Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон - Страница 59
- Предыдущая
- 59/167
- Следующая
Он всегда вкусно обсасывал слова, как мозговую кость.
– Привет. Пива взял?
– Пи-и-ва? Ну-у, взял.
– Угостишь?
– Ну-у… жадно мне…
Это был лев филологии, кашалот литературоведения, сизый кречет пера, великий критик современности, за любовь к Третьему рейху получивший кличку Шекель-Рубель. Субтильный барин, он и сейчас смотрелся скучающим лордом в отставке, снизошедшим до бутылки «Золотой эры». Ветер трепал лошадиный хвост волос, схваченных резинкой, – никогда не понимал, как можно отрастить такое сокровище при его лысине! Разве что с детства удобрять затылок…
Впрочем, лошадиная задница тоже безволосая.
Шекель-Рубель вальяжно крякнул, отрыгнув с видом короля, лечащего золотуху. Достал билет.
– Па-а-ашли, Влади-инька?
– Угу. Докурю, и пойдем.
Отчего-то стало грустно, что Настя не смогла меня проводить. Сейчас бы целовались на прощание, семейно, целомудренно вытянув губы, обещали ждать, скучать, зная, что забудем обещание, едва поезд тронется, застучит колесами…
Хотя мы и утром неплохо попрощались.
…Анастасия уютно, по-домашнему ворочается рядом, но просыпаться не спешит. Мне тоже жаль покидать теплую истому постели. Однако вдруг возникает предательское желание сделать Насте что-нибудь приятное. Например, подать кофе в постель. С горячими гренками. Как она любит. Благородные порывы у меня столь редки, что противиться воистину грешно. Осторожно, чтобы не разбудить, выбираюсь из берлоги, на цыпочках крадусь на кухню, прикрывая за собой дверь. Чайник – на конфорку, масло и ломтики батона – на сковородку; ага, Снегирю бог послал кусочек сыру, дабы, на булку взгромоздясь…
Спасибо Настюхе: во время моего отсутствия она решила постеречь квартиру, оставшись у меня на недельку. Не то чтобы сильно боюсь воров, но так спокойнее. Заодно, пока комп свободен, настучит свой реферат. О влиянии кого-то на кого– то.
Надо будет из вежливости уточнить: кого на кого.
Когда я объявился в дверях спальни, держа поднос с хлебом насущным, Настя только-только успела открыть глаза – и теперь изумленно хлопала длиннющими ресницами. Ресницы у нее от природы такие. Все подруги завидуют.
– Ты мне снишься, Снегирь?
– Обижаешь, мамочка! Это я, твой лучший в мире птиц! Вам кофе в постель или в чашечку?
– Ты действительно самый лучший птиц! Иди сюда.
– А вот ты мне взаправду снилась, – сообщаю в перерыве между кофе и поцелуями.
– Да? Приятно. Надеюсь, я была фурией? Стервой в кожаном комбидресе?!
– Не совсем, крошка. Комбидресс, например, отсутствовал.
– А мне тоже что-то снилось. – На миг я напрягаюсь. Вздрагиваю. Но Настя этого не замечает, набивая рот гренкой. – Дрянь какая-то. Только уже забыла, что именно. Я вообще редко сны запоминаю. Но тебя, птица певчего, я бы точно запомнила!
Поднос с пустыми чашками перекочевывает на тумбочку.
Одеяло накрывает нас обоих с головой.
– Вла-адинька! Мы опозда-а-аем!
Шекель-Рубель капризничает. Это у него в крови: шел бы сам, парился в купе! – нет, обязательно надо уболтать собеседника, заставить проникнуться виной: держал несчастного критика на ветру, голодного-холодного, подверженного менингиту, гепатиту и сибирской язве!..
– Иду, иду!
Когда он поднимается первым, виляя тощим задом, возникает острое желание дернуть критика за хвост. Борюсь с собой всю дорогу до купе и не выдерживаю. Дергаю. Шекель-Рубель оглядывается со скучной укоризной, морща носик, будто я при нем нагадил в Дрезденской галерее.
– У меня будет понос, – деловито сообщает он, веря, что этот факт интересен всем. Наклоняется, загоняя сумку под койку, и повторяет с нажимом: – У меня точно будет по-о-онос. Как всегда, в дороге. Девушка! Де-е-евушка!
Это не ко мне. Это к проводнице, румяной девахе-гренадеру.
– Что вам?
– Де-евушка, скажите, у вас какая сторона рабочая?
– Обе, – ничтоже сумняшеся отвечает красотка, видимо, прекрасно поняв суть вопроса.
