Моя прелестная роза - Патни Мэри Джо - Страница 18

• Предыдущая
• 18/89
• Следующая

Ему понадобилась вся его воля, чтобы не последовать за ней.

Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной и стиснул пальцы в кулаки. Быть герцогом — значит быть обреченным на одиночество. В лицо тебе всячески льстят, а за спиной, вероятно, проклинают на чем свет стоит. Если не считать горстки друзей, он всегда чувствовал себя оторванным от всего человечества.

Но вот сегодня вечером, на несколько часов, он сумел слиться с дружеской, исполненной терпимости труппой, которая приняла его таким, каков он есть. Это короткое время он, казалось, нежился под пуховым одеялом, защищавшим его от лютого холода вечности.

Стоя во тьме, он смотрел на бледные занавески, покачиваемые легким ветерком, который струился через открытые окна. До этого вечера он даже не знал, как жаждет простого человеческого общения. Почему же он должен покинуть людей, среди которых чувствует себя счастливее, чем когда бы то ни было прежде?

Если для того чтобы вернуться в аббатство, надо было расстаться только с Розалиндой или только с дружески расположенной к нему труппой, он, пожалуй, смог бы преодолеть свое нежелание. Однако все вместе они оказывали на него опасно сильное воздействие. Именно это отчасти внушало ему мысль об отъезде. В его положении нельзя хотеть слишком многого. Особенно сейчас, когда у него фактически нет будущего.

Пораздумав, он, однако, решил, что у него нет очень уж веской причины торопиться с отъездом. Он чувствует себя еще достаточно хорошо, чтобы скрывать свое состояние. К тому же вряд ли кто-нибудь из труппы хочет, чтобы он уехал, тем более что он приносит кое-какую пользу. Да, он останется еще на несколько дней. Может быть, на неделю.

Придя к этому решению, он испытал такое облегчение, что едва опять не переиграл все карты. Черт возьми, имеет же обреченный человек право хоть на какие-то удовольствия! Выработанное всей его жизнью самообладание поможет ему не допускать ничего дурного в отношении Розалинды. Не пить больше шампанского и не оставаться с ней наедине.

Вновь в мире с собой, он разделся впотьмах и нырнул под одеяло. Но когда откинулся на подушки, то вдруг с необыкновенной отчетливостью вспомнил, как держал девушку в своих объятиях. Он перекатился на бок, ощущая в душе зияющую пустоту. Будь она проклята, эта болезнь, которая заставляет видеть все в черном свете.

Он закрыл глаза, хорошо сознавая, что поступил не очень-то хорошо. Пожалуй, не стоило ее целовать, но он знал, что донесет воспоминание об этом поцелуе до последнего, не такого уж далекого, дня своей жизни.

Джордж Блэкмер вышел из своего фаэтона и поднялся по массивным каменным ступеням Ашбертонского аббатства.

После того как на его стук дверь открылась, он сказал:

— Доложите герцогу о моем прибытии. Обычно каменное лицо дворецкого Оуэнза странно дрогнуло.

— Его милость… в отсутствии Блэкмер снял перчатки.

— Послушайте, я же врач герцога, а не какой-нибудь назойливый посетитель. Он непременно захочет меня видеть.

После некоторого колебания Оуэнз наконец сказал:

— Герцога нет в его резиденции. Он уехал один, никому ничего не сказал о своих планах. Я… мы все несколько обеспокоены.

Брови Блэкмера вопросительно изогнулись.

— Один? Дворецкий кивнул.

— Ускакал на лошади, даже не взяв с собой своего лакея. Сразу же после вашего последнего посещения.

— За эти две недели он не прислал даже какой-нибудь записки? — недоверчиво спросил Блэкмер.

— Нет.

— Вы никому не сообщили о столь продолжительном отсутствии герцога?

— А кому мы должны сообщить? Его светлость имеет полное право ехать куда захочет. Вот только, — Оуэнз сглотнул, — он никогда не вел себя так необычно.

Поступок и в самом деле необычный. Блэкмер наблюдал за Стивеном вот уже много лет и был уверен, что тот никогда еще не совершал ничего столь непредсказуемого. Хотя, несомненно, смертный приговор может нарушить душевное равновесие любого человека.

