Дорога Короля - Гринберг Мартин - Страница 26

— Прими мои соболезнования, — сказал посланник. — За все сразу.

— Спасибо. Это весьма любезно с твоей стороны, — поклонился ему Сулинин.

— Когда из этого яйца вылупится новый дракон, — продолжал Дольгаль. — Высокая королева, должно быть, пожалует тебе немало почестей и ты займешь подобающее положение в обществе.

Дольгаль говорил уверенно: ведь, в конце концов, именно он спас драконье яйцо.

— Ты думаешь, она обойдется со мной так милостиво? — спросил Сулинин. — Ну что ж, это было бы… весьма неплохо. И нам, пожалуй, действительно пора в путь. Ведь если дракончик вылупится прямо здесь, отлет придется отложить до тех пор, пока его крылья не окрепнут настолько, что будут в состоянии выдержать вес его тела. Вот только к этому времени… дракон успеет привыкнуть к здешним местам и улетать отсюда не захочет.

Дольгаль чуял в этих объяснениях какой-то подвох, но ему практически не доводилось общаться с гномами и с драконами, и он никак не мог догадаться, что именно Сулинин от него скрывает.

— Так значит, его мать — дракониха — мертва? Ты в этом уверен? — спросил он.

— Еще бы! — воскликнул гном. — Я… можно сказать, собственными глазами видел, как она взорвалась.

— Какой ужас! Как это, должно быть, было для тебя тяжело!

— Друг мой, — грустно промолвил Сулинин, — ты даже представить себе этого не можешь!.. — На сей раз было ясно, что гном не кривит душой, ибо горькая гримаса исказила его черты, а глаза наполнились слезами.

— Может быть, тебе станет легче, если ты попробуешь рассказать мне? — предложил Дольгаль.

При дворе Высокой королевы посланников специально учили умению слушать других и улавливать то, что таится порой за произнесенными вслух словами. Дольгаль больше не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды, и ему в данный момент совсем не хотелось куда-то лететь. Да и яйцу — он это ясно чувствовал — лучше всего было именно здесь.

— В ранней молодости, — снова заговорил он, — я немало слышал о драконе из Толлина. Говорят, другого такого дракона не было в истории нашей планеты. Я знаю: именно он составлял основу благополучия и процветания Бельгардена и благодаря ему Бельгарден завоевал главенствующее место во всех Северных землях.

— Да, это чистая правда! — подтвердил Сулинин. — В старинных сказаниях драконов обычно изображают довольно уродливыми, жестокими, жадными и очень опасными…

— Не верю, чтобы подобное чудовище могло появиться на свет из такого замечательного яйца! — вырвалось у Дольгаля, и он ласково погладил теплую скорлупу.

— Да!.. Ну, что ж, и я испытал примерно те же чувства, когда впервые взял в руки драконье яйцо. Я нашел его в горах тем летом, когда наш вулкан, который мы называем Изрыгающий погибель, стал вдруг плеваться огнем… У вас на юге вулканы есть?

— О, да!

— В таком случае ты знаешь, что такое настоящее извержение. Не только сама гора тряслась и постоянно меняла свои очертания, менялась и вся местность вокруг нее; озера завалило пеплом, а потом они возникли на расстоянии многих миль от прежних мест; реки меняли свое направление… Я никогда раньше таких грандиозных перемен в природе не видел и сразу же после извержения отправился в горы, чтобы сложить песни о вулканах и о людях — о тех, кто пережил извержение, и о тех, кто погиб. Мне казалось, что необходимо поведать миру о страшном несчастье, постигшем Бельгарден, и о его возможной скорой гибели, ибо страшный жар уничтожил посевы в полях, а тучи пепла, как и сейчас, застилали свет солнца, так что зима наступила очень рано, а люди болели и умирали не только от голода, но и потому, что дышали загрязненным воздухом.

Сам я, впрочем, был тогда молод, здоров и жадно впитывал любые новые впечатления. В общем, взял я свою арфу и отправился в путь. Удел всех менестрелей — всегда быть в пути, но, признаюсь, к этому времени я уже порядком от такой жизни устал. И в глубине души надеялся, что, может быть, с помощью новых песен мне удастся заработать достаточно, чтобы провести зиму спокойно, в теплом уютном доме, где ничто не будет угрожать ни моему голосу, ни моему здоровью, и где живот мой будет всегда набит.

