Сборник статей - Нойманн Эрих - Страница 34

Развитие, по сути своей, неведомой субстанции неведо­мого и непредставимого единого мира несет с собой конф­ронтацию и дифференциацию; с помощью образов душа ориентируется в мире и адаптирует себя к нему таким спосо­бом, что становится способной к жизни и развитию. По этой причине мы называем эти образы "адекватными миру". Это развитие включает в себя символические образы, в которых видны части единой реальности. Последующий процесс дифференциации сознания, с его дуальной схемой внутрен­него и внешнего, души и мира, рассекает унитарный симво­лический образ на две части: на внутренний, "психический" и на внешний, "физический". Вообще-то, ни один из них не может быть производным от другого, поскольку оба они явля­ются образами-частями изначального символического един­ства, рассеченного надвое. Внешнее дерево является таким же образом, как и дерево внутреннее. Внешнему дереву "соответствует" непредставимая часть унитарной реальности, которую можно ощущать в образе только с относительной адекватностью; а внутреннему дереву соответствует часть ощущаемой, живой субстанции, которая опять же вос­принимается только с относительной адекватностью. Мы не можем воспроизвести внутренний неполный образ дерева из дерева внешнего, потому что последнее мы тоже воспри­нимаем как образ; мы также не можем произвести внешний неполный образ дерева из проекции внутреннего образа, поскольку этот внутренний неполный образ является таким же первичным, как и образ внешний. Оба они произрастают из первичного символического образа дерева, который более адекватен унитарной реальности, чем его неполные производные, - внутренний и внешний образы, существу­ющие во вторичном, разделенном мире.

Но "первичный символический образ" не сложен для на­шего восприятия и не чужд ему. При определенном состо­янии разума, которого можно достичь разными способами, объект "vis-a-vis" трансформируется для нас. Термин partici­pation mystique имеет почти такое же значение, но был придуман для чего-то, очень далекого от ощущений совре­менного человека. Когда вещь, пейзаж или произведение искусства, оживает или "становится прозрачной",7 это озна­чает, что она трансформировалась в то, что мы называем "унитарной реальностью". Tov что мы видим, становится "символическим" в том смысле, что оно говорит с нами по-но­вому, открывает нам что-то неведомое, само становится чем-то совершенно другим: категории "бытия" и "значения" совпадают.

Приводимый ниже отрывок из "Дверей Восприятия" Хаксли поможет понять, что я имею ввиду. Психическая трансформация, искусственно порожденная наркотиком мескалином, приводит автора к символическому восприятию единой реальности.

"Теперь перед моими глазами был уже не просто необыч­ный букет цветов. Я видел то, что видел Адам в утро своего рождения - чудо, поток мгновений обнаженного бытия.

"Это приятно?" - спросил кто-то. (В ходе этой части эк­сперимента все разговоры записывались на диктофон и у меня была возможность освежить свои воспоминания о том, что говорилось).

"Это не приятно и не неприятно", -ответил я. "Это просто есть".

"Istigkeit" - не это ли слово так любил Мейстер Экхарт? "Естие". То самое бытие, о котором говорит платоновская философия, - с той лишь разницей, что Платон совершил огромную, смешную ошибку, отделив Бытие от становления и отождествив его с математической абстракцией Идеи. Он, бедняга, так никогда и не увидел охапки цветов, сияющих своим собственным внутренним светом и почти дрожащих от напряжения значимости, которой они были заряжены; он так и не понял, что эта столь ярко обозначенная розой, ирисом и гвоздикой вещь была, не больше и не меньше, тем, чем они и были - мимолетной и, в то же самое время, вечной жизнью, постоянным исчезновением и, одновременно, чистым Бытием, охапкой мельчайших, неповторимых частиц, в кото­рых, в силу какого-то невыразимого и при этом совершенно очевидного парадокса, можно было увидеть божественный источник всего бытия".8

Похоже на то, что это интуитивное восприятие симво­лизма, предшествовавшего нашему сознанию, оправдывает наши теоретические отклонения. Ибо, оказывается, что видение и создание символического, как архетипического, так и природного, мира в религии, ритуале, мифе, искусстве и празднике включают в себя не только атавистический фак­тор и регенерирующий элемент, порожденные нашим эмоциональным зарядом. В определенном смысле они ха­рактеризуются тем фактом, что в них виден фрагмент унитарной реальности - более глубокой, более первичной и, в то же самое время, более полной, - реальности, которую мы совершенно не в состоянии объять нашим разделенным сознанием, потому что развитие его функций было ориентировано на предельно конкретное восприятие отдельных частей поляризованной реальности. Дифференцируя соз­нание, мы поступаем примерно так же, как человек, закрыва­ющий глаза, для того, чтобы обострить слуховое восприятие, чтобы иметь возможность "превратиться в слух". В том, что его слух обостряется, нет никакого сомнения. Но отключив другие органы чувств, он воспринимает только сегмент общей, доступной чувствам, реальности, которую мы ощу­щаем более адекватно и полноценно только тогда, когда не просто слышим ее, но также и видим, осязаем, обоняем и пробуем на вкус.

В символической унитарной реальности нет ничего мистического, и она не находится за пределами наших ощу­щений; это мир, который воспринимается там, где рассло­ение на внешнее и внутреннее, проистекающее из разде­ления психических систем, либо еще не вступило в силу, либо уже не действует. Это подлинный, завершенный мир трансформации, такой, каким его воспринимают творческие люди.

II

Каждый трансформативный или творческий процесс включает в себя стадии одержимости. Быть тронутым, увле­ченным, завороженным -означает быть чем-то одержимым; без этой завороженности и связанного с ней эмоционального напряжения невозможны никакая сосредоточенность, никакой длительный интерес, никакой творческий процесс. Любая одержимость может быть справедливо истолкована и как однобокость, узость мышления, и как его активизация и углубление. Исключительность и радикальность такой "одержимости" представляют собой как преимущество, так и опасность. Но тот, кто не рискует, никогда не достигнет ничего великого, хотя "готовность рисковать", заложенная в мифе о герое, предполагает гораздо большую свободу, чем та, которой на самом деле обладает подавленное эго. Дея­тельность автономных комплексов предполагает разъ­единенность души, интеграция которой является бесконеч­ным процессом. Индивидуум совершенно не властен над миром и коллективным бессознательным, в которых он живет; самое большее, что он может делать - это ощущать и интегрировать все новые и новые их составные части. Но неинтегрированные факторы являются не только причиной беспокойства; но и источником трансформации.

Зерна трансформации зреют не только в "великом" со­держимом мира и души, судьбоносных вторжениях и архетипических ощущениях; "комплексы", неполные души, которые являются не только агрессивными смутьянами, но и естественными компонентами нашей души, играют также и положительную роль зачинщиков трансформации.

Мы уже указывали, что, как правило, индивидуум адапти­рует себя к культурному канону посредством налаживания связи между комплексами и архетипами. По мере развития сознания, связь души ребенка с архетипами постоянно заме­няется личными отношениями с окружением, а связь с вели­кими архетипами детства преобразуется в архетипический канон господствующей культуры. Это происходите результа­те усиления ориентации на эго, сознание и окружение. Мир детства, с его тяготением к общности, непосредственному контакту с "я", подавляется в угоду нормальной адаптации. И в творческом человеке возникает связь между личными ком­плексами и архетипическими образами. Однако, в отличие от нормального человека, у творческой личности эта связь не ассимилируется посредством адаптации к принципу реаль­ности, представленному культурным каноном.