Легкие миры (сборник) - Толстая Татьяна Никитична - Страница 22

Поворот, поворот, поворот, тусклый свет, человек с собачкой. «Ой, как вы меня напугали». – «Здравствуйте, вы что, тут сидели?» – «Да, каждый день песика выгуливал». – «А как же вы без воды?» – «Да вот моя вода! – показывает бутылку с водой. – Нам с собачкой хватает!» Хватает ему бутылки, мужественный какой.

Поворот, поворот, поворот, мутный свет – навстречу азиат, вроде бы кореец, – не имеем права предполагать. Политически некорректно. Гражданин. «Здравствуйте!» – Молчит. Смотрит на нас нехорошим взглядом, в каждом встреченном живом существе предполагая сытную пищу. На минуту душа уходит в пятки: будь мы собачками, он бы нас быстро забил и с удовольствием съел. Палочками. С соусом «ням пля». Но нас двое. Если что, я ударю фонариком. Миновал, скрылся во мраке. «Аня, ты видела?» Аня ничего не видела. Это у меня уже паранойя.

Выше шестнадцатого этажа жизни вообще не было. Только холод, сырость и какое-то особое ощущение руин – из-под дверей пованивает мусором, который не сообразили убрать.

Мне знакомо это ощущение тоскливой беспомощности, когда цивилизация, какой мы ее знаем, прекращает быть, отключается, умирает. Много лет назад, еще когда я жила и работала в Америке, у меня был свой дом. Он стоял на краю буйного американского леса, ежегодно наползая на меня лианами и сорняками, с которыми я боролась безо всякого успеха; в мае на участке росли ландыши, расцветали ирисы, кустилась еще какая-то ботаническая хрень; летом я стригла траву газонокосилкой, осенью сгребала в кучи красные листья японского клена, зеленые – катальпы и темно-лиловые – ликвидамбара; вот какие деревья росли у меня в саду.

Но вот однажды пришла зима, и с неба начал падать ледяной дождь, который мы до того ни разу не видели. Он падал весь день и всю ночь, а потом враз перестал, и все ветки всех деревьев – кленов, катальпы, ликвидамбара, не говоря уж о дубах и каштанах, – превратились в роскошные хрустальные рогульки, и обрушились на провода, и перерезали их, и во всем штате Нью-Джерси отключилось электричество, и жизнь умерла.

Американский дом, сделанный из двух слоев картона с небольшим расстоянием между слоями (проект Ниф-Нифа), остывает примерно за час-полтора; температура внутри дома сравнивается с температурой внешнего мира. Снаружи минус пять и внутри минус пять, кричи не кричи. Сортир, конечно же, не работает, вода из крана не идет – это же все держится на электричестве. То же происходит у всех ваших соседей, например, у магазинов и кафе. Купить горячей еды или хотя бы питья, считай, не у кого. Шоссе покрыто гладкой ледяной коркой, колеса машины скользят. Так что никто никуда не едет, и мир накрывает тишина. Только звякают на маленьком ветру стебли травы, превратившиеся в толстые хрустальные колосья. Такая смертельная баккара.

В нашем доме был камин постройки шестидесятых. Две его стены были сетчатые, а труба – прямостоящая, то есть в нем можно было зачем-нибудь сжигать что-нибудь, но согреться, прильнув к нему, не было решительно никакой возможности. Да и дров у нас не было, зачем бы они у нас были. Упали ранние сумерки. Мы с мужем сначала надели на себя все что было – у меня, например, была синтетическая шуба по прозвищу «чингисханка» – варварская, золотистая, в цветных квадратиках по подолу. Потом затопили камин невыброшенными подшивками «Нью-Йорк Таймс»; цветные страницы горели особенно зловонно и неряшливо: по комнате разлетались черные хлопья размером с бабочек и садились на наши лица, так что минут за двадцать мы потеряли человеческий облик.

В холодильнике нашлась ужасная водка «Попов» и сосиски. Я вытащила из холодильника решетчатую полку, засунула ее в камин, и мы, стоя на четвереньках, с черными пятнистыми лицами, жарили сосиски на «Нью-Йорк Таймсе», запивая их русским народным напитком и рассуждая, со все крепнущей уверенностью нетрезвых людей о сравнительном преимуществе бревенчатой сибирской избы перед этой сраной западной цивилизацией.

