Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон - Страница 43
- Предыдущая
- 43/167
- Следующая
Общий выдох изумления утонул в обшивке стен.
В Тайной Комнате стоял бас-саксофон.
— Семь лет по кабакам, — грустно сказал Вован, утирая скупую слезу. — Музыкальная десятилетка, потом кабаки. Лабух я. Бывший. Псих я. Только псих дудит в бас. А я как увидел однажды — влюбился. На всю жизнь. Может, и не женился из-за него. Одной гадюке показал спьяну, она ржет: мужчины с маленьким хреном любят большие пистолеты! Чуть не убил, шалаву. С тех пор все: никому. Пацанам покажи: затюкают. Вам одним. Потому что вы — люди. У вас сердце. Я за компактом Роллини пятый год гоняюсь. А вы... а ваш...
Пьеро, пискнув, утонул в объятиях соседа.
Глава тринадцатая
«ВДОЛЬ ПО ГОРОХОВОЙ»
У киоска с прессой она остановилась случайно.
Голова еще слегка гудела в ритме блюза: вчерашнее веселье тонко напоминало о себе. Когда Настька решила сбегать домой за виолончелью, но передумала и оккупировала синтезатор, Пьеро навис над мандолайкой, Тельник приспособил маракасы, а Вован, закусив подаренные удила, низко, утробно, с придыханием повел черный-черный, аж синий «Summertime»... Сколько они просидели в Тайной Комнате — бог весть. Долго. Очень долго.
А казалось: всего ничего.
Сейчас куплю кефира... мальчики проснутся, спасибо скажут...
Журнал был глянцев и толст, как сытый бегемот в зоопарке. Журнал привлекал взгляд издалека. «Не надо! — беззвучно кричали мы, Лица Третьи, деликатные. — Не трогай! Иди мимо!» Но разве женщины слушают советов?!
— Будьте любезны...
Мелованные страницы шуршали клубком змей. Хорошая печать, дорогая: плашка густого фиолета. Бумага финская, матовая меловка... В разделе «Спорт» глаз неприятно зацепился за короткую заметку: «ШУТ-БОКСИНГ: к участию допускаются женщины». Впрочем, дальше шло безразличное: «...близок к таиландскому боксу, но вместо ударов локтями практикуется бросковая техника из вольной борьбы. Экипировка: шорты, ракушка, щитки без твердой основы...» Раздел «Обжорка» тоже вызвал смутные подозрения: «Плов „Шут гороховый“ (нухотли афанди палов): замочить горох...» — но дальше выровнялся, нежно щекоча вкусовые пупырышки: «...за сутки до приготовления; баранье сало вытопить, извлечь шкварки и перекалить. В кипящем жиру обжарить нашинкованный кольцами лук, затем — ломтики мяса. После закладки мелко резанной моркови налить в котел воды и, не дав закипеть, опустить горох. Варить на очень медленном огне до мягкости (проверить пальцами); добавить соль и пряности (перец, зира, барбарис), заложить рис, добавив воды. По мере испарения рис перелопачивать».
Успокоившись, Галина Борисовна открыла журнал с начала.
«БОГАТЫХ ТОЖЕ ЛЕЧАТ!» — так называлась статья, подписанная культурно и без претензий: «Игнатий Сладчайший». Вчитавшись в гладкие, обкатанные, словно морская галька, фразы, Шаповал прокляла чашку кофе, выпитую с обаятельным журналистом, трижды прокляла свою откровенность в миг слабости и стократ — этот самый миг, очевидно, ниспосланный дьяволом в песочном костюме. Ода, Игнатий управлял словом! Глагол цеплялся за глагол, обжигая сердце, текст лился адской смолой, с остроумными аналогиями из области клинической психиатрии, ссылками на экономическую ситуацию в стране, где формирование среднего класса сопряжено с уродливой мутацией сознания, влекущей потребность в брутальном шутовстве; были к месту помянуты английские аристократы XVII века, приходившие ради смеха в Бедлам любоваться буйными умалишенными; далее речь зашла про оперу «Риголетто», верней, про реальный случай, ставший основой сюжета оперы, когда развратник Франциск I соблазнил дочь своего шута Трибуле, в результате чего шут умер от горя, — абзац заканчивался риторическим вопросом: «Вы полагаете, нынешние „короли“ безгрешны?!»; сама Галина Борисовна, описанная со вкусом и в деталях, уподоблялась императрице Анне Иоанновне, властной самодурше, большой любительнице карлов и уродов, которая однажды в наказание назначила шутом слабоумного князя Голицына, женила его на карлице Авдотье и чуть не заморозила в знаменитом Ледяном Доме.
