Отрок. Все восемь книг (СИ) - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 56

• Предыдущая
• 56/309
• Следующая

Мишка глянул и почувствовал, что у него отваливается от изумления челюсть — сапог было ДВА!

— Ну что, Михайла, удивляешься?

— Деда, да как же это?

— А вот так! Кхе! Нашелся умелец, за деньги все можно сделать, разве только ногу новую не вырастить. Ну как?

— Хоть под венец! Ну, деда, удивил! Это ты для Иллариона, да?

— Для князя! Не хочу, чтобы он меня калекой посчитал. Хромой — одно дело, а безногий — совсем другое. А на иеромонахе попробуем — догадается или нет?

— Деда, а давай ты вместо Андрея кнутом пощелкаешь, когда мы скакать будем, Илларион сразу увидит — кто у нас главный. А в конце опять выедешь верхом, и мы твоего коня под уздцы прямо к нему подведем, вроде как почтительные ученики. Тебе далеко идти не надо будет.

— А ты думаешь зачем я вырядился? И не бойся, когда ты с завязанными глазами на звук стрелял, поп даже рот раскрыл. Потом у Никифора спросил: не просвечивает ли тряпка? Удивил ты его, это — к добру.

Мишка, по ходу представления все время посматривал на Иллариона, но тот сидел с каменным выражением лица, никак не выражая своего отношения к происходящему. Отрытого рта иеромонаха Мишка, естественно, не видел из-за завязанных глаз, но во втором отделении эмоции епископского секретаря еще раз прорвались наружу.

Когда ребята, на полном скаку, начали метать кинжалы в стоящего у щита Роську, несколько женщин, как водится, ахнули. Это было обычно, и Мишка не обратил внимания, но когда он глянул в сторону "идеологической комиссии", то чуть не вывалился из седла от удивления. Илларион подался вперед, даже, кажется, слегка приподнялся с лавки, ощерился и лицо его приняло какое-то хищное выражение. Мишка готов был поклясться: монах ждал, когда прольется кровь! По окончании номера Илларион откинулся назад и, впервые за все представление, несколько раз несильно хлопнул в ладоши.

"Ни хрена себе! Он что, ждал, что мы Роську зарежем? Даже, вроде, разочаровался. Ну да, он же — византиец! В Константинополе всякого навидался и напробовался, святоша. Острых ощущений ему у нас не хватает, паскуде! Учить жить нас явился, а сам…".

Представление закончилось, Кузьма с Демьяном подвели дедова коня к самому барьеру, дед лихо соскочил наземь, подошел под благословение, ребята скромно отошли в сторонку.

Илларион, сохраняя непроницаемое выражение лица, что-то спрашивал, дед с Никифором, почтительно склоняясь, отвечали. Разговор, почему-то, затягивался. Неожиданно Никифор обернулся и замахал рукой подзывая Мишку.

— Это ты музыку придумал? — Илларион говорил по-славянски почти без акцента, вопрос задавал, не глядя на Мишку, вроде бы безразличным голосом. — Почему — такую?

— Так других музыкантов нет, отче.

— Я не о том. Зачем нужна музыка, которой до сих пор не было?

— Потому, что у нас все — против скоморошества, отче. Они кривляются, мы — воинское учение показываем. Они Кощуны языческие поют, мы — славу православному воинству возглашаем, у них девки-плясуньи, у нас — ни одной бабы нет. Так же и с музыкой: она не должна на скоморошеское пиликанье ни в чем походить.

— А совсем без музыки что — нельзя?

— Можно, отче, но мы считаем себя обязанными в каждом элементе скоморохам противостоять.

Илларион, наконец-то глянул на Мишку, кажется, даже с интересом.

— Слово «элемент» знаешь? И смысл его? Откуда?

— Настоятель наш — отец Михаил — обучает. Он всех детей учит, но со мной особо занимается.

— Чем?

— Святое Писание растолковывает, о древних философах рассказывает… много всякого. Вот и про скоморохов он посоветовал.

— Что посоветовал?

— Что только изгнать скоморохов — мало. Миряне на развлечения падки, что-нибудь другое появится, может, еще более мерзкое. Значит надо не просто изгнать, а заменить, да так, чтобы и щелочки не осталось, через которую они вернуться могли бы. То есть: в каждом элементе.

— И ты думаешь, что у тебя это получилось?

