Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна - Страница 46

• Предыдущая
• 46/51
• Следующая

правой рукой, и они покатили по улицам Москвы.

Пока ехали быстро, всё было хорошо. Но на одной из площадей извозчик остановился: проезжали трамваи и милиционер поднял руку в белой перчатке.

Мишка воспользовался остановкой и проворно слез на мостовую. У тротуара стояло лукошко с вишнями. Мишка набил себе полный рот и бросился обратно к извозчику.

Он, мошенник, отлично понимал, что так делать нельзя. Забравшись по оглоблине на козлы, он чинно, как ни в чём не бывало, уселся на своём месте.

А Ивану Васильевичу пришлось уплатить раскричавшейся торговке за все убытки.

После этого Иван Васильевич без разговоров стащил Мишку с козел и усадил рядом с собой. Для того чтобы он не так обращал на себя внимание, Иван Васильевич снял тужурку, накинул её на Мишку, а крючки воротника застегнул ему под подбородком.

Голова Мишки торчала наружу, а так как тужурка была ему очень к лицу — вышло, что Иван Васильевич добился как раз обратного: теперь уже все прохожие, без исключения, останавливались и заглядывались на медвежонка, хохотали и показывали на него пальцами.

В таком виде он важно подъехал к домику в Кривом переулке.

Марья Петровна давно уже приготовила завтрак и в нетерпении перебегала от одного окна к другому: «Что это они так долго не едут? Уж не случилось ли чего с мальчиком?»

Вдруг у подъезда застучали колёса. Она побежала встречать.

— Батюшки! —сказала она, протирая глаза.— Кто это с тобой, Иван Васильевич?

— Это, видишь ли... После объясню. Вот только отпущу извозчика.

Пока Иван Васильевич рассчитывался с извозчиком, медвежонок слез с пролётки, вошёл в открытую дверь и отправился вверх по лестнице. Рукава и полы тужурки волочились за ним по земле, а толстенькие ляжки с куцым хвостиком торчали сзади наивно и голо.

По лестнице в это время спускалась кошка. Увидев такую фигуру, она содрогнулась и проюркнула сквозь перила на выступающий за ними кусочек ступеньки.

Мишка бросился за ней. Кошка перепрыгнула на другой выступ, повыше. Мишка тоже дёрнулся. Но не тут-то было! Он с размаху так засадил между прутьями голову, что теперь не мог высвободить её.

Он упёрся в перила лапами и осадил назад. Прутья ещё больше сдавили голову возле ушей. Медвежонок испугался и заревел во всё горло.

Подбежали Иван Васильевич и Марья Петровна, стали поднимать его, поворачивать боком — никак не вытащат головы. Пришлось звать дворника. Он принёс лом, понатужился и разогнул железные прутья. Мишка вытащил голову и так жалобно заплакал, обхватив её лапами, что Марья Петровна взяла его на руки и принялась утешать.

А когда все вошли в квартиру, Мишке достался кусок пирога, который был испечён для бердягинского внучка.

Прошло несколько дней. Шкаф снова поставили на прежнее место, а Мишке дали такую же подстилку, как и у Дамки. Первые дни его почти не было заметно. Он наслаждался покоем и отдыхал после дороги.

Потом он начал провожать Марью Петровну на кухню и сидел там на полу, пока она готовила: А когда она усаживалась штопать, Мишка устраивался у неё в ногах и засыпал, уткнув нос в её колени. Иногда он громко всхрапывал и бормотал что-то во сне. Марья Петровна тогда опускала чулок и ласково глядела поверх очков на его мохнатую головёнку. Она с каждым днём всё сильнее привязывалась к нему, и бедная Дамка обиженно ворочалась на своей подстилке. Из-за Мишки Марья Петровна как-то меньше разговаривала с собакой.

А медвежонок, как только отдохнул с дороги, начал приставать к Дамке со своими играми.

Дамка была старая, почтенная собака, и ей совсем не нравилось, когда её дёргали за хвост или лупили лапой по физиономии.

Спасаясь от Мишки, она прыгала на кровать или на стол. Там Мишка не мог её достать. Он раздражался и валил на пол всё, что ему попадалось под руку.

На стук вбегала Марья Петровна, легонько шлёпала Мишку, а Дамку выпускала за дверь.