Игнатий владел языком. Мария-Луиза Курвощип, звезда услуги «Секс по телефону», от зависти бы сдохла. Блеск портретных зарисовок — «подтяжка кожи ей по карману, но шея выдает возраст...», «суровая нитка рта», «пальцы-барабанщики»; точность психологических характеристик — «бизнес-фригидность», «паралич совести»; знакомство с международным правом — «протокол о частичной консервации, оспоренный в Гааге... но наши мелкопоместные либерал-царьки, готовые для потехи узаконить любых компрачикосов...».
— Сколько стоит? Возьмите... сдачи не надо... Молоденькая продавщица долго провожала взглядом странную даму.
— Доброе утро, мама, — встретила у дома Настя. — Тут телевизионщики приезжали. Звали для участия в аномал-шоу. Тема передачи «Шуты среди нас». «За» и «против». Обещают подарки от спонсоров: фен, микроволновку...
— Доброе утро, — голос звучал эхом, замороженным на леднике. — А я вам журнал купила. Вместо кефира.
Настя взяла журнал, не отрывая глаз от матери.
— Мальчики спят?
— Нет. Чай пьют. Знаешь, мам... я тут, когда эти ушли, думала...
И, как с моста в реку:
— Давай его отдадим. Обратно. — Кого?
— Пьеро. Я же вижу, ты на пределе. А за меня не беспокойся, со мной все в порядке. Я теперь сильная.
«Ниссан» мальчиков, отстав, застрял в пробке, плотно закупорившей горлышко проспекта Равных Возможностей (бывш. Доброжелателей, при переименовании сопротивлением масс пренебречь). Еще тридцать секунд назад трафик шумно выплескивался сюда с площади Всех Святых, а теперь — изволите видеть! Впрочем, наша героиня не удивилась бы, узнав, кто именно явился причиной затора. С ее мужем подобные истории чаще приключались по пятницам, но бывало и в другие дни недели.
Легко вписавшись в вираж Гороховой, Мирон вдруг ударил по тормозам.
Впереди силовым трансформатором гудела толпа. Впору табличку вешать: «Не влезай, убьет».
— Поезжай, Мирон. Медленно. Метров за десять остановишь.
И тоном, не терпящим возражений:
— Из машины не выходить!
Пикеты? Митинг? Климакс гулящей связи времен?! Толпа затягивала взгляд, как болото — пьяненького бродягу, не позволяя зацепиться, нащупать кочку, выбраться из трясины. Сосущее под ложечкой чувство чужеродности происходящего, и одновременно — deja vu. Реальность блекла, осыпалась на глазах: жухлые лепестки тюльпана. Лишь один, последний...
— Дурак красному рад, — философски заметил Пьеро.
Снаружи самогонным аппаратом бурлил спектакль. Кукольный. Стихийно-санкционированный. Вились афиши на древках: «ПРОТЕСТ. Фарсодрам в одном массовом действии». Ветер брызгал сивухой, туманя мозги, толкал на подвиги, о которых назавтра с похмелья вспомнишь — вздрогнешь. У решетки, за которой укрылась злополучная «Шутиха», сбоку от ворот — самодельный помост. Сколочен на совесть: из пивных бочонков, патронных ящиков и обломков самосознания. Куклы на помосте сменяются, как бабы у дона Хуана. А вокруг...
Зрители.
Почтенная публика. Монументы из неподъемного гранита. Люди-памятники. Люди-маятники: скисла пружина, встали часы, маятники свесились мертвыми языками. Ждут своей минуты. Пыль Вечности на грубо тесанных плечах: плащом командорским. Пыль в морщинах, пыль в глазницах; пыль... Пепел ужаса стучит в сердце: а ну как пробудятся от спячки?! Шагнут в ногу, сотрясая землю чудовищным резонансом, вознесут в едином порыве каменные десницы — да и скажут бытию, веселому гуляке и бабнику: «Идем с нами!..»
Только и останется, что хрипеть, умирая: «Оставь меня! пусти! Пусти мне руку...»
Куклы-ораторы. Статуи-публика.
Выходи, Галина Борисовна, из машины.
Одну тебя ждем.
А на помосте жизнь кипит: скрипичным ключом булькает, басовым подпирает, гаечным подтягивает. Ручки, ножки, огуречик, глядь, и вылез человечек. Вот («славь игемона!..»), столкнув вниз Безродного Космополита, воздвигся над миром Черный Металлург. Косуха из «чортова скрыпа», галифе со штрипками на босу ногу. Весь в цепях, в оковах. На каждой окове — лейбл завода братьев Демидовых. В шуйце — макет домны в масштабе 1:12 000. На груди значок: багряный стяг с криком души «Металл — Родине!» Гитаристы из «Sepultura» от зависти бы сдохли.
- Предыдущая
- 43/167
- Следующая