Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы - Руднев Вадим - Страница 97

Но подобно тому, как нет «никакого» характера: это абстракция – «просто» человек, «просто личность», так и нет «никакого» языка. Есть язык истериков, язык обсессивно-компульсивных, язык параноиков, язык шизоидов и т. д. Языки невротических характеров-психопатий практически не отличаются от идеального языка номинативно-аккузативного строя. И истерик, и ананкаст могут сказать «Охотник убил оленя». Но каждый из них может привнести в это высказывание что-то свое – истерик свою импульсивность и экспрессию, ананкаст свою компульсивность и педантизм. Это не изменит общего зрелого синтаксического оформления этого высказывания, но добавит в первом случае к нему экспрессии, а во втором – пунктуальности. Так истерическая фраза будет звучать примерно как «Бесстрашный охотник из свого великолепного ружья убил огромного медведя». Компульсивный вариант этой фразы будет звучать как «В десять ноль-ноль часов пополудни охотник по имени Джон Смит убил медведя, весившего 567 фунтов».

Конечно, эти примеры достаточно абстрактны и приблизительны, так как они не затрагивают прагматику высказывания. Дело не только в том, что истерик будет нанизывать в своем высказывании красочные эпитеты, а ананкаст уснащать его педантическими уточнениями. Дело еще и в том, что у истерика и ананкаста разные речевые стратегии. Истерик будет этой фразой выражать себя, демонстрировать себя, ананкаст будет показывать свое точное понимание сути дела. Для истерика охотник, убивший огромного медведя, это будет он сам – самый бесстрашный и удивительный человек. Для ананкаста важно будет, например, отождествление медведя с отцом и жажда смерти этому отцу, что характерно для обсессивно-компульсивных, как нам говорят психоаналитики.

Итак, наш первоначальный тезис о том, что психическое заболевание есть искажение или порча языка, следует скорректировать. По-видимому, психическое заболевание и язык связаны координативной связью. И скорее язык не из здорового превратился в процессе исторической эволюции сознания в больной, а наоборот из крайне несовершенного и нездорового эволюционировал к тому языку, каким говорим мы, невротики современного мира. Об искажениях и порче имеет смысл говорить в синхронном аспекте, когда отдельный человек заболевает психически, его язык портится. Например, при шизофрении человек (в остром, конечно, периоде не может употреблять конструкции «Охотник убил оленя», он будет регрессировать к более ранним, архаичным формам языка, возможно, даже к наиболее архаическому «Охотнико-олене-убивание» с отсутствием тестирования реальности. Ведь шизофрения – это потеря реальности и потеря собственного Я. При такой психической архаике человек перестает сознавать, что он что-то говорит и что это говорит его Я. За него могут говорить и этим говорением совершать определенные враждебные или наоборот привлекательные действия его персекутивные враги, он может вновь заставить зазвучать голос архаической галлюцинаторной шизоидно-параноидной матери, или архаическое разрушительное, кастрирующее Суперэго отца.

Важно при этом помнить, что так называемая реальность тоже сформирована языком. То есть для первобытного сознания (и вряд ли его вообще можно назвать сознанием в современном смысле) не было разграничения языка и реальности, а был некий континуум. Потом человек стал различать вещи и действия: охотник, олень, убивать – но решающую роль в этом сыграло развитие языка. Если бы не было языка, то не было бы реальности с охотником, оленем и действием убивания. Поясним эту мысль подробнее.

