Пропавшие среди живых (сборник) - Высоцкий Сергей Александрович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/69
• Следующая

— Здесь! — махнул парень рукой на собор. — В монастырских постройках. Мы тут прямо как монахи живем. А вы что, проведать кого приехали?

— Да у меня мать здесь, — начал Корнилов и увидел, как посуровело вдруг у парня лицо, а глаза, смотревшие мгновение назад так приветливо и доверчиво, стали злыми.

«Откуда я знаю это лицо? — подумал Корнилов. — Такое недоброжелательное, недоверчивое? Не по делу ли об ограблении в Гавани он проходил?»

— Ма-а-ать у вас здесь, — сказал парень, растягивая слова. — Понятное дело. Сходите проведайте… — Он отвернулся и собрался уезжать, а Корнилову стало так обидно от этого холодного тона, от этого несправедливого подозрения, что он неожиданно для самого себя сказал:

— Ничего тебе не понятно! Забрать я ее приехал. И знать не знал, что ее сюда отправили…

Слова прозвучали как оправдание, совсем по-детски, но Корнилов не мог не сказать их безногому парню.

Парень снова повернулся к Корнилову и присвистнул:

— Вон у вас какие дела… Чего же вы балакаете тут со мной? Мать-то знает?

— Нет, — сказал Корнилов. — Не знает… Я и сам недавно узнал. Сказали, что она тяжело больна… Может, ты знаешь ее? Корнилова Вера Николаевна… Такая худенькая, совсем седая.

— Чудак вы, — улыбнулся инвалид. — Да они здесь все седые и худенькие. А Веру Николаевну я знаю. Как же. Да она ведь и недавно на острове. Месяца три…

Корнилов вскочил и склонился к парню:

— Вот-вот! Месяца три. Как она? Здорова?

— Да вроде здорова, — пожал плечами парень. — Полчаса назад на обеде ее видел.

Но Корнилову почудились какие-то нотки сомнения в голосе у парня.

— Да чего вы волнуетесь? — сказал инвалид, заметив состояние Корнилова. — Пойдемте разыщем Веру Николаевну. Вот радость-то будет ей. Вот радость… — Он резко оттолкнулся и покатил вверх по тропинке, к собору. Корнилов пошел рядом.

— Вас как звать? — спросил парень.

— Игорь Васильевич.

— А меня Лешей. Алексей Федосеич Рымарев. Два года как островник.

«Ну конечно, — вспомнил Корнилов. — Рымарев. Ограбление пьяных. Сколько ему тогда дали? Лет пять. А несчастье наверняка с ним в колонии приключилось. Ну и ну!» Корнилову вдруг стало не по себе, словно сам он был виноват в Алешином несчастье. — «Как же он меня-то не признал? Забыл?»

Они прошли сквозь ворота в толстой монастырской стене. Здесь когда-то, наверное, жили монахи. Маленькие оконца, сплошь заставленные геранью в белых жестяных банках. За воротами открылся заросший травой дворик. Дорожка, выложенная известняковыми плитами, привела Корнилова и его спутника к небольшому флигельку.

— Я сейчас, — бросил парень и с ходу перескочил невысокий порожек. Дверь сильно хлопнула. Корнилов постоял секунду и тоже решил зайти в дом. Он открыл дверь. Навстречу Корнилову, глухо грохоча своими колесиками по дощатому полу, катился Леша.

— Нету ее в палате, — сказал он. — Соседки говорят, гуляет… Да мы сейчас разыщем.

Они выбрались из монастырского дворика уже через другие ворота и очутились на высоком берегу. На озере ветер гнал нескончаемые белые барашки, и казалось, что остров плывет навстречу этим барашкам, навстречу низким облакам. Пронзительно кричали сварливые стремительные чайки.

Недалеко от стены, среди кустов сирени, стояла скамеечка, и на ней сидела мать. Корнилов сразу узнал ее, хотя и сидела она спиной к нему. Маленькая, сутулая, с непокрытой белой головой, она сидела одна и смотрела вдаль, на озеро.

— Вот… — начал было обрадованно Леша, но замолчал, посмотрев на Корнилова, и только показал глазами на мать. Но она, услышав Лешин возглас, обернулась. Скользнула взглядом, не задержавшись на Корнилове, кивнула Леше и отвернулась.

— Не узнала, — прошептал Корнилов. И подумал: «Ну откуда же? Ведь она и думать не думает…»

Но мать обернулась снова. Она несколько секунд пристально вглядывалась в Корнилова и вдруг, тихо, охнув, рывком поднялась. Игорь Васильевич быстро пошел ей навстречу.

