, — смеется она. — Но это бог с ним. А похож, потому что считает себя чуть ли не Суперменом…

— Почему? — перебиваю я, пытаясь взять себя в руки.

— Около месяца назад он сдал кровь! — торжественно сообщает она и всплескивает руками. — И все! — Она смеется.

— Но считает себя героем, который спас чью-то жизнь. Может, он кого-то и спас, но теперь он только об этом и говорит.

Он сдал ее в передвижном донорском пункте в колледже, где вел семинар, — вы, наверное, знаете, это в Дублине. Тринити-колледж? Да и сдал-то только потому, что доктор была симпатичной, и еще из-за того китайского обычая… Когда вы спасаете кому-то жизнь, то спасенный навеки у вас в долгу… Или что-то в этом роде…

Папа пожимает плечами:

— Я не говорю по-китайски. И не знаком с китайцами. Хотя вот она все время жует их еду. — Он кивает в мою сторону. — Рис с яйцом, в общем, всякая ерунда. — Он морщит нос.

Бэа продолжает:

— Так вот, он решил, что если спасает чью-то жизнь, то заслуживает того, чтобы каждый день до конца жизни выживший человек его благодарил.

— А как бы он это делал? — наклоняется к ней папа.

— Приносил корзины с маффинами, относил его одежду в химчистку, каждое утро приносил к двери газету и кофе, нанимал машину с шофером, доставал билеты на оперу в первый ряд… — Она закатывает глаза, а потом хмурится. — Не помню, он еще что-то говорил — нелепость какая-то! В общем, я ему сказала, что он с тем же успехом может завести себе раба, если хочет, чтобы с ним так обращались, а не спасать чью-то жизнь, — смеется она, и папа вторит ей.

Я складываю губы в форме буквы «о», но не могу выдавить ни звука.

— Не поймите меня неверно, на самом деле он очень хороший человек, — быстро добавляет она, неверно истолковав мое молчание. — И я очень горжусь, что он сдал кровь, потому что он ужасно боится иголок. У него ужасная фобия, — объясняет она папе, который согласно кивает головой. — Вот он. — Она открывает висящий у нее на шее медальон, и если я и обрела вновь способность говорить, то снова быстро ее теряю.

На одной стороне медальона фотография Бэа с матерью, на другой — ее фотография с отцом — она там маленькая девочка, они в парке в тот летний день, который так крепко врезался мне в память. Я помню, как она возбужденно подпрыгивала, и у нас много времени ушло на то, чтобы заставить ее сидеть спокойно. Я помню запах ее волос, когда она села мне на колени, дотянулась своей головой до моей и закричала «И-з-ю-юм!» так громко, что чуть меня не оглушила.

Конечно, все это произошло не со мной, но я вспоминаю об этом с такой же нежностью, как и о дне, который мы с папой провели на рыбалке, когда я была маленькой, переживаю все впечатления того дня так же ясно, как ощущаю напиток, который сейчас пью: холодок льда, сладость…

• Предыдущая
• 47/72
• Следующая