Реальность – есть реальность вещей и знаков. Одни вещи без знаков не существуют для нашего сознания. Поэтому реальность формируется вместе с языком. И язык в каком-то важном смысле определяет, какова будет реальность (гипотеза Сепира – Уорфа), а не наоборот. Реальность может состоять из многих языков, по-разному описывающих реальность. И это всегда будет не одна и та же реальность, а разные реальности. Реальность годовалого ребенка, только что прошедшего шизоидно-параноидную позицию, будет другой по отношению к реальности четырехлетнего мальчика, например, фрейдовского «маленького Ганса», активно проходящего Эдипов комплекс. Реальность развивается вместе с человеком и вместе с языком. Люди, долго прожившие вместе, например, муж и жена, во многом очень близко воспринимают жизнь, но все равно нельзя сказать, что у них одна и та же реальность на двоих, – можно сказать, что их реальности очень близко пересекаются. Нам могут возразить, что мы говорим, не о реальностях, а о картинах мира. Мол, реальность-то на всех одна, а картины мира разные. Я же утверждаю, что разными являются реальности, а какая-то одна реальность это просто миф, это фикция, которую придумали люди, пользующиеся более или менее похожим языком для того, чтобы им было удобнее манипулировать с вещами-знаками. Конечно, чем ближе люди в социально-психологическом плане, тем ближе их реальности. Люди, живущие в одной деревне, имеют более близкие реальности, чем люди, живущие в другой деревне, находящейся по ту сторону реки. Но все-таки создается некоторая, в общем, позитивная иллюзия, что люди, живущие в одной деревне и даже в одном большом городе, в целом понимают друг друга; они пользуются одной языковой системой и поэтому у них и возникает иллюзия, что они разделяют одну и ту же реальность. И тогда люди говорят, что, например, мы, французы, смотрим на вещи по-своему, совершенно по-другому, чем немцы или русские. И действительно, есть понятие родного языка, которое подразумевает некую родную реальность. В чем же тогда специфика психических заболеваний, которые имеют свои очень сильно различающиеся между собой языки? Разница, прежде всего, в том, что у естественных языков выявлена и построена их грамматика, в то время как грамматика языков психопатологических не выявлена и не построена. И подразумевается, что нормальные естественные языки можно выучить и переводить с одного на другой, но никому не приходит в голову переводить с языка шизофреника на язык истерика. Между тем проблема обучению языку сумасшедших и проблема обучения сумасшедшими языку нормальных это вполне реальная культурная проблема. На этом построен такой, например, феномен, как симуляция и диссимуляция (когда безумный притворяется нормальным). Когда в «Золотом теленке» бухгалтера Берлагу посадили в сумасшедший дом, он симулировал бред величия, и ему сказали, что существует хотя бы одно грамматическое правило: если уж ты назвался вице-королем Индии, то держись этой версии. Это, конечно, не так, – у парафреников бывает множество экстраективных идентификаций, которые они могут менять, как перчатки, но важно осознание, что у сумасшедшего существует определенная грамматика, и она действительно существует. Если взять, например, тех же парафреников, страдающих бредом величия, то одним из важных условий функционирования их языка будет отсутствие в их речи пропозициональных установок. То есть они не могут уже пользоваться придаточными предложениями, а только главными, как это удалось нам выяснить на примерах, которые приводят ранний Юнг, Блейлер и Ясперс, изучавшие речь своих больных. Напротив, речь параноидных шизофреников, страдающих бредом преследования, будет наполнена различными придаточными предложениями, образующими сложный нарратив. Но только они будут соединяться между собой нелепо и несвязанно. Последние наблюдения позволили нам высказать гипотезу, в соответствии с которой речь параноидного шизофреника больше походит на нарративное повествование, на бульварный роман, в котором действительно всегда бывает много преследований, а речь парафреника больше походит на лирическую торжественную поэзию (оду) в которой парафреник воспевает себя самого.

Наши знания о языке развиваются. Когда-то в 1978 году вышел сборник записей русской разговорной речи, и люди осознали, что их устная разговорная речь совершенно не похожа на письменную, что ее отличают совершенно иные грамматические правила, они были в шоке, они утверждали, что они так не говорят. Точно так же можно составить сборники речи шизофреников, обсессивно-компульсивных, истеричных, паранойяльных и других психически больных. И тогда будет видно, что это речь, построенная по своим законам, совершенно непохожим на законы построения речи нормальных людей. Точно так же можно сказать, что дети на разной стадии психосексуального развития и разной половой принадлежности говорят на разных языках и разделяют различные реальности. У младенцев вообще нет речи и нет понятия о реальности, у годовалых на депрессивной позиции реальность совсем другая, чем у четырехлетних детей, проходящих Эдипов комплекс.