Неповторимая весна - Патни Мэри Джо - Страница 42

• Предыдущая
• 42/69
• Следующая

– А у Лиз богатое воображение, – добавила Кейт.

Не успела Лиз озвучить некоторые из своих предположений, как подошел официант и принял заказ на напитки, после чего женщины заговорили на другую тему. Хотя Том в основном молчал, легкомысленная болтовня Кейт и Лиз маскировала некоторую натянутость.

Закончился обед, испарилась и напускная легкость общения. Когда официант убирал посуду, Том сказал сестре:

– Я вижу, что вы с Лиз умираете от желания поболтать о шмотках, и поэтому увожу Донована прогуляться. Можем встретиться у тебя через часок за кофе с десертом.

Кейт, прищурившись, посмотрела на брата:

– Прекрасно. Я захвачу из «Перевала» «слоновьи уши». Предупреждаю: если вы слишком загуляетесь, то вам ничего не достанется.

В коротком споре о том, кому платить, победила Лиз, объяснив, что поскольку так много узнала о взрывном деле, то просто обязана заплатить за обед. Том повел Донована на улицу. Было темно, февральский вечер в Сан-Франциско оказался сырым и промозглым.

Они шли молча, направляясь к холму. Огни золотили крыши и улицы города. Подумав, не заговорить ли первым, Донован взглянул на Тома, на его замкнутое лицо. Нет, лучше предоставить первый шаг Тому, который хотел побеседовать.

У подножия длинного холма стояла облупившаяся церковь. Бледный туман окружал колокольню. Том спросил:

– Ты еще ходишь к обедне?

Этого Донован не ожидал.

– Давно не был.

Корси повернул к главному входу.

– Давай зайдем. Согреем тело в холодную ночь. Возрадуется ли душа – неизвестно.

– Ты ходишь в эту церковь?

– Я живу в паре миль отсюда, в другом приходе, но и сюда хожу регулярно. – Том преклонил колени, потом легко прошел к левому приделу. – Я люблю храмы. Всякие, всех конфессий. Мое понимание отдохновения – это уход в монастырь в Нью-Мексико.

В тусклом свете Донован видел, что крест нарисован в испанском стиле. И хотя церковь отличалась от тех, в которых он бывал в детстве, он и с закрытыми глазами понял бы, что находится в католическом храме. Десятилетиями курившийся ладан пропитал дерево и гипс.

– Как тебе удается совмещать официальное отношение церкви к геям и веру?

– Церковь – это нечто большее, чем кирпичи, раствор и постановления церковного совета. Я принимаю все ее недостатки, даже если церковь не примет меня. К счастью, в Сан-Франциско есть приходы, которые не отвергают геев. Это одна из причин, по которой я переехал сюда.

Том остановился у подсвечника, где едва-едва, уже затухая, горела единственная свеча. Бросив несколько монет в металлический ящик, взял новую свечу и зажег от той, что догорала.

– За упокой души моего отца, – тихо проговорил он, – с его твердокаменной головой и щедрым сердцем.

Уже много лет Донован не ставил в церкви свечи, и теперь его поразил символизм этого действа.

Победа света над тьмой. Может быть, очищение огнем, если испытываешь какие-то смешанные чувства. Он вынул из портмоне десятидолларовую банкноту и сложил так, чтобы она прошла в прорезь ящика. Потом взял короткую белую свечку и зажег от свечи Тома.

– За упокой души Сэма, который был для меня, наверное, лучшим отцом, чем для тебя.

Другую свечку он поставил за Мэри Бет, его милую младшую сестричку, которая так и не стала взрослой. Еще одну – за мать, которая осталась глубоко религиозной, несмотря на пережитые трудности. Потом за отца, который хоть и поступал плохо, но не всегда был плохим человеком.

Теперь горело достаточно свечей, чтобы ощущалось легкое тепло. Поддавшись импульсу, Донован зажег еще одну свечу.

– За упокой души Мика.

Том бросил на него острый взгляд.

– Кейт рассказала мне. Я знаю, как тяжело потерять любовь, какой бы ни была причина, – пояснил Донован. – Что бы там ни казалось, я был огорчен не столько твоей… ориентацией, сколько тем, какое впечатление это известие произвело на твоего отца. Я всегда жалел, что мое желание поддержать Сэма расценивалось как враждебность по отношению к тебе.

