Кромвель - Павлова Татьяна Александровна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/88
• Следующая

Он соскочил с коня и отправился к своему шатру. Ньюкасл, с сомнением покачав головой, последовал за ним, уселся в карету и приказал раскурить трубку.

Небо потемнело — приближалась гроза. Дождь пошел сильнее, удар грома расколол небо над томящимися солдатами. Было около семи часов вечера.

В этот миг левое крыло парламентской армии внезапно пришло в движение, прогремел мушкетный залп, и темная, сплоченная, будто единое тело неведомого чудовища, масса кавалеристов ринулась вниз с холма, не прекращая грозного пения. Кромвель повел своих людей в атаку. Это была совсем новая, невиданная атака: быстрая, повинующаяся каждому жесту своего командира. Поводья не отпускались; стремена были коротко подвязаны: кавалеристы скакали сомкнутым строем, крупной рысью, совсем близко один от другого.

Этого кавалеры не ожидали. Руперт, бросив недоеденный ужин, поднял свои войска и с бешеной стремительностью двинулся навстречу. Два врага, два знаменитых командира — юный лихой красавец и сорокапятилетний коренастый, простоватый, с обветренным красным лицом Кромвель встретились лицом к лицу. Страшный удар рукопашной смешал на короткое время обе конницы. Ожесточенный звон клинков, ржанье лошадей, вскрики раненых — и громовые удары сверху, с неба, где бушевала гроза, — и впрямь в этой битве участвовали не только земные, но и небесные воинства. Руперт был поражен, взбешен: в первый раз противник не рассеялся, не побежал от его удара, а лишь подался немного назад, не расстроив своих рядов.

Вспышка от близкого выстрела на мгновение ослепила Кромвеля, и он почувствовал, что ранен в шею: горячая кровь обагрила воротник. Но разве это могло остановить его! Он не помнил, кто, торопясь, перевязывал ему рану, нетерпение боя все горело в нем, и вот он уже снова на коне, и солдаты его дружным возгласом приветствуют командира. Он с ними, он снова ведет их. Сомкнутым строем, колено к колену, они бросаются на Руперта опять и — о чудо! — прославленная кавалерия принца дрогнула… Она уступает… Она бежит!

Победа!

Но Кромвель недаром так ревниво, так придирчиво изучал тактику Руперта. Теперь главное — не увлечься преследованием, не покинуть поле боя, а собраться, оглянуться вокруг: как идет сражение в других местах, кому нужна его помощь?

А помощь нужна, очень нужна: правый фланг кавалерии разбит, шотландцы со слезами молятся об избавлении от гибели, пехота в центре едва держится под ударами Ньюкасла. Свои перемешались с чужими, ожесточение боя дошло до предела, до ослепления. Кто-то дрожит и плачет, кто-то, пытаясь улизнуть, спрашивает дорогу в ближайшую деревню, кто-то лежит на земле в полном изнеможении, и не знаешь, убитый это, раненый, или просто до смерти усталый, безразличный ко всему человек.

Вот тут-то и сказались долгие часы полевой муштры; часть кавалерии, повинуясь одному знаку руки командира, бросается вдогонку за Рупертом, а другая, большая часть, с неожиданной стороны бьет по войскам Ньюкасла, оставленным без прикрытия кавалерии.

Этот маневр решает судьбу сражения. Вражеская пехота дрогнула и прекратила атаку. Кавалеры, бросая оружие и знамена, побежали.

Длинный летний вечер подходил к концу. Гроза прошла. Темнело. Ошеломленные победой, счастливые, забывшие о голоде солдаты собрались вместе, обнажили головы, запели благодарственную молитву.

Ночевать приходилось тут же, на поле. Часов около одиннадцати граф Манчестер бродил от костра к костру и извинялся за то, что не может накормить их ужином. Он обещал завтра же с утра позаботиться о провианте. Солдаты посмеивались. «С нами бог! — говорили они; — Да мы готовы еще три дня не ужинать, лишь бы побеждать так, как сегодня!»

Поговаривали, что Руперт, спасаясь от преследования, забился в бобовое поле и сидел там, не смея высунуть носа. Больше трех тысяч роялистов было убито, полторы — взято в плен, захвачено сто знамен, вся артиллерия Руперта, все обозы и снаряжение.

