Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь - Страница 70

— Да, это так, — подтвердила Вереда. — На зимней сессии у нас было правоведение, я хорошо помню: в большинстве стран фантомы относятся к категории юридически ограниченных граждан. По-моему, ужасная несправедливость. Я от возмущения едва-едва экзамен сдала…

— Верно, — кивнул упырь. — Теоретически признания Ухокусая могут послужить основанием лишь к открытию дела, но не закроют его. Без дополнительных улик мы бессильны.

— Честно сказать, я бы очень не хотел вообще никаких дел затевать, — сказал Сударый. — Вот что: у нас есть структура заклинания, достаточно подробно описанная, значит, мы в состоянии сами создать обратные чары. Не думаю, что это будет сложно.

— А может, вы просто разобьете бутыль? — подал голос Ухокусай.

— Ни в коем случае! — воскликнула Вереда. — Это очень опасно. Заклятия ловушек, как правило, тесно сплетены с нитями жизненной силы. Мы можем убить тебя…

— Меня это не так страшит, добрая госпожа, — спокойно ответил ей предметный призрак, — как то, что теперь, зная свою истинную сущность, я вынужден ограничиваться ее имитацией.

— И все же — никакого риска! — твердо сказал Сударый. — Обещаю, твое ожидание не продлится долго. Вереда, ты не поможешь мне?

— Конечно, с удовольствием, Непеняй Зазеркальевич! Что нужно делать?

— Определи частоты колебания нитей жизни Ухокусая. Персефоний…

— …за арифмометр! — угадал упырь и сел у пульта счетного агрегата.

Работа закипела. Шуршала бумага, приглушенно чиркали карандаши, отрывисто сыпались цифры и фрагменты заклинаний, стрекотали шестерни арифмометра, а результаты исчислений выскакивали в окошке под треньканье звоночка.

Переплет припроснулся, нетвердым шагом для чего-то прошелся по лаборатории туда-сюда и даже приподнял Ухокусая и протер под ним стол. На этом его участие в общем труде оборвалось вместе с оглушительным зевком. Все-таки ночному существу даже при самых экстравагантных привычках тяжело дается дневное бодрствование.

Очертания предмета, все еще носившего имя Ухокусая, поплыли, как туман, и сложились в мягкую пуховую подушку.

— Прошу прощения, — промолвил иноземный призрак. — Пока я не стал по-настоящему тем, чем должен быть, я все еще сильно подвержен влияниям извне и не могу не ответить на вашу потребность, уважаемый мастер домашнего уюта.

— Эт ты да, — сонно отозвался Переплет, судя по тону — похвалил. — Можно? — уточнил он и, не дослушав заверений в самом глубоком желании являться не просто вещью, а вещью наиболее полезной и востребованной, влез на стол, свернулся на Ухокусае калачиком и снова заснул.

Погасли за окнами краски дня и зажглись уже рыжие фонари, когда Сударый бросил карандаш, встал и, прогнувшись, чтобы размять поясницу, объявил:

— Нет, так еще хуже получится. Слишком мощные чары, ими даже ифритов ловить можно. Очевидно, де Косье не был уверен в себе и колдовал, так сказать, с запасом. Вот как вышло, Ухокусай… — Он осекся, только сейчас заметив мирно посапывающего на предметном призраке домового. — Уж извини, что обманул твои ожидания, — прибавил он, невольно понизив голос.

Персефоний взглянул на часы, висевшие над столом с алхимическими приборами:

— В сущности, еще не поздно. Ателье де Косье уже закрыто, но мы можем наведаться и частным порядком.

— Не стоит ради меня жертвовать правилами хорошего тона, — негромко сказал Ухокусай. — Сейчас я чувствую себя нужным и полезным и, право же, вполне способен подождать до завтра. Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы поступили невежливо.

— Что ж, пусть будет так. Но уж завтра мы от де Косье без обратных чар не уйдем! — пообещал Сударый. — Персефоний, ты ведь сегодня в подотделе не занят? Проводи Вереду домой, а я еще немного поработаю над снимком.

— Непеняй Зазеркальевич, я ведь не маленькая, сама доберусь…

— Даже не спорь. Ты еще никогда не уходила от меня так поздно, а в городе, сама знаешь, неспокойно. Я, конечно, не верю, что спросончане способны устроить настоящие беспорядки, но вспомни, к примеру, недавние неприятности Персефония.

