Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод) - Линдгрен Астрид - Страница 22

• Предыдущая
• 22/28
• Следующая

Он лежал, а над головой у него сотрясалась земля. Это Петерс уяснил в общих чертах суть происшедшего: Никке заперт в доме, а Калле сбежал.

– Бегите! – диким голосом орал Петерс. – Бегите и схватите беглеца! И чтоб без него не возвращались, иначе не знаю, что я с вами сделаю…

Блюм и Сванберг поспешили убраться, а Петерс, громко ругаясь, сунул собственный ключ в замочную скважину и открыл дверь. И тут же разразилось новое землетрясение, гораздо сильнее прежнего. Бедняга Никке неумело оправдывался, но Петерс был неумолим. Такой взбучки Никке, пожалуй, никогда ещё не получал, и продолжалась она до тех пор, пока в разговор не встрял Расмус:

– Какой же ты несправедливый, инженер Петерс!

Калле так отчётливо слышал его решительный голосок, словно находился с ним в одной комнате.

– Ты всё время очень-очень несправедливый! Никке же не виноват, что я запер дверь и выбросил ключик в лес!

Петерс ответил лишь глухим рыком.

– Марш отсюда! – заорал он на Никке. – Отыщи парня, а ключ я сам найду.

Калле вздрогнул. Если Петерс решит искать ключ, он подойдёт к нему очень близко, безумно близко!

Вот уж поистине собачья жизнь… Постоянно надо быть готовым защищаться от новых и новых опасностей. Но Калле соображал быстро и так же быстро действовал. Как только Никке с Петерсом вышли из комнаты и заперли дверь, он в ту же секунду покинул своё убежище. С невероятной быстротой Калле подполз к углу дома и стал наготове. И как только услышал быстрые шаги Петерса, проворно прокрался вдоль противоположной стены дома к крыльцу. Вдалеке он различил спину Никке, бежавшего в лес. И, к немалому изумлению Евы-Лотты и Андерса, вырос в дверях всего лишь минуту спустя после того, как киднепперы ушли.

Расмус открыл было рот, чтобы высказаться по этому поводу, но Ева-Лотта тихо оборвала его:

– А ты помолчи!

– Так я же ничего не сказал, – обиделся Расмус, – но если Калле…

– Тс-с-с! – шепнул Андерс, показывая пальцем на Петерса, рыщущего прямо под их окном.

– Ева-Лотта, спой-ка да погромче, – прошептал Калле. – Чтобы Петерс не слышал, как я запираю дверь.

И Ева-Лотта во всё горло запела:

Особой радости это пение Петерсу не доставило.

– Замолчи, – цыкнул он, продолжая поиски ключа.

Он ковырял палкой в траве, раздвигая цветы иван-чая, но ключа так и не нашёл. Было слышно, как он клянёт всех и вся. Но потом, видно, махнул на ключ рукой и исчез. Пленники ждали, затаив дыхание. Они вслушивались в каждый шорох и надеялись, что пронесёт… но вдруг уловили чьи-то шаги на крыльце. Господи, помоги, он вернулся!

Они в растерянности смотрели друг на друга, обессиленные, бледные как полотно, не в состоянии здраво мыслить. В самую последнюю секунду Калле вдруг очнулся. Одним прыжком он оказался за ширмой, загораживающей умывальник. И в тот же миг дверь отворилась – вошёл Петерс. Ева-Лотта взмолилась: «Возьми его отсюда, возьми его отсюда, я не в силах этого вынести… А вдруг Расмус проболтается…»

– Я вас выпорю, как только выкрою время. Такую взбучку вам устрою, когда вернусь, – мокрого места не останется. А если вы не успокоитесь до тех пор, пеняйте на себя. Понятно?

– Да уж, спасибочки, – хмыкнул Андерс.

Расмус хихикнул. Он не слышал ни слова из того, что сказал Петерс. Он был охвачен одной лишь мыслью: Калле за ширмой! Надо же – это почти как в прятки играть!

Ева-Лотта с замиранием сердца следила за выражением его лица. «Молчи, Расмус, молчи», – молила она мысленно. Но Расмус не слышал её тихой молитвы, лишь зловеще посмеивался.

– Ты чего хихикаешь? – зло спросил его Петерс.

Вид у Расмуса был радостный и загадочный.

– Вот ты никогда не догадаешься, кто… – начал он.

– На этом острове ужасно много черники! – дико заорал Андерс. Он с радостью бы сказал что-нибудь более осмысленное, но это единственное, что пришло ему в голову.