— Если он вернется или вы узнаете какие-нибудь новости о нем, немедленно мне сообщите, — сдержанно сказал он. — Я должен это знать.

Блэкмер оставил аббатство, бормоча себе под нос какие-то ругательства. Его проклятый пациент может быть в любом уголке Англии. И один только Бог знает, что с ним происходит. Чувствует он себя, вероятно, достаточно сносно, но его самочувствие может в любой миг измениться.

Доехав до дома, Блэкмер удалился в свой кабинет и стал там расхаживать взад и вперед, ломая голову, что же ему делать. Обслуживающий персонал Ашбертона, по-видимому, не захочет делать ничего, что могло бы не понравиться их хозяину, и все же надо что-то предпринять. Ведь только он один знает, чем объясняется внезапный отъезд герцога.

Логичнее всего было бы написать брату Ашбертона, живущему в Уэльсе. Кстати, вполне вероятно, что герцог находится именно там, ищет сочувствия и готовит брата к вступлению в права наследника. Блэкмер был лишь поверхностно знаком с лордом Майклом Кеньоном, но и этого оказалось достаточно, чтобы убедиться: Майкл — человек очень суровый, иметь с ним дело опасно; если его предупредить, неизвестно, что он предпримет. Возможно, обрадуется, узнав, что скоро станет наследником. Но может случиться и так, что он гневно обрушится на непрошеного вестника, то бить на самого герцогского врача. Возможно, он даже… Последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

Но никакого выбора не было. Еще раз выругавшись, доктор уселся за письменный стол и, тщательно подбирая каждое слово, написал письмо лорду Майклу Кеньону.

Внимательно осмотрев копошащихся в небольшом театре людей, Розалинда наконец увидела Стивена.

— Стивен, не поможете мне перенести эти декорации?

— С удовольствием. — Подойдя к Розалинде, он поднял ложное окно с пола. — Куда его поставить?

— Сюда, пожалуйста. Как раз на то место, где спит Алоизий. Он обычно устраивается там, где всем будет мешать.

Розалинда с незаметной улыбкой наблюдала, как Стивен уговаривает овчарку покинуть нагретое место. Она вдруг припомнила арабскую поговорку: «Если верблюд сунул нос в шатер, скоро он окажется там весь». Конечно, не очень-то тактично сравнивать аристократический нос Стивена с носом верблюда, однако всего за одну неделю он оказался полноправным членом труппы Фицджералда. Он помогал устанавливать декорации, а это была довольно тяжелая работа, правил фургоном, когда они переезжали, исполнял мелкие эпизодические роли и учил Брайана латыни, когда Томас был слишком занят.

Голова его полностью зажила, поэтому Розалинда решила, что он остался только потому, что ему нравится их жизнь. Во всяком случае, его настроение за это время заметно улучшилось.

Она часто с жгучим томлением вспоминала о том необыкновенном поцелуе, которым они обменялись. Но по молчаливому уговору они избегали оставаться наедине. Однако их неудержимо тянуло друг к другу, и, прислушиваясь к оживленным разговорам, которые вели между собой члены труппы, оба старательно подавляли взаимное физическое влечение.

Когда он выполнил все, что ему поручили, она не могла не задуматься: надолго ли еще он останется. Но спросить не решилась. Испытывала суеверный страх, что открытый разговор на эту тему может побудить его вернуться к обычной для него жизни. Конечно, этот день настанет и, вероятно, довольно скоро. Но сама она не станет торопить события.

— Требуется ли сделать что-нибудь еще, мадам распорядитель?

Она внимательно оглядела все кругом, включая скамьи, лампы освещения и декорации.

— Как будто бы все в порядке. Это одна из тех постановок, к которым легче всего подготовиться. Он потрепал Алоизия за уши.

— И что сегодня идет?

— «Изабелла, или Роковая женитьба». Это необыкновенно волнующая трагедия о преданном простодушии и жестокой смерти. — Розалинда рассмеялась. — Одна из лучших ролей моей матери, она заставляет всех женщин рыдать от сострадания. Впервые в роли Изабеллы я увидела ее здесь, в Уиткоме. Мне было тогда лет пять, и я с криком выбежала на сцепу, потому что думала, будто она и в самом деле умирает. Публика была в восторге. По общему требованию мы всегда играем здесь «Изабеллу».

• Предыдущая
• 18/89
• Следующая