Колдовской мир: Трое против колдовского мира. Волшебник колдовского мира. Волшебница колдовского мир - Нортон Андрэ - Страница 48

Мёртвое существо, лежавшее у воды, было маленьким и уродливым; его тощие, покрытые жёсткими волосами конечности — подобие рук и ног — напоминали мохнатые корни. Тело, толстое и обрюзгшее, серовато-белое, бледнело у меня на глазах. Жёсткие волосы покрывали его пучками — такого я ещё никогда не видел ни у людей, ни у животных.

Шеи почти не было — голова, казалось, росла прямо из широких покатых плеч. Нижняя челюсть и маленький острый подбородок сильно выдавались вперёд, вместо носа было небольшое возвышение с двумя отверстиями, глаза сидели неестественно глубоко. Одежды на этом существе не было, я мог бы принять его за зверя, если бы не чувствовал, что передо мной более чем животное.

— Кто это? — спросил Годгар.

— Не знаю, — ответил я, понимая только, что это один из прислужников зла, вроде серых и расти.

— Смотри! — сказал Годгар. — Вода…

Столб воды, ещё недавно такой высокий и мощный, теперь всё уменьшался, а поток, отделявший нас от костра, становился всё уже.

Я наблюдал за этим, не в силах даже обрадоваться, поскольку чувствовал, что вот-вот упаду и наверное больше не смогу подняться. А поток уже превращался в ручей, ручей — в тонкую струйку.

— Кимок! — кто-то у костра звал меня.

Я попытался ответить, но не смог. За меня отозвался Годгар, к нам устремились люди. Я упал на руки Кайлану и провалился во мрак беспамятства, поглотившего боль.

Когда я очнулся, надо мной совещались Дагона и брат. С каким-то тупым безразличием я узнал, что укусы фасов — а напали на нас именно они — ядовиты, и что Дагона своими травами может на время облегчить боль, но вылечить меня в таких условиях нельзя.

Я оказался не единственным раненным: были пострадавшие от падений камней и ещё несколько укушенных фасами. Но мой случай был самым тяжёлым и мог задержать нас в пути.

Кайлан сказал, что останется со мной, пока не пришлют помощь, но по глазам Дагоны я понял, что оставаться нам слишком рискованно. Пребывая в дремотном состоянии под воздействием её снадобий, я не боялся ехать. Я знал: хотя, благодаря таинственному наводнению, фасам и пришлось отступить, вряд ли эта их вылазка будет последней, и быть отрезанными от Долины означало оказаться в ловушке.

— Привяжите меня к Шилу, — кое-как выговорил я, слыша свой голос как будто издалека. — Мы едем… иначе погибнем… надо ехать…

Дагона заглянула мне в глаза:

— Ты действительного этого хочешь, Кимок?

— Да.

На рассвете мы выехали; меня, как я и просил, привязали к Шилу. Дагона дала мне какие-то листья, велев их жевать. Кисловато-горький сок растения притуплял боль; она не исчезла совсем, но уже не причиняла невыносимых мучений.

Над нами по-прежнему нависали тяжёлые грозовые тучи. Я ехал словно в полусне, видя окружающее то как в тумане, то совершенно отчётливо, а порой вовсе погружался в забытье.

Мы достигли реки, и тут я внезапно ощутил мысленный удар, такой сильный и враждебный, что задохнулся и едва удержал равновесие на спине у Шила. Рентан издал душераздирающий вопль и очертя голову ринулся вниз по крутому берегу — он был неуправляем. Позади слышались крики и топот копыт.

Словно спасаясь от погони, Шил бросился в реку. Надо мной сомкнулась вода, я стал отчаянно биться, пытаясь сбросить путы, державшие меня на спине обезумевшего рентана, уходящего всё глубже под воду.

Наконец, верёвки ослабли, я вырвался и вынырнул на поверхность, задыхаясь, ловя ртом воздух. Плавал я хорошо — меня учил плавать Откелл, салкар, изуродованный в морских сражениях, которого приставил к нам наш отец. Но раненая левая нога не слушалась. Всё ещё задыхаясь, я подплыл к выступавшему из воды валуну и из последних сил ухватился за него. Весь туман улетучился у меня из головы, боль вернулась, лишая сил; меня вот-вот могло оторвать от камня течением.