Петерс взглянул на него с отвращением.

– Шутить вздумал? Оставь свои шуточки при себе.

– Хи-хи, инженер Петерс, – продолжал неутомимый Расмус. – Ты не знаешь, кто…

– Обожаю чернику! Что может быть лучше черники! – закричал Андерс.

И Петерс покачал головой:

– Да ты просто полоумный! Ну да ладно… Я ухожу, но предупреждаю, чтобы впредь никаких безобразий!

Он направился к двери, но, не дойдя, остановился.

– Да, чуть не забыл, – сказал он сам себе. – У меня здесь должны быть бритвенные лезвия в туалетном шкафчике.

Этот шкафчик висел на стене рядом с умывальником, за ширмой.

– Лезвия! – пронзительно крикнула Ева-Лотта. – Я их съела! То есть я хочу сказать, я их выбросила в окошко. И плюнула на кисточку.

Петерс уставился на неё.

– Мне жаль ваших родителей, – сказал он и ушёл.

И они остались одни. Все трое сидели на раскладушке и тихо обсуждали происшедшее. Расмус примостился около них на полу и с интересом слушал.

– Ветер слишком сильный, – сказал Калле. – Пока он не стихнет, мы ничего не сможем сделать.

– Он может дуть так девять суток подряд, – утешил всех Андерс.

– Калле, что ты намерен делать, пока мы ждём? – поинтересовалась Ева-Лотта.

– Залезу под фундамент, как мокрица. А когда Никке придёт с последним обходом, навещу вас, поем и лягу спать.

Андерс засмеялся:

– У нас всё так здорово получается… Вот бы повторить это с Алыми.

Они долго ещё сидели так и беседовали. Время от времени до них долетали возгласы и крики из леса, где Петерс, Никке, Блюм и Сванберг искали Калле.

– Ищите, ищите, – злорадствовал Калле. – Ничего, кроме черники, не найдёте.

Наступил вечер, стало темно. Калле больше не мог лежать под фундаментом, ему было необходимо выйти и подвигаться немножко, пока руки и ноги не онемели окончательно. Идти к друзьям было рано, Никке ещё не сделал своего вечернего обхода. Неслышно, осторожно ступал Калле в темноте. До чего же приятно было просто-напросто размяться!

В большом доме у Петерса горел свет. Окно было открыто, и Калле слышал голоса. О чём, интересно, они там говорят? Калле чувствовал, как в нём просыпается жажда приключений. Если подкрасться незаметно и встать под окном, можно узнать кое-что полезное!

Он так и сделал. Подбираясь всё ближе и ближе, он останавливался после каждого шага и прислушивался, пока, наконец, не оказался под самым окном.

Он услышал хриплый голос Никке:

– Надоело мне всё это. До того всё осточертело, что я выхожу из игры.

– Ах так? И почему же, позволь узнать? – холодно спросил у него Петерс.

– Потому что тут что-то не так. Раньше только и говорили, мол, поступай, как знаешь, лишь бы это шло на пользу дела. И я, бедный и глупый моряк, попался на эту удочку. А теперь я больше не верю. Потому что нельзя же так обращаться с детьми, пусть оно хоть тыщу раз хорошо для дела!

– Берегись, Никке! – пригрозил Петерс. – Тебе ведь не нужно напоминать о том, что может случиться с теми, кто пытается выйти из игры?

Наступила тишина, но наконец Никке угрюмо ответил:

– Да знаю я.

– То-то же, – продолжал Петерс. – И предупреждаю: чтоб впредь никаких глупостей! Ты несёшь такую чушь, что я начинаю подозревать, уж не нарочно ли ты парня упустил?

– Да вы что, шеф… – рассердился Никке.

– Нет, конечно, такой глупости даже ты не сделаешь, ведь ты, наверное, осознаёшь, что значит для нас его побег.

Никке молчал.

А Петерс продолжал:

– Я никогда в жизни так не боялся. И если самолёт скоро не появится, нам капут – не сомневайся.

«Самолёт! – Калле навострил уши. – Что ещё за самолёт, который должен прилететь?»

Его размышления были прерваны. Кто-то шёл и светил карманным фонариком. Шёл от дачки, стоящей недалеко от пригорка, где находился профессор. «Наверное, это Блюм или Сванберг», – подумал Калле и вжался в стену. Но испугался он зря. Человек с фонариком направился к большому дому, и через минуту Калле услышал его голос:

• Предыдущая
• 22/28
• Следующая