Пылающие скалы - Парнов Еремей Иудович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/81
• Следующая

Треск и шелест крыльев наполнили бунгало. На стенах, на полу, на спинах людей ширились разноцветные мозаики. Словно все бабочки мира слетелись сюда, чтобы принять участие в импровизированном торжестве. И хотя все чертовски устали с дороги и мечтали как следует выспаться, как-то само собой получилось, что пиршество затянулось почти до рассвета. Вину за столь грубое нарушение режима единогласно возложили на Неймарка, который заявился приветствовать гостью с букетиком полевых цветов и бутылкой портвейна.

— Вообще-то у нас на станции сухой закон, — сказал Астахов. — Но сегодня по случаю приезда и знакомства — можно. Немного.

После портвейна пили сладкий и крепкий вьетнамский ликер, а затем отыскали ещё какое-то красное вино. Бабочки кружились в вечно изменчивом узоре калейдоскопа, падали на головы и в стаканы. Увидев индигово-изумрудную, с переливчатыми, как перламутр, хвостатыми крыльями красавицу, Рунова осторожно поймала её и вынесла наружу. Море тихо и свободно дышало в непроницаемой темноте. Но горизонт дымился синим, как от электросварки, светом. Наполненный холодной фосфорической пылью, скользил над водой прожекторный луч. Он медленным циркулем обвёл бухту, на миг залил лунным сиянием кроны дубов, бунгало и нестерпимой звездой ударил в глаза. Ночная гостья, как завороженная, сидела на ладони, крепко вцепившись мохнатыми лапками в палец. Только дрожали чуткие антенны перистых усиков. Светлана стряхнула её. Бабочка вспыхнула на миг, как серебряная фольга, и полетела прочь, вдогонку за призрачным светом.

— Это какое-то наваждение, — сказал Неймарк, неслышно появившись на веранде. — Сначала я тоже, позабыв про своих морских ежей, помешался на этих жутких бабочках. А потом узнал, что они столь же обычны в этих местах, как наши августовские траурницы, казавшиеся мне в детстве самыми большими и красивыми в мире.

— Да, удивительно, — с наслаждением вдохнув ночную сырость, прошептала Рунова. — Такие уж тут места. — Запрокинув голову, она искала знакомые созвездия. — Тропики и тайга. Как причудливо всё перемешалось…

— Я однажды поймал гигантский экземпляр парусника Маака, Светлана Андреевна. — Неймарк с его старомодной галантностью считал необходимым развлекать даму. — И как вы думаете, где? На владивостокском аэродроме! Я дожидался рейса в Москву, который по неведомым причинам всё откладывался и откладывался. Проклятые москиты загнали меня в душный буфет, куда вдруг влетела эта царица ночи. Она заметалась под потолком и опустилась на спину какого-то вымороченного гражданина, пребывавшего в одурелой нирване после двух бутылок портвейна. Я тихо снял её с измятой его рубашки и вынес на улицу. Но она вновь устремилась к свету. Ударившись о наполненное люминесцентным сиянием стекло аэровокзала, она скользнула вниз, чтобы украсить потом коллекцию какого-то малыша, испустившего кровожадный вопль охотника за черепами.

— Вы давно здесь? — спросила Астахова Светлана, вернувшись на веранду.

— Как вам сказать? — задумчиво и немного грустно улыбнулся он. — И давно и недавно. Раньше я работал в Ленинградском ботаническом институте и каждый сезон месяца этак на четыре ездил сюда. Теперь вот работаю здесь, а зимой буду ездить в командировку в Ленинград. Государство от такой пертурбации ничего не теряет. Как говорится, от перемены мест слагаемых…

— А как жена, квартира?

— Жена пока в Ленинграде. Квартира бронируется на три года. Надо будет, срок можно продлить ещё на три… А там, что так далеко загадывать, видно будет. Пока живу здесь, в моём бунгало… Как хорошо, что есть Японское море!

— Мне очень совестно, что я выжила вас из собственного дома. — Светлана с благодарной мимолётностью коснулась руки Астахова. — Очень. Давайте, пока не поздно, переиграем.

— Не берите в голову! — энергично запротестовал он, наполнив стаканы и кружки. — Я всё равно днюю и ночую в главной своей лаборатории — в столярной. У меня там преотличный топчан есть. Ребята сейчас палатки себе строят. Надо помочь сделать деревянные настилы, чтобы не заливало в дожди. Обычно сами сколачивают, но выходит вкривь и вкось. А у меня опыт как-никак. Хоть доски им как следует обстругаю на электрорубанке.

