Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон - Страница 37
- Предыдущая
- 37/167
- Следующая
Ношение какового разрешалось членам СЖ по закону.
Ибо слишком часто рисковали и подвергались.
Честно говоря, тут мы дали промашку. Слегка отвлеклись. Лица мы, конечно, Третьи, с нас и спрос невелик, но к лицам в придачу имеем еще кое-что. Желудки, например. Ну, сбегали за пивом, взяли два «Магната», по пакету чипсов с перцем. Думали прямо на улице, возле «Фефелы», и употребить, да там у входа старуха одна отиралась. Молчаливая, худая. В старомодном ветхом шушуне. Глазки цепкие, загребущие, по окнам офиса зырк-зырк. Куда глянет, там стекла больше не блестят. Тусклые делаются, мутные, будто из дерюжных нитей плетены. Рядом со старухой, доброй душой, желудок наизнанку выворачивается: хоть все пиво в мире выпей, всеми чипсами закуси, а жрать охота — спасу нет. Как сорок дней постился. И душа как промокашка жеваная.
Заложи в трубку, пуляй по затылкам.
Короче, слиняли мы в кафешку. Отдышались, «Магнатом» сердце прополоскали, чипсом хрустнули. Еще по одной взяли. Минут через двадцать вернулись в «Фефелу», поднялись наверх, а там, прямо в коридоре, театр.
Вот такой примерно.
Вот! Вот что вы пишете! Акулы сельдевые! Барракуды пера! Скоты электрические! Унизить, оплевать, лишь бы тираж!.. лишь бы...
Ну что вы, право... Меня однажды ваши коллеги, как сейчас принято говорить, на бабки накрыли. Мы в «Блице» печатали «Мессалину», журнал для мужчин, вот их корректор и обмишулился: в рекламу колдуна-костоправа Викентия влепил «заболевания порно-двигательного аппарата»... Лечу, мол, наложением рук. Я же на этом основании вас не обвиняю? Не кричу, что все вы одним миром, и так далее?!
Он обаятелен. Есть такое обаяние: неброское, уютное. Стройный джентльмен в костюме темно-песочного цвета, галстук с вышивкой, в манжетах сорочки — запонки с камнями. Кажется, топазы: в тон костюму. Дорогой «Паркер» поблескивает в нагрудном кармане. И улыбка. На такую улыбку женщины и чиновники откликаются инстинктивно. Лет ему около сорока.
Извините. Только не буду я вам никакого интервью давать. Может быть, вы и впрямь честный человек. Может, на самом деле хотите про «Фефелу», в аналитическом обзоре рынка полиграфии. А про шута спросили просто так, из любопытства. Все может быть. Знаете, я очень устала в последние дни. Очень.
Я понимаю вас. Говорят, магнитные бури. В отпуск не собираетесь?
Собираюсь. В августе.
Не надо мне никакого интервью. Ни одно интервью не стоит гнева красивой женщины. Видите, я заговорил почти как Достоевский. Возьму общие данные, скомбинирую. Похоже, вас сильно достали с этим шутом?
Похоже. Знаете, я даже начала к нему привыкать. Если бы не эти шакалы... во дворе, в газете...
Хотите, я угощу вас чашечкой кофе? Обеденный перерыв вы себе позволяете?
Как вас зовут?
Игнат. Если угодно, Игнат Робертович. А как вас зовут, я знаю. Заранее справился.
Галина Борисовна внимательно смотрит на него. У нее что-то со зрением. Кажется, что костюм песочного цвета исчез. Вместо костюма собеседник облачен в сутану иезуита, на макушке выбрита тонзура, а вся фигура выражает спокойное ожидание заранее намеченного результата.
Вокруг — падугами, светом прожекторов, рампой и бархатом занавеса — колышется связь времен. И еще: в кулисах, соткана из пыли и сумерек, ждет внимательная худая старуха.
Отец Игнатий! Не вы ли сказали: «Здоровье не лучше болезни, богатство не лучше нищеты, почести не лучше унижения, долгая жизнь не лучше короткой. Лучше то, что ведет и приводит к цели». Действительно ли цель оправдывает средства, мой генерал?!