Однако девушка с упырем не успели выйти из дому, а Сударый только-только приготовил инструментарий для замера параметров снимка, как произошло нечто неожиданное и страшное.

Переплет вдруг приподнялся и отчетливо произнес:

— Тревога! — однако тут же уронил голову вновь.

Непеняй Зазеркальевич успел сообразить, что домового сразило какое-то коварное заклинание; лишнюю минуту — и он бы смог его снять. Однако по дому уже разнесся звон битого стекла, послышались крики и какие-то непонятные громкие стуки. Все это почему-то не сразу связалось для Сударого в нечто целое, и только испуганный возглас Вереды заставил его сорваться с места и броситься в приемную.

А там кипела сущая баталия. Множество разумных, вида в основном непрезентабельного, толклись в приемной, превращенной в подобие свалки, ибо, казалось, ни одного целого предмета в ней уже нет. Разве что стол стоит как стоял, только почему-то сдвинулся, все же прочее валялось в беспорядке на полу, разбросанное, разбитое, растоптанное.

Персефоний сражался как лев, чередуя ухватки классической борьбы с незамысловатыми, но сокрушительными ударами. Вереда стояла, вжавшись в угол, с ужасом озирая побоище, и, кажется, боялась привлечь к себе внимание повторным вскриком.

Втайне Сударый полагал себя бывалым человеком. Как же — не раз в глаза смерти смотрел, как выражаются в книгах. Однако выяснилось, что за оба раза он в глазах Неминучей так ничего по уму и не разглядел… Растерялся Непеняй Зазеркальевич.

И то сказать: в нападении Рукомоевых и в дуэли было много нелепого, но был и смысл, смертельная опасность имела хоть какое-то объяснение. А тут творилось нечто алогичное и ирреальное…

Здравая мысль, посетившая Сударого (он подумал о том, что надо обязательно вывести из ада приемной Вереду), в разумное действие так и не вылилась. Вместо того чтобы шагнуть к девушке, взять за руку и, прикрывая собой, довести до двери во внутренние помещения, Сударый подхватил первую попавшуюся вещь, которой оказался опрокинутый стул, и обрушил на ближайшего разумного. Стул разлетелся, разумный упал, а на Сударого обратили внимание.

В следующие несколько секунд он был чрезвычайно занят и если успел о чем-нибудь подумать, то лишь о том, что классическая борьба — не такая уж и хорошая вещь. Во всяком случае, она на что-то годится лишь в том случае, если тебе не мешают и не молотят чем ни попадя по спине и по голове. Потом вокруг стало посвободнее, Непеняй Зазеркальевич довел до ума бросок через бедро и разглядел раскрасневшуюся Вереду, которая воинственно размахивала тростью с расколотым набалдашником.

Тут Сударый наконец-то сообразил, что и в каком порядке нужно делать, но, едва протянул девушке руку, на плечах у него повис кто-то тяжелый и до странности холодный.

— Вереда, беги! — крикнул полупридавленный оптограф.

Но Вереда не послушалась, а вместо этого принялась колотить тростью его соперника, который уже добрался ледяными пальцами до горла и деловито душил Сударого.

Господи, да что же это происходит-то? Конец света подкрался?

Последняя, хиленькая уже надежда на классическую борьбу совсем было оставила Сударого. Немыслимым усилием ему удалось выскользнуть из кольца рук, однако повалить противника никак не получалось. Слишком поздно Сударый догадался, что имеет дело с зомби — правда, весьма опрятным и подвижным, потому очень похожим на живого человека. Но едва он открыл рот, зомби ловко ткнул его пальцем в шею, и голосовые связки словно судорогой свело — теперь Сударый не мог произнести ни одного из тех простеньких заклинаний, которые разработаны против агрессивной нежити и известны каждому разумному со школьной скамьи.

Он продолжал яростно выкручивать противнику руку — по ощущениям, она скоро должна напрочь отделиться от туловища. Что он будет делать с сим сомнительным трофеем, Сударый не представлял, но на иной исход (подсознательно, конечно, ибо думать было некогда) уже и не рассчитывал.