Но Мишка не успокаивался. Он начинал разыскивать собачку по всей квартире, засовывал нос под все шкафы и кровати, сдёргивал половики и грыз зубами ножки у столов.

А Дамка сидела скрючившись на верхней ступеньке лестницы, и вся её горестная фигура как будто говорила: «Из-за такого прохвоста и так страдаю!..»

Единственное, что осталось у Дамки,— это ходить с хозяйкой на базар. Здесь не было противного медвежонка, и хозяйка по-прежнему разговаривала с собачкой, называла её Дамочкой и заставляла носить лёгонькие покупки.

Однажды, когда они расхаживали по базару, Мишка проснулся дома на своей подстилке и заскулил. Он пососал лапу, полюбовался на муху, которая ползала по стене, зевнул и опять заскулил.

Но недолго скучал медвежонок. Он видел, как Марья Петровна возилась каждое утро с цветами, и решил, что нечего ему валяться без дела, когда кругом столько работы.

Аккуратно и старательно он снял с подоконников горшки с цветами и поставил их посредине комнаты. Отошёл, полюбовался и стал сюда же составлять стулья и табуретки. Потом ему захотелось перенести всё это в другую комнату и так же красиво составить там.

Марья Петровна и Дамка вернулись в то время, когда Мишка возился над швейной машиной. Он обхватил её лапами и силился поднять, чтобы перетащить в общую кучу.

Дамка прямо захлебнулась от ярости. Она решила грудью защищать свою квартиру от разгрома. Вскочила на кровать, залаяла, подавилась, закашлялась и развизжалась.

Марья Петровна смеялась до слёз, разглядывая невероятную Мишкину городьбу. А Мишка продолжал деловито швырять в кучу всё, что ни попадалось под руку.

К обеду все вещи стояли уже по своим местам.

Но Марья Петровна шутя рассказывала Ивану Васильевичу про Мишкину уборку.

Она думала, что он посмеётся вместе с нею, а он вдруг рассердился, снял ремень и пребольно отстегал Мишку.

Мишка не мог понять, за что его наказывали: ведь после уборки прошёл почти целый день. Он кричал, отбивался, а потом забился за шкаф и просидел там весь вечер.

Утром, перед тем как уйти на службу, Иван Васильевич вбил около косяка гвоздь и повесил на него плётку. Он взял с Марьи Петровны честное слово, что она накажет Мишку, если он будет переставлять вещи.

Мишка уже забыл вчерашнюю обиду и был очень весел. Марья Петровна украдкой наблюдала за ним. Она хотела знать, понял ли Мишка урок.

Мишка кувыркался на полу. Он сгрёб лапами половик, обернулся в него несколько раз и в восторге дрыгал всеми четырьмя лапами. Потом он вскочил и с половиком вокруг туловища проскакал под окнами. Тут, верно, он вспомнил вчерашнюю игру. Он поднялся на задние лапы, а передними подтянул к себе цветок.

— А-а-а! Ты что это делаешь?!—закричала Марья Петровна.

Горшок с треском разлетелся на куски. Мишка бросился наутёк. Марья Петровна схватила плётку. Но медвежонок и без того припомнил вчерашнюю порку. Он так далеко забился под кровать, что Марья Петровна никак не могла его вытащить.

Долго он не вылезал оттуда, спасаясь от наказания.

С этого дня и началось то, что Иван Васильевич выразил словами: «Этот безобразник совсем распоясался».

Может быть, Мишка не так уж и «распоясывался», как казалось, а просто в шмидтовской квартире чересчур привыкли к тишине и покою. И конечно, трудно приладиться к такой жизни непоседе Мише, у которого словно муравьи ползают всё время под шкурой. Что же ему прикажете делать? Сидеть и заниматься статистикой? Или вязать чулки у окошка?

Ясно, что Мишка проводил время, как это требовал его характер. А характер его требовал невозможных вещей. Вот, например, его давно интересовало, что это за сумку таскает хозяин под мышкой. Уж тут не без сладенького!

Он украл портфель и перепортил все бумаги, отыскивая в нём сласти. Пробовал он жевать ведомости Ивана Васильевича. Но нет. Любая сырая морковка была вкуснее этой дряни.

Мишка мужественно перенёс немилосердную порку, которая обрушилась на него в то же утро. Он только громко ухал, когда ремень ударял слишком сильно.

• Предыдущая
• 46/51
• Следующая