Так мы выпьем кофе? Я знаю неподалеку чудесное местечко.
Да. Обождите, Игнат Робертович, я предупрежу Зеленого...
Вечер, валяясь в ногах теплым ковриком, клятвенно обещал быть семейным. Иначе, под настроение, быть бы вечеру поротым на конюшне. До темноты оставался час, если не больше, но Настя специально задернула шторы и включила любимый светильник: формой он напоминал объевшийся уфологами НЛО. Мягкий зеленоватый свет чудесно подходил к обстановке: по бокалу мартини, хорошая сигарета, «неоклассика» тихо льется из колонок, расслабленная, ни к чему не обязывающая беседа в «малом кругу», пока глаза не начнут слипаться. И шута нет. Выходной у него. Раньше утра не объявится. Нет, это просто праздник какой-то!
«А теперь верните козу обратно в загон», — сказал мудрый раввин.
Трель дверного «соловья» столь гармонично вплелась в рулады «Secret Garden», что расслышать звонок могла лишь Настька с ее музыкальным слухом.
— Мам, мы ведь никого не хотим видеть? Сейчас отошью!
— Здравствуйте, то ись, — всплыл в прихожей густой баритон с казенными нотками. Словно овсяный кисель с комьями. — Честь имею: ваш участковый, Семиняньен Валерьян Фомич. А вы — Горшко Настасья Игоревна?
— Ага... здрасте...
— Вы — ответственная квартиросъемщица?
— Нет, я — безответственная. С пропиской.
— Жалобы на вас поступают, Настасья Игоревна. От жильцов то ись. На вас и на этого вашего...
— Мужа? — невинно подсказала Настя.
— Шута, — со вздохом согласился участковый. — Живет без прописки, форма одежды вызывающая, поведение возмутительное. Утром якобы спровоцировал избиение пенсионера Берловича. А вы, то ись, этому безобразию попустительствуете.
Прекрасно слыша разговор, Галина Борисовна отчетливо представляла развитие ситуации. Настю, убежденную противницу насилия над собой, любимой, хлебом не корми — дай с кем-нибудь пособачиться. А за любимого Пьеро она служебной овчарке глотку перегрызет. Каково же было удивление материнских сил поддержки, когда из коридора брызнуло ангельским меццо-сопрано:
— Да что ж мы в дверях-то разговариваем, Валерьян Фомич? Заходите, гостем будете. Попьем чайку, вы мне о жалобах расскажете. Неужели такой представительный мужчина не уговорит юную барышню образумиться? Ни за что не поверю! Вот тапочки, разувайтесь...
За миг до явления участкового Шаповал запоздало побледнела: как наяву привиделся хай, который обязательно, непременно, всеконечно должна была поднять дочь. «Тапочки... разувайтесь...» — реальность изрядно попахивала чертовщинкой. Ощущение невозможности происходящего было гулким, как хук Тайсона, вышибая землю из-под ног.
По счастью, она сидела в кресле.
Семиняньен же и не думал стесняться. К иронии нечувствителен, поведение молоденькой вертихвостки он счел добрым знаком: лебезит — значит, вину за собой чует. А там и за отступным, то ись, дело не заржавеет: мамаша у барышни шибко имущая. Не зря барышня по науке от слова «барыш» проистекает. На казенных-то харчах особо не зажируешь... И не особо — тоже.
Оттого все участковые такие стройные.
Воздвигся он на пороге, вторгся в зеленоватый уют, связь времен мигнула, хитро сощурилась, и нате вам: протискивается в гостиную ихнее благомордие, городовой Валерьян Фомич. Ус пшеничный молодецки подкручивает. Шашка-«селедка» на боку; на другом боку — револьвер системы «наган» в желтой кобуре. Пуговицы с орлами целиком блеск и слава, а сапоги вдвое зеркальней. Мебель в пуговицах, в сапогах отражается. Пусть и криво, зато с чувством, как на полотнах модных французов-лягушатников. Штаны с лампасами на могучих лядвиях — ширины чрезвычайной, генералу впору. Шагнул Семиняньен в помещение и застыл головой сахарной.
- Предыдущая
- 37/167
- Следующая