— Я видел, как Боря Фомин таскает доски на голове, — включился в разговор Неймарк. — Точно муравей соломину. Целый день носил. Титанический труд. И ведь всё в гору. Зачем он строит на самой вершине?

— Облюбовал местечко, значит. У нас строят где хотят. Можно даже каждому отдельную сопку отвести. Места хватит.

— Но это же чертовски трудно — носить доски на такую высоту.

— Зато ему потом будет хорошо. Идя в столовую, мы каждый раз лезем на сопку, а он пройдёт по седловине и сразу спустится прямо на кухонный двор. И живёт выше всех. Чем плохо? Ради этого стоит претерпеть. Ему ведь придётся сколачивать настил прямо на месте. Такую же махину на сопки не утащишь… Кстати, Александр Матвеевич, вы-то уже устроились?

— Ребята настил сколачивают, — ответил за Неймарка старшина водолазов.

— Долго копаетесь, — попенял ему Астахов. — Надо помочь профессору. Он хочет жить рядом со своим павильоном у моря. Туда можно свезти доски на грузовике.

— Будет сделано. Уже достали рулоны пластика.

— И правильно, не на месяц приехали. Надо, чтобы всё было удобно и хорошо. Завтра вроем столбы и проведём в новые палатки свет… Но палатки — дело временное. — Астахов вновь повернулся к Светлане. — Нужно строить дома. Люди не должны терпеть неудобства. Здесь ведь идеальные условия для работы. Можно работать и думать о науке все двадцать четыре часа. Но для этого необходимо обеспечить людей удобным жильём и избавить от всяких забот о еде.

— С едой проблемы? — поинтересовалась Рунова.

— Готовит у нас постоянная повариха, которой помогает очередной дежурный. Но как готовит? Конечно, сытно и довольно вкусно, но однообразно. Что там ни говори, а вермишель с мясной тушёнкой хоть и хороши для водолазов, но могут осточертеть. И витаминов мало. Мы уже взяли на работу молодого выпускника кулинарного училища, остаётся организовать регулярное снабжение фруктами и овощами, хотя с этим труднее… У нас даже телефон будет в каждой палатке. Завтра привезут коммутатор на десять точек.

— У вас какая рабочая неделя? Пятидневка или шестидневка?

— Семидневка. Надо ловить золотые денёчки моря. Да и разве работа здесь не отдых? К нам рвутся сильнее, чем на любую туристскую базу. Лучшее в мире море, богатое, рыбное, акваланги, лодки.

— А настоящей работе это не мешает? — спросила Рунова.

— А это и есть настоящая работа, — убеждённо заметил Беркут.

— Правильно! — одобрил Астахов. — Всё регулируется само собой. Здесь же каждый человек на виду. Очень быстро начинается дифференциация. Мы никому не мешаем лодырничать. Просто такой “турист” уже не сможет приехать к нам на следующее лето. Наука, как и искусство, не терпит принуждения. Уже сама причастность к ней должна быть высшим вознаграждением за труд… Примерно по таким принципам за два сезона у нас сформировался коллектив. Новеньким же не остаётся ничего иного, как или влиться в него, или уехать отсюда с осенними штормами навсегда. А где ещё можно найти такое море, такие условия для работы? Судите сами, нужны ли нам выходные?

— Ну, а всякие личные дела? — Ощущая приятное головокружение, Светлана отодвинула заботливо наполненный стакан и встала из-за стола.

— Каждый волен распоряжаться своим временем, как он хочет, если, конечно, от этого не страдает работа других. Поэтому любой день может стать выходным. Кроме того, у нас часто бывают тайфуны, к сожалению, конечно, тогда работа в море прекращается. Вот и сейчас, кажется, находит…

— Почему вы так думаете? — спросил Неймарк.

— Ветер переменился. Обычно, когда ветер дует с моря, погода стоит хорошая. Но если он вырвется из-за тех сопок, жди ненастья. — Астахов критически взглянул на последнюю бутылку. Вина оставалось на самом донышке, и в призрачном горении свечи оно казалось почти чёрным. — Будете, Александр Матвеевич?

• Предыдущая
• 13/81
• Следующая