Пока я давлюсь хохотом, Шекель-Рубель скорбит над бесчувственностью «отдельных представителей бомонда». Предаваясь шумному ожиданию «медвежьей болезни», прострелу от сквозняков, зверствам таможни и недополучению вожделенной премии. Но скорбь длится недолго: в купе, дыша в рифму табаком и коньяком, ломятся двое наших попутчиков. Монстры жанра – я по сравнению с ними начинающий пижон; соавторы-многостаночники Эльф и Петров, творцы бесконечного фэнтези-сериала «Дюжина кресел, или Златой телец» о похождениях арабского мага Сулеймана бен-Марии. На книжном рынке только и слышишь: «Когда выйдет „Седьмое кресло“? А „Шестое…“ уже разобрали? И доптираж? А правда, что „Первое кресло“ экранизируют под названием „За двумя стульями погонишься…“?!» Кстати, Петров – он не Петров. Это псевдоним. На самом деле он Сидоров. Зато Эльф – взаправду Эльф. Ну, почти. Когда юного Яшу Эльфенберга не хотели брать в университет, то взятка паспортистке сделала свое дело, обрезание состоялось, и на свет родился Ян Эльф (по мне, хрен редьки не слаще). Даже графа «национальность» приобрела соответствующий вид, но никто не знает, какой именно. Яшка категорически отказывается демонстрировать паспорт.
В народе Эльфа дразнят Дваждырожденным.
– Об-струк-ци-я! Об-струк-ци-я! – скандируют соавторы, покатываясь со смеху. Суть шутки понятна лишь им, но я ловлю себя на желании вновь начать ржать. Это нервное. Предвкушаю, значит. Застоялся, пора рвануть.
Гудок.
Плывет Вавилон за окном.
– За удачную дорогу!
– А Березку в «Книжном обозрении» обозрели во все дырки! Заказали девку…
– Знать бы – кто?
– Между первой и второй наливай еще одну!
– Пол-лю-ци-я! Пол-лю-ци-я!
– Валюн, сучий язвенник, пишет: «По молодости лет думал, что трудно быть бездарней Маржецкого. Ан, оказалось, есть еще скрытые резервы – навалом». И как начал тебя, Снегирь, поливать…
– Абзац ему в кегль! Шекель, сало будешь?
– Понос у меня… Ладно, давай. Толще, толще режь, жлоб!
– Перцовочки? Для лучшего стула?
– Акт дефекации закончился успешно! Фекалии были теплые, упругие и высокохудожественные…
Между шестой и седьмой объявилась таможня. Или между седьмой и восьмой? Нет, не помню. Помню только, что Эльф убежал покупать раков, утверждая, будто знает места их зимовки, а вернулся без раков, зато со штофом подозрительной «Старки» и в сопровождении вертухая. Мордатый цербер долго взирал на нашу компанию, шурша бровями, потом раздал декларации. Сыграли в крестики-нолики. Петров спросил, является ли он, Петров, и даже в каком-то смысле Петров-Водкин, произведением искусства. Или, на худой конец, антиквариатом. Шекель-Рубель послал Петрова на вышеупомянутый худой конец и, в свою очередь, начал бурно выяснять условия провоза валюты. Цербер оживился, выгнал всех, кроме критика, из купе, запер дверь и вздернул пытуемого на дыбу. Минут через двадцать, пучась от разочарования, он позвал нас обратно.
– Цель поездки?
– Еду в издательство вычитывать гранки, – сказал я, делая пассы.
Этому сакраментальному заклинанию пришлось обучиться лет пять назад, заехав к друзьям в Ростов. Было шесть утра, вокзал заселяли лишь редкие наперсточники, а меня остановил мент с автоматом и кавказским акцентом. Паспорт его не удовлетворил. Моя заспанная рожа навела на подозрения. И лишь загадочное «вычитывать гранки» – два удивительных, волшебных слова! – дуплетом пробили броню насквозь. Мент вспыхнул златозубым оскалом: «Вах, иди, хар-роший чилавэк! Вижу, ты не фалшивомонэтчик!..» С тех пор «гранки» не раз выручали меня в критические дни.
Но только не сейчас.
– Еще раз спрашиваю: цель поездки?!
– Писатели мы, – буркнул вожделевший «Старки» Эльф и благоразумно добавил: – Бедные…
Морда цербера приобрела странную конфигурацию:
– Писатели? Все?!
– Ага.
– Детективщики?
- Предыдущая
- 59/167
- Следующая
