Флаг-капитаны - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/28
• Следующая

Завуч Елизавета Максимовна грохнула указкой по столу.

— Пусть там, на задних партах, помолчат, пока я говорю! Иначе будем говорить по-другому! Я спрашиваю не вас, а Каховского, как он посмел самовольно посреди урока уйти из класса? Как он посмел прогулять два дня? Без всякой причины!

На задних партах не хотели молчать.

— Ничего себе, без причины! — громко сказал Павлик Великанов. — У людей клуб громят, а они сиди и задачки разбирай!

— Великанов! Помолчи, будь любезен! Никто ничего не громил, к вашему сведению. Их клуб закрыли по решению руководства. И раз его закрыли, значит, надо!

— Кому надо? — спросил Сережа. — Сенцовым надо? Тетушкам разным, которые жалобы пишут? Они хотят, чтобы мы цветочки поливали, а вместо клинков чтобы вязальными спицами работали!

Елизавета Максимовна помолчала и сказала негромко, даже печально:

— Каховский, Каховский… Что с тобой случилось? Ты мог стать гордостью школы. А ты…

— А что он? — вежливо спросила Люся Колосницына.

— Что он? — доброжелательно переспросила Елизавета Максимовна. — А вы сами не знаете? Его постоянные выходки! В течение всего учебного года. История с дежурной, история с дневниками, его постоянное вмешательство в дела второго класса. Его грубость с учителями, опоздания, прогулы…

Вмешался Кузнечик. Отчетливо и громко он сказал:

— У него друг умер.

— Перестань! И будь добр не перебивать! Друг… Я понимаю. Но он сам сказал, что это случайный знакомый. Они виделись один раз в жизни.

«Ей ничего нельзя объяснить, — подумал Сережа. — Она и слушать не хочет. Она все знает заранее».

— Это не случайный знакомый, — сказал кто-то с третьего ряда. — Он про Сережку в газету писал.

Елизавета Максимовна будто даже обрадовалась:

— Вот-вот! В газету писал! Потому и друг? Лучше бы он написал о его выходках — хороший получился бы фельетон. И пользы больше бы было. Кстати, Каховскому не следует слишком часто напоминать о газете и об этом случае. Один смелый поступок не оправдывает множества других — безобразных!

— А когда я напоминал? — удивленно спросил Сережа.

Но Елизавета Максимовна его не слышала. Она продолжала:

— В этой газете к тому же не написано, как наш герой, воспользовавшись своими приемами, избил палкой товарища по школе…

— Товарища? — громко спросил Кузнечик. — Подонок он, а не товарищ!

— Медведев! — Елизавета Максимовна снова грохнула указкой. — Будь любезен запомнить: в нашей школе нет подонков! Здесь все — наши учащиеся! А Сенцов — гордость своего класса. Учится без троек, выпускает стенгазету! Пусть Гармашева подтвердит, если не верите.

Председатель совета дружины Вика Гармашева присутствовала на собрании. Ее пригласили, чтобы знала, какие дела творятся у шестиклассников. Она слегка пожала плечами, словно хотела сказать: тут и подтверждать нечего — всем известно.

— Подумаешь, «гордость»! — сказал Генка. — Трус он, к шпане подлизывается. Чтоб такой гордостью стать, надо свою гордость подальше спрятать.

Невоспитанный Мишка Маслюк шмыгнул носом и добавил:

— Если так, то у нас всяких гордостев в классе больше половины. Без троек учатся и стенгазету делают по очереди.

— Вашему классу гордиться нечем! — отрезала Елизавета Максимовна. — Разболтались, дальше некуда. Пользуетесь, что Татьяна Михайловна гриппом болеет. А тебе, Маслюк, вообще… С двойки на тройку перекатываешься… Я поражаюсь настроению, которое царит в классе. Вместо того, чтобы принципиально обсудить Каховского, вы его покрываете.

— И меня, — сказал Кузнечик. — Я вчера тоже три урока пропустил. По этой же причине.

— И тебя, — согласилась Елизавета Максимовна. — Но Каховского— прежде всего. Он инициатор… Анатолий Афанасьевич по мягкости характера прощал ему многие фокусы. Надеялся, что Каховский образумится. Напрасная была надежда. Ладно! Пока Анатолий Афанасьевич в больнице, его замещаю я. И решать буду по-своему. Легко вы не отделаетесь.