– Я понял это, но не сразу. И даже был рад, что у Сэма есть ты, ведь он фактически порвал со мной и Кейт. – Том зажег еще одну свечу, поставив ее в верхний ряд. – Чего ты хочешь от Кейт?

Они достигли кульминации в беседе.

– Почему ты решил, что я чего-то хочу?

– Без игры, Донован.

– Кейт говорила тебе, почему она оставила меня?

Том кивнул.

– Насколько я знаю, она сказала только двум людям.

– Я хочу, чтобы она забыла о том горе, что я причинил ей. Потом… хочу, чтобы она снова полюбила меня.

После долгой паузы Том спросил:

– Ты хочешь вернуть ее саму или это чувство безумной влюбленности девятнадцатилетнего?

– Только саму Кейт. Видит Бог, я ее не заслуживаю, но она действует на меня так, как никто и никогда. Я… я сделал бы все ради нее.

– Это только слова. А что получит она, возобновляя отношения?

Хороший вопрос.

– Как бы там ни было, я сомневаюсь, что кто-то другой будет любить ее так же сильно, как я.

– Поэтому ты бил ее? – осведомился Том ледяным тоном.

Простые и ясные слова прозвучали как пощечина.

– Самое ужасное то, что любовь и ярость были неразрывно связаны.

– Понимание – это шаг в верном направлении, но секс и насилие – страшная смесь. Иногда смертельно опасная. – Том обеспокоенно посмотрел на Донована. – Ты должен это знать.

– Я не забывал ни на секунду. – Он подумал, имеет ли смысл поставить свечку погибшему браку. Можно попробовать. Прикасаясь фитилем к пламени, Донован спросил: – Ты передашь Кейт все, что я только что сказал?

– Если она спросит. Сестра должна решать сама.

– Хорошо.

Донован не был еще готов раскрыть Кейт свое сердце. Вдруг она решила бы растоптать его…

Том отошел от свечей, снова преклонил колени. На этот раз Донован поступил так же. Было какое-то очарование в исполнении древних ритуалов.

Когда они выходили из церкви, Том произнес:

– Пора, пожалуй, к Кейт. Я созрел для кофе и «слоновьих ушей».

– И я хочу кофе, а вот что касается «слоновьих ушей», тут мне потребуются некоторые пояснения.

– Это печеные воздушные листы теста размером с суповую тарелку, обсыпанные сахарной пудрой и кардамоном.

– А-а. Афганский вариант «хвороста». С этим я справлюсь.

Они прошли несколько кварталов, и Том спросил:

– Мой отец. Он когда-нибудь говорил обо мне?

– Многие годы молчал, но как раз перед тем последним обходом сказал, что, может, на днях позвонит тебе.

– Боже мой! Это правда?

– Да.

– Он, должно быть, много думал об этом, раз внес меня в завещание. Жаль, что он так и не смог позвонить.

– Завещание и стало своего рода извинением. Сэм не мог сделать первый шаг, вот и начал, сделав последний.

– Иногда я думал: а что, если полететь в Балтимор и просто войти в родной дом, без особого приглашения. Как ты считаешь, что бы он сделал?

– Если честно, не знаю. Сэм мог и взбеситься, но есть вероятность, что он протянул бы тебе стакан красного вина и показал видеосъемку последнего взрыва.

– Может, мне стоило попытать счастья и навестить родителей, но… я боялся. Моя жизнь сложилась, я был счастлив. Я ужасно боялся, что если вернусь в Балтимор и увижу Сэма, то… потеряю себя, – проговорил Том. – Когда это произносишь вслух, звучит глупо.

Донован вспомнил, как сам несколько раз собирался лететь в Сан-Франциско к Кейт, а потом решал, что не стоит.

– Обидно, когда тебя отвергают. Очень. Не кори себя за то, что не хотел снова нарваться на слепое неприятие Сэма.

Том тихо сказал:

– Спасибо, Донован.

– Да не за что. Сейчас, после того как у тебя была возможность заклеймить меня, презренного, пришла моя очередь. Почему ты не приехал повидать мать? Джулия скучает по тебе, но не попросит навестить ее.

– Я пытался уговорить маму погостить у меня.

– Этого мало. Она должна знать, что ради нее ты готов на что-то, чего мог бы избежать. Вы с Джулией уже не так близки, как были когда-то, но она по-прежнему твоя мать. Она в невыносимой ситуации делала все, что могла. Не позволяй, чтобы твои проблемы с Сэмом препятствовали добрым поступкам.

• Предыдущая
• 42/69
• Следующая