Леди и война. Цветы из пепла - Демина Карина - Страница 2
- Предыдущая
- 2/73
- Следующая
Он тянется к мечу, но это неправильно. Нельзя злить Кайя. Он сейчас не понимает, что творит.
— Ты слышишь меня? Конечно, слышишь…
Он не животное.
Кайя подается вперед, заставляя меня отступать.
— …это же просто ребенок. И ты знаешь, что детей нельзя трогать.
Не животное.
И продолжает теснить меня, пробираясь к Йену.
— Ты и не собираешься, правда? Ты никогда не причинишь вреда ребенку.
Он мог бы, если бы захотел. И мы ничего не успели бы сделать. Он много быстрее. Сильнее.
И не животное.
— Я тебя знаю, Кайя Дохерти.
Того, который был прежде, и я верю, что он еще остался. Я убираю ладонь с груди. Его рубашка промокла насквозь, и на ней остается отпечаток моей руки.
— Ты не станешь мстить сыну за свои обиды.
Отступаю на шаг. И еще один. Кайя не спускает с меня глаз. Больше не рычит. А я пытаюсь выдержать его взгляд. И пячусь.
Урфин по-прежнему руку на мече держит. Плохо. А если вмешается, то будет лишь хуже. Главное — не споткнуться. Не упустить его взгляд.
Шаг и еще.
Если захочет убить, то я не стану помехой. Не обойдет, так отбросит. И значит, надо говорить.
— Ты не захочешь, чтобы ему было так же больно, как было тебе…
И я, решившись, поворачиваюсь спиной.
Йен дрожит. Не от холода — от ужаса.
— Он просто ребенок.
И я не представляю, что еще могу сказать. Поэтому просто наклоняюсь и беру Йена на руки. Так надежней: меня Кайя точно не тронет. А я не отдам ребенка. Он обнимает меня, прижимается и всхлипывает, часто, судорожно.
— Все хорошо. Я не позволю тебя обидеть. Никому не позволю.
Стою, ожидая удара. Или рывка. Или еще чего-то, чему не смогу воспротивиться. И те злые слова Гарта кажутся почти правдивыми.
Время тянется долго, но вот хлопает дверь.
Кайя отступает. Как надолго? И что будет, когда он вернется?
Ничего.
— Мы справимся, верно? — Я вытираю слезы, первые за все время нашего с Йеном знакомства. — Что бы ни случилось, мы справимся, Лисенок.
Йен не сразу соглашается расстаться со мной. Переодеваемся вместе. И ест он, сидя у меня на коленях, но потом все-таки идет на руки к Урфину. У того интересные игрушки: наконечники стрел, блестящие шнурки, монеты и даже нож в красивых ножнах.
А Кайя все еще нет. И я знаю, что он не вернется.
…Кайя…
…я в порядке, но мне лучше остаться вне дома.
Он не в порядке, и мы оба это знаем. Поэтому у слов оттенок льда.
Хорошо, что я знаю, где его найти. И повод есть: ему тоже не помешает ужин.
Под широким навесом сухо. Здесь хватает места и лошадям, и старой собаке, которая дремлет под шелест дождя. Кайя сидит на кипе сена, скрестив ноги, и руки закинул за голову, разглядывает крышу. Под стропилами свили гнездо ласточки, возятся, выглядывают.
Ласточки — безумно интересно.
Меня Кайя демонстративно не замечает. Из-за Йена? Он и вправду хотел, чтобы я не вмешивалась? А теперь рассчитывает, что обижусь и уйду? Не дождется. Присаживаюсь рядом и протягиваю миску. Картофель. Жареное сало, лук и яйца. Роскошный ужин, если подумать.
— Никогда больше так не делай. — Кайя сдается. — Ты не понимаешь, насколько это опасно.
— Понимаю.
— Нет. Я хотел его…
— …убить.
Он забыл, что я его вижу.
— Да.
— Но ведь не убил, верно? Ты сам себя остановил. И ты это знаешь.
Кайя ест, только… как человек, который понимает, что должен съесть некоторое количество еды, дабы не помереть от голода. Кажется, ему безразлично, что именно в тарелке.
— Спасибо. — Он все еще вежливый.
Но не совсем живой. Хорошее определение. Запомнилось.
— Пойдем в дом.
— Нет. — Он стягивает рубашку, отжимает и вешает на коновязь. — Мне не следует там находиться. Я не уверен, что сумею держать свои… порывы. Но я рад, что ты пришла. Нам надо поговорить.
Он мог бы позвать меня. Гордость не позволила?