— Нам легко и не надо, — сказал Генка. — Надо, чтобы справедливо…

— Будет справедливо, не волнуйтесь.

— А я волнуюсь, — возразил Генка и встал. — Где же эта справедливость? Сенцов — гордость школы, а Каховский — хулиган и прогульщик! Сергей, отдай Сенцову готовальню, которую тебе милиция подарила!

— Нам легко и не надо.

Надо, чтобы справедливо…

— Медведев! — Голос у Елизаветы Максимовны стал металлическим, — Еще слово, и ты отправишься за дверь.

— Не отправлюсь, — просто, даже скучновато сказал Кузнечик.

Глаза у Елизаветы Максимовны стали круглыми.

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Соображаю. Не отправлюсь! — вдруг взвинтился Генка. — Не отправлюсь, и все! — Он даже в парту вцепился, словно его хотели силой из класса вытащить. — Это мой класс! Каждый день говорят: вы хозяева в классе, вы хозяева в школе! А как слово скажешь — марш за дверь! Что за собрание, когда сказать ничего нельзя!

Елизавета Максимовна овладела собой.

— Сядь, пожалуйста. Вы все уже сказали достаточно, и собрание закончено. Каховского и Медведева прошу иметь в виду, что за третью четверть у них неудовлетворительные оценки по поведению.

— Разве это не педсовет решает? — спросил Павлик Великанов.

Елизавета Максимовна не сочла нужным откликнуться на эти слова.

— А совету дружины следует этими пионерами заняться особо, — добавила она.

Вика Гармашева встала.

— Мы их вызовем, Елизавета Максимовна. В ближайшие дни соберем совет.

…В ближайшие дни собрать совет не удалось: начались каникулы.

А тридцать первого марта вышла газета со статьей Ларцева.

Статья называлась «Удар из-за угла». Там было написано все. Крепко и беспощадно. О вмятине на макете замка, которая осталась от Данилкиной спины. О жалобах, которые строчили обиженные дамы из уличного комитета. О маме Сенцова, которая бегала по всем учреждениям и даже нашла себе союзника в районо. И о самом союзнике — инспекторе Стихотворове. И о майоре милиции, который отнюдь не усмотрел в занятиях мальчишек-фехтовальщиков «опасные приемы».

Там были и хорошие слова — об отряде. О вечерах, когда собирались в кают-компании все, кто хотел. О звонких боях на дорожке. О маленьком д'Артаньяне — Андрюшке Гарце— и о лихих барабанщиках. И об Олеге Петровиче Московкине, который дни и ночи тратил на то, чтобы мальчишечья компания, обосновавшаяся в старом, кособоком доме, превратилась в отряд «Эспада».

А потом статья снова как бы взрывалась. Строчки раскалялись от негодования. Там были мысли, которые бились в Сереже, но для которых он не мог найти четких слов. Ларцев эти слова нашел. Они были, как удары клинка.

Статья кончалась так:

«Ребята жили радостно и открыто, они хотели только хорошего. Почему же кому-то помешала «Эспада»?»

А ржавый замок по-прежнему висел на дверях «Эспады». И на третий день после статьи, и на четвертый, и на пятый.

Сережа и Генка пришли к Олегу. Уже не первый раз.

Олег лежал. Кашлял. На кашель тихим гудением отзывалась гитара — она висела над кроватью. Та гитара, которую Кузнечик выволок однажды в кают-компании из-под дивана.

— Не садитесь близко — вирусов нахватаете. У меня, кажется, грипп, — сказал Олег.

Но ни Сережа, ни Кузнечик не боялись гриппа. Они боялись неизвестности и тоскливого ожидания. Радость после статьи уже улеглась, и теперь опять пришло беспокойство: когда откроют «Эспаду»?

— Вы же понимаете, сразу ничего не делается, — объяснил Олег. — Будут всякие комиссии, расследования, решения…

— Пусть вернут нам помещение, а потом расследуют, — сказал Сережа.

• Предыдущая
• 16/28
• Следующая