На следующее утро по полю бродила женщина, разыскивая тело убитого мужа. Она остановилась возле группы солдат, которые раздевали убитых и делили их вещи. Ее муж был кавалером, и она ждала, когда солдаты уйдут, чтобы потом осмотреть трупы. Какой-то офицер спросил, что ей нужно, и она объяснила.

— Не надо вам тут стоять, — мягко сказал он. — Мы сейчас будем собирать и хоронить тела убитых и, когда найдем вашего мужа, сообщим вам.

Он взял ее под руку, подвел к лошади и помог взобраться в седло. Затем подозвал солдата и велел проводить женщину до дому. Прощаясь, она спросила:

— Как имя ваше?

— Кромвель, Оливер Кромвель, — ответил он.

Он был упоен победой.

Ему казалось, что небывалая, невиданная сила увлекает его вперед, ведет единственно правильным, чудесным, свыше назначенным путем. Командир шотландцев Лесли, не один год воевавший на континенте, сказал, что подобных солдат нет сейчас во всей Европе. О его искусстве вождения войск громко заговорили повсюду. Сам Руперт назвал его «железнобоким», и скоро так стали именовать все его войско. Через несколько дней сдался Йорк.

Заседание военного совета затягивалось. Казалось, все генералы недовольны друг другом, каждый имеет свое особое мнение и ни в чем не хочет уступить другому. Настроение у всех было под стать промозглому ноябрьскому вечеру. Граф Манчестер вел заседание небрежным тоном, плохо скрывая неловкость и боязнь осуждения. Осенняя кампания не в пример летней шла из рук вон плохо. Армия Уоллера на юге едва не подверглась полному разгрому; Эссекс на западе был совершенно беспомощен.

Кромвель сидел набычившись, его лицо было красно. В свое время он предлагал пойти на выручку к Эссексу; он готов был лететь туда на крыльях, но натолкнулся на холодное «нет». Граф Манчестер, его непосредственный начальник, казалось, нарочно затягивал войну, избегал сражения как раз тогда, когда парламентские войска имели явные преимущества. Он пренебрегал распоряжениями объединенного командования, поступал вопреки мнению военного совета — словом, он не хотел победы парламента. Кромвелю казалось, что после Марстон-Мура Манчестер его боится и сознательно не дозволяет проявить инициативу.

Еще тогда, летом, окрыленный успехом победы, Кромвель пытался убедить его. «Милорд, — говорил он, — станьте решительно на нашу сторону. Не говорите, что надо быть умеренным ради достижения мира, что надо щадить палату лордов, бояться отказов парламента: какое нам дело до мира и до лордов? Дела до тех пор не пойдут на лад, пока вас не будут звать просто мистер Монтэгю. Если вы сблизитесь с честными людьми, то скоро станете во главе армии, которая будет предписывать законы и королю и парламенту». Может быть, именно эти смелые речи и напугали тогда графа до полусмерти. После этого разговора он стал еще более труслив, нерешителен, бездеятелен.

Результат был плачевным: пехота Эссекса в начале сентября сложила оружие, а сам главнокомандующий бежал на корабле. А несколько дней назад у Ньюбери парламентская армия, хотя и имела почти двойное численное превосходство, не сумела одержать победу. Король занял крепость Деннингтон и овладел большими запасами оружия и артиллерии.

Кромвель чувствовал, как знакомая ярость закипает в горле. Он прижмет этого холеного графа к стене, он заставит его высказаться прямо!

— Сэр, — голос его сделался хриплым, брови насупились больше обычного. — Вы говорили о трудностях. Да, солдаты наши болеют, лошади шатаются от плохого корма. Но известно ли вам, что французы готовы помочь королю не только деньгами и оружием? Известно ли вам, что войска их, многие тысячи солдат, вот-вот высадятся на нашем берегу, чтобы выступить на стороне короля? Должны ли мы прекратить наступление в этих условиях?

Генералы переглянулись. Удар попал в цель.

— Ну, эти слухи лишены всякого основания, — попробовал обороняться Манчестер.

Генералы зашумели. Высадка французских войск — дело серьезное. Об этом уже давно поговаривали в армии; в последнее время слухи усилились. Короля надо разбить немедленно, пока к нему не подоспела помощь с континента.

• Предыдущая
• 22/88
• Следующая