Но увы, дорога, по которой я шел, кончилась задолго до того перевала в горах, куда некогда вела. И я ступил на землю, которая показалась мне совершенно незнакомой. Она была столь же отлична от той, по которой я столько раз ходил, сколь Бельгарден времен моей юности отличается от лунных долин, покрытых кратерами. В невежестве своем я полагал, что мне удастся легко отыскать реку Бельгард и следовать по ее течению к горной гряде. Но когда я добрался до тех мест, где некогда протекала эта большая река, то был глубоко потрясен: могучий поток, такой широкий и глубокий в некоторых местах, что порою казался морем, совершенно исчез с лица земли! Оплавленные страшным жаром скалы остывали в сухом русле, и я с изумлением увидел резные каменные плиты, сброшенные, как мне показалось, с высоких башен; а в одном месте я заметил развалины великолепных городских ворот. И тут я заплакал, а потом сел и написал «Песнь о погибшем городе». Но, сражаясь с рифмами и подбирая подходящую к слову «река», я придумал сразу две — «века» и «пока» — и обратил внимание, что третья — слово «зыбка» — полностью соответствует состоянию земли у меня под ногами…

— Наверное, как раз в эти мгновения яйцо дракона выбиралось на поверхность земли? — в волнении прервал его Дольгаль. — Ах, что за невероятные существа! Как можно совершать столь разумные и сложные действия, будучи всего лишь зародышем в яйце!

— Ты совершенно прав. — Гном говорил отрывисто, как бы проглатывая или, точнее, откусывая концы слов обломками зубов.

— Неужели и скорлупа матери была столь же прекрасна, как эта? — спросил Дольгаль.

— Да. И я, как и ты, был до глубины души потрясен, впервые увидев драконье яйцо. А когда эта изумительная скорлупа треснула, мне показалось, что сердце у меня разорвется от огорчения, но тут в трещине показалась головка крошечной драконихи, сверкавшая как драгоценный самоцвет. Малышка с любопытством осмотрелась, и должен сказать, что ее очаровательная мордашка и маленькие лапки были столь же милы, как и у любого другого детеныша.

Большую часть пути до Толлина мне пришлось нести ее на руках, поскольку крылья у нее пока что были слишком слабы, а «ножками» она ходила еще плохо: без конца спотыкалась, качалась и падала. Но я никогда не видел другого такого существа, которое с первой минуты своего появления на свет испытывало бы такой зверский голод! Мне без конца приходилось охотиться, добывая ей пропитание, ибо путь можно было продолжать, только когда она наедалась досыта. Раз от раза она становилась все тяжелее, но, насытившись, часть пути до следующей остановки довольствовалась крайне малым: несколькими травинками или бутонами цветов, и этим совершенно меня очаровала.

Но самым чудесным в ней было то, что ее жаркое дыхание настолько согревало поля вокруг, что они вновь становились плодородными. Я тогда, впрочем, почти и внимания-то на это не обратил, настолько был очарован своей новой «подружкой». Вот только она почти все время спала и во сне всегда была сухой и теплой, какая бы ни стояла погода, и я — по молодости лет, разумеется, — решил было, что все-таки моя музыка веселее. Хотя мне было… очень уютно с этой малышкой.

— Да, да! Как я тебя понимаю! Я ведь испытываю сейчас примерно те же чувства, хотя мы находимся очень далеко от моих родных мест и от дворца Высокой королевы. Однако это дивное яйцо дает мне ощущение полного покоя и уюта!

Сильф так и затрепетал весь.

— Ах, какая все же трагедия для тебя — потерять ее! — воскликнул он, тщетно пытаясь понять, почему его куда сильнее волнует гибель этой драконихи, а не уничтожение целого континента вместе со всеми его обитателями.

— Ее аппетит все рос и рос, — продолжал Сулинин, — и вскоре она уже способна была слопать урожай, собранный с целого поля, и после этого все еще смотреть голодными глазами на пасущихся неподалеку овец и коров. И я понял, что моих усилий не хватит, чтобы прокормить ее. Это вынудило меня принять трудное решение: принести ее в дар нашему королю Хорхе.