Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы - Руднев Вадим - Страница 95

Противоположными являются у истериков и ананкаств механизмы защиты, соответственно, вытеснение и изоляция. Механизмы защиты – суть семиотические образования. При вытеснении просто нечто семиотическое забывается, а потом вылезает как иконический псевдосоматический знак: например, вытесняется полученная когда-то пощечина и вылезает невралгия тройничного нерва (пример Абрахама Брилла). При изоляции человек говорит то, чего не чувствует. Ананкаст вообще плохо выражает и чувствует аффекты. Так он, по сути, находится вне любовного дискурса, боится секса и открыто выражает к нему презрение и ненависть, так как секс связывается у него с чем-то грязным, анальным. Истерик очень сильно привязан к сексу, он помешан на сексе, но в последний момент увиливает, ему важно просто продемонстрировать свои телесные иконические знаки, соблазнить, а потом в последний момент уйти на попятный. Таким образом, вот еще одно различие между знаковостью истерической и знаковостью обсессивной. Истерический знак – это иконический знак. Он расположен на теле истерика, и его надо уметь читать – это знак недостижимого желания. Обсессивно-компульсный знак – это индексальный знак – метонимия, он носит, как правило, запретительный, во всяком случае, всегда нормативный характер, как система уличной сигнализации. «Кирпич» – «ехать нельзя» – вот наиболее типичный знак-индекс ананкаста.

Итак, при шизофрении больной регрессирует к той стадии развития, когда язык еще не сформировался – и он соответственно теряет его либо почти полностью, либо остаются какие-то бредовые безденотативные остатки, как во сне. При депрессии больной регрессирует к той стадии своего развития, когда язык уже сформировался, но из-за работы скорби утрачивается сфера смыслов и полученная после шизоидной позиции сфера денотатов становится временно ему не нужна – депрессивный склонен вообще не пользоваться языком, хотя потенциально это уже возможно. При неврозах переноса мы имеем уже хорошо сформированный язык, и здесь мы можем говорить лишь о некоторых искажениях, о преобладания сферы смысла над сферой денотата, то есть невротикам переноса важнее не то, о чем они говорят, а как они об этом говорят.

Но до сих пор мы исходили из предпосылки, что язык создан и функционирует для того, чтобы адекватно передавать информацию между субъектом и объектом. Но язык это скорее игра, где есть победитель и побежденный. Языковая игра во многом похожа на игру в теннис. Говорящий старается своей речью-ударом сделать так, чтобы партнер не смог ему ответить тем же, чтобы мяч ударился об землю на территории игрока-противника. Говорение – это состязание двух или более языковых субъектов. И это касается практически всех языковых игр. Когда общение становится полностью понятным, когда утрачивается агональная функция обмена репликами, говорить становится неинтересно – это депрессивная языковая позиция. Когда двое людей говорят, напротив, на языках, которые им совершенно непонятны, то им тоже становится неинтересно – это шизофреническая позиция; тогда они начинают находить общий язык, построенный на других, более универсальных основаниях. Например, язык жестов. Витгенштейн писал в «Трактате»: «Речь маскирует мысль. И так, что по внешней форме этой маскировки нельзя заключить о форме замаскированной мысли; поскольку внешняя форма маскировки вовсе не имеет целью выявить форму тела». Человек говорит. Но зачем он говорит? Можно заключить, что человек говорит не для того, чтобы передать адекватную информацию о мире, это был бы слишком тривиальный и никому не нужный язык. Человек говорит, прежде всего, чтобы удовлетворить свое желание, чтобы прорваться к Другому. Даже в самом коротком и примитивном обмене репликами мы можем усмотреть это невысказанное, но подразумеваемое желание.

– Какая сегодня погода?

– Сейчас 17 градусов тепла.