Вдруг кто-то обхватил меня сзади. Кайлан! Я хотел произнести его имя, но не смог. Тогда я позвал брата мысленно… Никакого ответа!

Кто-то крепко вцепился в меня и стаскивал в воду. Я закричал, вырываясь и тщетно пытаясь повернуться, чтобы увидеть, кто это. Но меня уже тащили прочь от спасительного камня, в противоположную от берега сторону.

Голова моя едва высовывалась из воды, я увидел на берегу Кайлана, который, сидя верхом на Шабрине, искал меня взглядом. Казалось, он смотрит прямо на меня, но я понял, что он меня не видит. В отчаянии я снова хотел позвать брата, но ни звука не сорвалось с моих губ. Я попробовал мысленно призвать его и словно наткнулся на высокую сплошную стену.

Кайлан пустил Шабрину вдоль берега, продолжая искать меня, хотя я был на виду. Меня тащили всё дальше и дальше, прочь от брата и остальных. Я увидел, как Шил, выйдя из воды, вскарабкался по берегу и встал с опущенной головой. Потом все они исчезли за поворотом реки, и я потерял последнюю надежду на спасение.

Меня больше не уносило стремительное течение — я лежал распростёртый на твёрдой сухой поверхности. Я не сразу открыл глаза, повинуясь первобытному инстинкту узнать как можно больше с помощью других чувств, не обнаруживая признаков жизни. Боль в бедре усилилась.

Дул ветер, и меня начало трясти от холода. Ощупав поверхность перед собой, я понял, что лежу на песке. Невдалеке слышался плеск воды, а над головой глухо завывал, как в голых ветвях, ветер. Больше я ничего не смог уловить и открыл глаза.

Тяжёлые тучи по-прежнему превращали день в сумерки. Надо мной в мрачном небе застыл корявый сухой сук, словно унылый памятник давно умершему дереву. Я попробовал приподняться, но голова закружилась, и всё поплыло перед глазами. Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, я повернулся, тело моё напряглось, и изо рта хлынул поток воды.

Отдышавшись, я снова с отчаянной решимостью попытался приподняться. Борясь с новым приступом тошноты, я осторожно повернул голову, огляделся вокруг и увидел, что лежу в двух шагах от воды. Справа громоздились валуны, между которыми застряли побелевшие палки и обломки тростника — плавник, принесённый давним паводком.

Шлем и меч я потерял. Повязка, наложенная Дагоной, ослабла и вся пропиталась кровью. Рядом не было ни души. Тот, кто утащил меня по реке от брата и товарищей, не утопил меня, но обрек, может быть, на ещё более жестокую участь: рана лишала меня возможности передвигаться, и я не мог надеяться на спасение.

Но мы, эсткарпцы, упрямый народ. Да и мой отец никогда не смирялся под ударами судьбы. Преодолевая боль, я подтянулся к валуну, обливаясь потом, заставил себя подняться на ноги и всем телом навалился на камень. Теперь я мог полностью оценить обстановку: положение моё было безнадёжно.

Я находился не на берегу, а на островке посреди реки, который, судя по всему, временами полностью заливало водой. На нём не было никакой растительности: только песок и камни. Я вспомнил островок, на котором мы нашли прибежище, когда Каттея отправила посланника в прошлое Эскора. Но тогда я был цел и невредим, и, к тому же, в нашем триединстве ещё не появилось трещины.

Оба берега реки были обрывистые, течение — быстрое. Если бы не моя рана, я бы скинул кольчугу и пустился вплавь, но с больной ногой я был совершенно беспомощным.

Привалившись к валуну, я попытался покрепче затянуть повязку. Едва прикоснувшись к ней, я вздрогнул от боли и заскрипел зубами, но сделал всё, что мог. По-прежнему порывами налетал холодный ветер — на смену затянувшемуся лету надвигалась осень. Развести бы костёр! В поясной сумке у меня был кремень, но огонь мог привлечь внимание врага.

Я медленно обвёл взглядом берега и реку. За моим островком виднелся другой, побольше, местами покрытый зеленью. Я подумал, что хорошо было бы добраться до него, но понял, что не смогу бороться с течением.

Разве что… Я посмотрел на кучи застрявшего среди валунов плавника. Что, если попробовать сделать плот? Нет, не плот, конечно, хотя бы опору, чтобы, держась за неё, довериться течению в надежде, что удастся прибиться к берегу.