Кайя раскрывает ладонь. Кольцо. Синий камень на золотом ободке. Выглядит тусклым, стекляшкой обыкновенной.
— Я понимаю, кто тебя отправил в город и с какой целью.
А рука черная, чистой кожи не осталось. На груди разве что… и на спине. На шее пара светлых островков. Плети распустились на щеках, поднялись к вискам, пустили побеги по лбу и в волосы.
В них появилась седина.
И сейчас Кайя не стал уворачиваться. Закрыл глаза только, точно ждал, что я могу ударить.
— Что они с тобой сделали?
— Я понимаю и то, что выбора тебе не оставили. И я даже рад этому.
Он гасит боль, но я все равно ее слышу. Нельзя ждать, что он за пару часов станет прежним. Вообще нельзя ждать, что он станет прежним. Нас прежних больше нет.
— Я не смогу от тебя отказаться. И уйти не позволю.
— Я не хочу уходить.
Он не слышит.
— Иза, ты знаешь, что я сделал и почему. — Он сжимает кольцо, как будто хочет раздавить его. — Если вдруг возникнет аналогичная ситуация, я поступлю точно так же. Я не буду рисковать твоей жизнью или здоровьем. Убью. Умру. Предам. Возьму в жены женщину, мужчину, осла… все, что попросят.
Кожа горячая настолько, что обжигает.
— Я хотел бы обещать, что этого не случится, но…
— Солгал бы.
— Да.
— Хорошо.
— Что «хорошо»?
— Что не лжешь.
Все-таки отстраняется и ждет ответа. И я отвечу:
— Я все это знаю. — Он почти сроднился с темнотой, но я не позволю ему спрятаться в ней. — Как знаю и то, что ты мне нужен.
Кайя умрет, но не позволит тому, что было, повториться.
— И не только мне… — И вот тут я растерялась. Как ему сказать? И надо ли сейчас? Не лучше ли подождать, дать ему отойти хотя бы немного. Вернуться в сознание… Нет. Слишком много вокруг было таинственного молчания во имя высшей цели.
— Ллойд тебе не говорил, но… у меня, то есть у нас есть дочь. Ее зовут Анастасия. Настя. Или Настена. Настюха. Настенька. Я знаю, что у вас девочки не рождаются. И если ты мне не веришь…
Он верит.
Без подтверждения системы. Генетических карт. Групп крови. Свидетельств. Просто на слово, потому что не способен подумать, что я решусь на обман. И я улавливаю вспышку… радость. А следом боль. Обида. И еще знакомое, терпкое чувство вины.
— Мы живы. Ты. Я и Настя.
…Йен, о котором я боюсь упоминать.
— Кайя, ты… нам нужен. Всем нам.
Но снова, кажется, не слышит. Или я не те слова выбрала?
— Мне нужен. И… у меня был выбор. Я бы не вернулась, если бы не захотела.
— Это тебе так кажется. — Он судорожно выдыхает и говорит: — Иди в дом. Тебе следует отдохнуть. Завтра — тяжелый день.
Нет, Дар и раньше был странным, но вот чтобы настолько…
Скальпель украл и резал вены, а потом растирал кровь на ладонях и внимательно ее разглядывал. Порезы заживали почти мгновенно, ненормально высокая температура держалась и, кажется, как раз-то и была нормальной, поскольку не наблюдалось ни излишней потливости, ни вялости кожных покровов, ни иных признаков лихорадки.
И лечиться отказывался, причем с таким видом, будто ему что-то крайне неприличное предлагают. Хорошо у него все. Только вот глаза цвет меняют, с каждым днем все больше желтеют. И Дар стал щуриться, зачем-то это скрывая. Зато приступов больше не случалось. Все вопросы о том, что было, он попросту игнорировал, чем злил до безумия.
Он вообще обладал поразительным талантом злить Меррон!
Дар неотступно следовал за ней, куда бы Меррон ни пошла, но держался в отдалении, словно ему были неприятны даже случайные ее прикосновения. Спросила прямо — не ответил. Предложила освободить для него комнату, любую, на выбор, если ему так легче, — обиделся. Причем виду не подал, а она все равно поняла — обиделся.
На что?
Она же как лучше хочет.
Тогда, поднимаясь по лестнице на чердак, она боролась с собой. Было страшно. И больно — она и вправду крепко к шкафу приложилась, и неудачно так, об угол. От ушиба, обиды слезы сами из глаз покатились. И отдышаться Меррон не могла минуты две. Сидела, растирала сопли со слезами по щекам, ругала себя на чем свет стоит за дурость… а потом вдруг услышала, насколько ему плохо.
- Предыдущая
- 2/73
- Следующая