Было бы слишком наивно думать, что говорящие обмениваются репликами о погоде, чтобы узнать погоду. Разговор о погоде, один из примеров «пустой речи», по Лакану, нужен для того, чтобы заполнить пространство коммуникативной неловкости. О погоде люди говорят, когда больше нечего говорить. Или когда хотят заговорить в принципе, потому что речь о погоде это принципиальная речь ни о чем. «Определенно хорошая сегодня погода». Так сказал некий субъект булгаковской Маргарите, сидящей на скамейке в Александровском саду, полной предчувствиями о неизвестной судьбе своего Мастера. И Маргарита совершенно справедливо понимает, что эта реплика о погоде является первым этапом соблазнения. Второй этап «Давайте поужинаем вместе». Это означает «Я не прочь с вами вступить в интимную связь». Третий этап – «Давайте я вас провожу до дома». Четвертый: «Можно мне подняться и выпить у вас чашечку кофе?» Все время речь идет не о том; денотативная сфера присутствует здесь лишь формально. И только шизофреники говорят о том, о чем они действительно хотят сказать. Так герой фильма «Beautiful mind», гениальный ученый-шизофреник, прямо говорил девушке: «Я хочу с вами переспать». Это образец полной речи, но ненормальной именно потому, что она прямо нацелена на истину, потому что она не маскирует мысль. Здоровый человек живет в пространстве маскировки своих мыслей. Зачем это нужно? Это указывает на адекватное понимание им социальной ситуации и требований Суперэго. Говорят не то, что думают. Представим себе, что человек вышел на кафедру, но вместо того чтобы прочесть блестящий доклад, он говорит слушателям: «Вы все здесь полные придурки, я вас глубоко презираю, вы ничего не поймете в том, что я мог бы рассказать вам». Это была бы речь, нацеленная на истину, но так говорить не принято. Психическое здоровье, таким образом, это речь, нацеленная на то, чтобы избегать истины, которая состоит в том, что субъект полон неконтролируемых установок. Очень редко, почти никогда человек не говорит того, что думает. Это было бы антисоциально. Почти каждый человек склонен думать про себя: «Я лучше всех. Я никогда не умру» Но он даже себе боится в этом признаться. И поэтому человек постоянно врет даже самому себе. Депрессивные люди в этом смысле ближе к истине. Потому что ближе к истине вообще ничего не говорить. Кто молчит, тот говорит правду. Именно потому, что депрессивному ничего не интересно, он и не врет. Врет тот, кто заинтересован в объектах. Поэтому депрессивный никогда не позовет девушку поужинать, ему не нужны сексуальные контакты. А если он скажет «Давайте вместе поужинаем», то это будет просто другая ложь, и девушка его может понять неправильно, потому что он будет иметь в виду «Я одинок, побудьте со мной хоть немного». Возможно, он даже знает о здоровом смысле этой фразы «Давайте поужинаем вместе», но она ему неинтересна, ему все равно. Если бы он был шизофреником, он бы сказал «Я ужасно одинок сегодня, и мне совершенно все равно, кто будет со мной ужинать, но вы первая, кто мне попался под руку, поэтому давайте поужинаем вместе». В ответ на такую реплику никто поужинать не пойдет. Разве только если второй собеседник тоже окажется шизофреником.

Мы упираемся в парадоксальный феномен – что нормальная коммуникация подвергается еще большим искажениям, чем патологическая. Что язык употребляется не для того, чтобы передать какую-либо непосредственную информацию, но либо для того, чтобы наоборот ее скрыть, либо исказить, либо представить посредством этой исходной информации метафорически совсем другую информацию. «Давайте поужинаем вместе» означает «Я хочу с вами иметь интимные отношения». В случае же патологического развития мышления наоборот язык используется непосредственно. Отчего так происходит? Отчасти, как мы уже подчеркнули выше, из-за самой особенности языка, которая заключается в том, что он призван не раскрывать, а маскировать мысли. Отчасти из-за другой особенности патологического мышления, которая состоит в том, что безумцы не умеют врать, шутить и использовать язык метафорически, то есть адекватно его способностям. В этом смысле безумец ближе к истине, чем нормальный человек. Нормальный человек склонен скрывать истину, свой скелет в шкафу, в то время как шизофреник наоборот склонен говорить о себе правду. Правдивость шизофреников давно известна. Депрессивные тоже довольно правдивы, им трудно скрывать истину о своем заболевании, потому что им вообще трудно говорить о чем-либо. Чем ближе к нормальному дискурсу, тем язык становится адекватнее. Обсессивный человек лишь неадекватно точен. Если вы будете с ним договариваться о встрече, он назовет точное количество часов и минут и пунктуально опишет пространство, где должна будет произойти встреча. Это искажение никак не повлияет на общую информативность его высказывания, оно исказит его в сторону большей точности – в этом и будет состоять патология его высказывания. Нормальный человек скажет «Ну, встретимся где-нибудь около семи возле метро Октябрьская». И этого будет вполне достаточно. Потому что если он опоздает, он сможет сослаться на неточность договоренности, или он будет стоять слишком далеко от метро или наоборот внутри метро. Обсессивно-компульсивный так не сможет, ибо любая неопределенность вызовет у него приступ тревоги или даже паники. Истерический человек наоборот будет вопиюще неточен, он может забыть или вытеснить назначенное время, прийти на полчаса раньше или наоборот опоздать на полчаса или вообще не прийти.