— Нет, отче, не во всем. К этой музыке еще слова нужны — скоморохи-то поют. Но к стихосложению способностей не имею и знакомых таких пока нет. Однако и Рим не сразу построился, скоморохи сотни лет существуют, а мы только начинаем. Со временем все у нас будет, с Божьей помощью и пастырским наставлением.

— Со временем… — Илларион слегка повернул голову к сопровождающим его монахам. — Михаил?

— Славянин, боярского рода, учился в Киеве, потом в Царьграде, совершил паломничество в Иерусалим. Проявил способности к наукам, отыскал и перевел несколько древних текстов, за что был удостоен…

— Почему тогда он — в отдаленном селе? Ладно, потом.

"Это кто ж такой? Зам по кадрам или «особист»? Прямо как досье цитирует".

— Ты отрок…

— Михаил, отче.

— Гм, тоже Михаил? Так вот, Михаил, не думал ли ты о том, чтобы стать, как тезка твой и учитель, слугой Божьим?

— Думал, отче, но, прости за дерзость, иначе, чем отец Михаил.

— Как иначе?

"Похоже, козел константинопольский заинтересовался… Ну, ловись рыбка большая и маленькая!".

— Я, отче, восьмое колено воинского рода, потому и мыслю как воин… В войске крестоносцев, которое Гроб Господень освободило, многие рыцари пожелали служить Господу, но с оружием расставаться не захотели. Так появились рыцарские ордена, которые никому, кроме Папы Римского, не подчиняются. Страшная сила в руке Католической церкви.

Вот бы и Православной церкви такой иметь. Можно было бы и княжеские усобицы пресечь, и драчливых соседей образумить, и новые земли под руку истиной веры привести.

— Все прочь.

Сказано было негромко, но так, что через несколько секунд Мишка с Илларионом остались с глазу на глаз. Дед с Никифором и сопровождающие Иллариона монахи удалились на почтительное расстояние.

"Есть контакт! Клюнул грек!".

— Откуда мысли такие, отрок Михаил?

— Прости, отче, неприятные вещи придется говорить.

— Считай, что ты на исповеди. Тебе сколько лет?

— Тринадцать, отче. Я понимаю: странно от мальчишки такие речи слышать, но я — командир "Младшей стражи" и…

— Что за "Младшая стража"?

— Когда наша сотня на рать уходит, кому-то надо село охранять. Кругом язычники и граница с Волынью рядом. Вот "Младшая стража" из мальчишек и набирается. Для того и самострелы, и воинское учение. Этому обычаю уже больше ста…

— Понятно, так что ты говорил…

— Я — командир "Младшей стражи", а когда людьми командуешь и от тебя зависит безопасность почти пяти сотен людей, мыслить по-детски нельзя.

— Да нет же! — Илларион досадливо поморщился и это было первым проявлением эмоций за весь разговор. — Что ты про неприятные вещи говорил?

— Рюриковичи землю делят, растаскивают Русь по кускам. Наша сотня еще Ярославом Мудрым здесь поселена и никто не знает: на чью сторону мы встанем, если Туров от Киева отложиться надумает. Когда сотник Кирилл от ран еще не оправился, Великий князь Владимир Всеволодович над сотней своего боярина поставил, а тот сотню чуть не под полное истребление подвел, чудом спаслись. Есть у ратников подозрение, что сделано это было намерено. Сейчас сотник Кирилл здоров, ты, отче, сам видел, но в покое нас не оставят. Вот если бы мы, как орден, мирским властям не подчинялись, а только Церкви…

— Тринадцать лет… В каком возрасте у вас ратниками становятся?

— В шестнадцать или в семнадцать, отче, как выйдет.

— Значит, через три или четыре… — Илларион помолчал, потом неожиданно спросил: — Сотником, наверно, стать хочешь?

— Ну, не сразу… И должность эта не наследственная, а выборная.

— А если под рукой Церкви окажетесь, будет назначаемая. Понимаешь меня?

— Да, отче, понимаю. Только с благословения Святой Церкви…

— О нашем разговоре — никому. Деду твоему должность сотника вернем. Феофан!

— Слушаю, брат Илларион. — «Особист» вырос за плечом иеромонаха, словно и не отходил вместе со всеми в сторону.

• Предыдущая
• 56/309
• Следующая