…Мы с Аней собрали и плотно запаковали мусор (консьержи просили оставлять мусор в квартирах, так как эта служба не работала), покормили аквариумную рыбку, пережившую уже два урагана и одно землетрясение и на нервной почве съевшую таки своего товарища, забрали нужные мелочи и поползли вниз по пожарной лестнице, нашаривая неверной ступней триста семьдесят пять ступенек. А, нет, пардон, – триста шестьдесят, ведь тринадцатого этажа, из суеверия, в доме нет.

На улице мы наблюдали странные сцены: толпа народу, навалившись на стеклянные двери большого супермаркета, пытается открыть их руками; очевидно, раньше, в эпоху цивилизации, двери открывались пневматически; из нарядного магазина детской одежды лопатами выгребают какую-то пакостную грязь; у подземного паркинга стоит невиданная машина с огромной кишкой и словно бы промывает этому паркингу желудок. Я бы не удивилась, увидев на улице труп лошади… но нет, это не 1918 год и не Россия. Стемнело, и за Гудзоном пропал, растворился в темноте вместе со всеми своими жителями штат Нью-Джерси, словно его никогда и не было. Ни огня, ни темной хаты… Давай скорей отсюда!

А в верхнем Манхэттене всё праздновали и праздновали Хэллоуин, и все небо было в разноцветных огнях. По улицам текла нарядная, карнавально-праздничная толпа: кучки розовых принцесс, котов, тигров, бэтменов, утопленников, пришельцев. Девушки – с красными рожками, молодые люди – с кровавыми клыками, веселые. Навстречу нам шел совсем дикий – залюбуешься – монстр: голова его была заключена в деревянную клетку с толстыми прутьями, сумасшедшее лицо бешено светилось подводным синим светом (настоящие провода! настоящие лампочки!), на месте волос пышно лежала густая седая пакля, а тело терялось во мгле. Народ расступался, народ оборачивался в восторге: отличный костюм, отличная работа! Кто это?

Это гений места, кто же еще. Это Сэнди.

…А еще через три дня, как только мы получили от консьержей смс-ки о том, что лифт и сортиры в нашем доме работают, хотя тепла еще не дали, мы увязали свои кутули и баулы и двинулись в обратный путь. «Одна нас поведет судьба по рассветающим селениям». Я зашла в полупустой супермаркет, где народ стоял небольшой толпой и тупо смотрел на полки, уставленные непонятным соевым молоком. Но уже выносили связки зеленых бананов. Уже вывозили на тележках упаковки колбасной нарезки. Я купила овощей. Кассир, пересчитав покупки – свекла, морковка, капуста, картошка, петрушка, лук, чеснок, – озарился пониманием и спросил строго, но доброжелательно:

– Задумали сделать боршт?

– Именно, – сказала я.

– И яблочко не забудьте добавить.

Так я и сделаю.

– И вы понимаете, не правда ли, что с этого момента все права, обязанности и проблемы, связанные с этим имуществом, становятся вашими, – терпеливо повторил адвокат. – Это уже будет ответственность не Дэвида и Барбары, а ваша.

Дэвид и Барбара, нахохлившись, смотрели на меня не мигая. В руке у меня была авторучка с черными чернилами, и я должна была поставить последнюю подпись на контракте о покупке дома. Дэвид и Барбара разводились и продавали дом в Принстоне, штат Нью-Джерси, а я его покупала. Мы сидели в адвокатской конторе. А за окном буйствовал тяжелый американский ливень – погодка была примерно такая, как в Петербурге в 1824 году, вода била с неба с какой-то особо бешеной яростью, на десять метров вдаль ничего не было видно, кроме мутной водяной стены, а то, что было видно, внушало ужас: уровень бурлящего на земле потока уже дошел до середины колеса припаркованной за окном машины и поднимался выше со скоростью секундной стрелки.

– Да, может затопить, – равнодушно сказал адвокат, проследив за моим взглядом. – В Нью-Джерси после таких ливней тысячи машин продаются как подержанные. Но покупать их я бы не посоветовал, это погибший товар. Впрочем, это всегда остается вашим выбором.

– А дом? – спросила я. – Дом может затопить?