— Игорек… Приехал… — только и сказала она и заплакала, уткнувшись ему в грудь.

Потом они сидели вдвоем на скамеечке, и Корнилов рассказывал матери про свои дела, беспокойно вглядываясь в ее лицо и отмечая, что она еще больше постарела за эти несколько месяцев. Морщин на лице было не так уж и много, но кожа стала совсем сухой и тонкой и вся была усеяна мелкими-мелкими веснушками. И глаза словно выгорели… «Я тоже хорош, — думал Корнилов, — последнее время выбирался в Батово раз в три месяца. Только денежки слал… Мало ли что мне у Иннокентия не нравилось. Мать-то чем виновата?»

Когда Корнилов сказал, что приехал забрать ее с собой, мать снова заплакала. Потом достала из рукава пальто платок, аккуратно утерла слезы и, подняв глаза на Игоря Васильевича, улыбнулась ему виновато.

— Ну вот видишь… Все плачу. Больше не буду. — И, вздохнув, сказала: — Ну зачем я поеду, Игорек? Здесь ведь совсем неплохо. И кормят прилично. И живем мы в комнате втроем… Вот только скучно. — Она помолчала в раздумье, глядя отрешенно на озеро. — А тебе я только в тягость. Опять болеть буду. Здесь-то климат для сердечников хороший. И все время под присмотром. Врач Тая Федоровна у нас очень знающая. И обходительная. А дома… Ты все на работе. Да и свои у тебя заботы. Ну как, если надолго слягу?.. Как у Кеши в последний раз… — Она всхлипнула, но сдержалась, не заплакала. — Я ведь, сынок, Кешу не виню. Трудно им со мной было… С последним приступом я месяц пролежала… «Неотложку» сколько раз вызывали. И ночью и днем. Татьяна даже отпуск за свой счет брала… А у них хозяйство. — Она посмотрела на Корнилова, словно призывая его внять разумным доводам. Потом вздохнула тяжело. — В тягость я им была… Да и мне с ними тошно. Кеша ведь до чего дошел? На службе у себя яйца и кур получит — и в Гатчину на рынок. И на «Москвиче» своем подрабатывал. Как что, соседи стучат в окно: «Иннокентий Васильевич, выручите, подбросьте до города…» И все за рублики. Стыдно людям в глаза смотреть!

«Эх и шляпа же я, — с горечью думал Игорь Васильевич, слушая мать. — Своего родного брата упустил… Уголовный розыск! Как я перед матерью виноват!»

— Что ж, мама, поедем домой, — сказал он твердо. — Как-нибудь проживем вместе. А будешь много болеть — вместе сюда вернемся. Скит под квартиру приспособим, и точка. Буду работать участковым, — он засмеялся.

Мать тоже засмеялась и словно засветилась вся.

Она показала Корнилову свою комнату. Там и впрямь было чистенько и довольно просторно. Три кровати, аккуратно заправленные, тумбочки, и на каждой по большому букету цветов в жестяных банках, обернутых кусками обоев. Но только и здесь, как и в коридоре, воздух был какой-то затхлый, с примесью лекарств. Потом они прошлись вокруг собора. Корнилов бережно держал мать под руку, а она все рассказывала ему о своем житье-бытье, чопорно раскланивалась со встречными старушками. Корнилов чувствовал, с каким любопытством и, может быть, завистью приглядываются к нему эти старушки, как хочется, наверное, узнать, кто это приехал к Корниловой. Не сын ли? А мать шла гордая, голос у нее окреп, стал тверже. И все говорила, говорила.

Оказалось, что увезти мать сегодня нельзя. Надо было выполнить целый ряд формальностей, а заведующего не было. Он уехал в Сортавалу. Вернется только завтра, в воскресенье, а теплоход отправлялся сегодня вечером. «Ну ничего, — подумал Корнилов, — как-нибудь переночую, а завтра поедем». Мать сказала, что пароходик на Сортавалу ходит каждый день.

Корнилов отправился на теплоход за портфелем да еще предупредить, чтобы не искали.

У дебаркадеров было шумно и весело. Гремела музыка, отдаваясь эхом в скалах. На теплоходах уже зажгли свет.

Спускаясь по трапу с теплохода, Корнилов встретил Олю. Она была одета в темный спортивный костюм, а в руках несла букет брусничника с начинающими краснеть ягодами. Корнилов уступил ей дорогу. Она, в сумерках не признав его, прошла сначала мимо, но тут же обернулась:

— Ой, я вас и не узнала… Что это вы? Не поздно ли на прогулку?

• Предыдущая
• 49/69
• Следующая