Колдовской мир: Трое против колдовского мира. Волшебник колдовского мира. Волшебница колдовского мир - Нортон Андрэ - Страница 88

Это был человек. По крайней мере он не походил на кошмарные создания, бродившие в тёмных местах Эскора. Но он был и не из Древней Расы. На нём была меховая одежда, какой я ни разу не встречала, широкий, усыпанный камнями пояс стягивал свободную пушистую тунику. Капюшон с полосой зеленоватых волос, похожих на бахрому, был сдвинут назад, так что были видны его настоящие волосы, рыжие, хотя брови и ресницы были чёрными, и тёмно-коричневое лицо. Эти рыжие волосы так не подходили ему, что выглядели париком.

Лицо было широкое, с плоским носом, с большими ноздрями и толстыми губами. Он неразборчиво заговорил, и лишь немногие его слова слегка напоминали язык Долины, который, в свою очередь, довольно отличался от языка Эсткарпа.

— Другие… — Я наклонилась вперёд, опираясь на мешок. — Помоги найти других.

Я употребляла простые слова, разделяя их, надеясь, что он поймёт. Но он стоял, протянув руку к собаке, как бы удерживая животное. Рядом с человеком было особенно заметно, как крупна собака.

— Другие! — Я так старалась, чтобы он понял. Если я осталась жива после этого падения, другие тоже могли выжить. Затем я вспомнила верёвку, связывавшую нас всех, и стала искать её на себе. Ведь Кимок был передо мной, значит, его можно найти.

Но верёвки не было, а на месте крючка на куртке зияла дыра.

— Другие… — Мой голос поднялся до визга. Я поползла по снегу, раскидывая его то тут, то там, рыла где попало, в надежде, что если этот человек не понимает моих слов, то поймёт действия.

Первым ответом был быстрый толчок, от которого я упала на спину. Собака запустила зубы в куртку на моём плече и потащила меня к хозяину. Животное было так сильно, что я не могла сопротивляться.

Человек не подошёл, не помог собаке и ничего не говорил, просто стоял и смотрел, словно его вмешательство и не требовалось.

Собака, глухо рыча, тащила меня. Последний рывок — и я растянулась на боку, соскальзывая вниз от того места, где пыталась рыться в остатках лавины.

Снова послышался резкий свист, и ему ответил далёкий лай. Первая же собака, стоя надо мной, всё ещё рычала. Человек подошёл ко мне, но не дотронулся до меня, а только ждал.

То, чего он ждал, появилось: сани в виде рамы, запряжённые двумя собаками. Нашедшая меня собака перестала рычать и подошла, увязая в снегу, к саням. Там она остановилась перед своими собратьями, как бы ожидая, что её тоже запрягут. Её хозяин наклонился, крепко взял меня за плечо и с удивительной лёгкостью поднял. Я попыталась вырваться.

— Нет! Тут… другие! — кричала я в его невыразительное лицо. — Найти…

Он поднял руку. Что-то вспыхнуло в моей голове. Момент пронзительной боли — и пустота, ничего.

Ноющая боль разливалась по всему телу. Время от времени меня встряхивало, и тогда тяжёлая, постоянная боль становилась совершенно невыносимой. Я лежала на чём-то, что качалось, вздрагивало, но не останавливалось. Я открыла глаза. Передо мной бежали три собаки. Ремни, пристёгнутые к их ошейникам, крепились к саням, на которых я лежала, и тут я всё вспомнила. Я хотела сесть, но обнаружила, что руки и ноги туго связаны, и лежу я под меховой полостью, прикреплённой с двух сторон к саням. Возможно, что эта полость предназначалась для тепла и для безопасности, но в данный момент я рассматривала её как ещё один барьер между мной и свободой.

Сани, какие я знала в Эсткарпе, всегда были громоздкими, и в них запрягали лошадей, а эти, влекомые большими собаками, обладали, как мне казалось, фантастической скоростью, и ехали мы гораздо бесшумнее. Не раздавался звон бубенчиков, которые обычно вешались и на сбруи, и на передок саней. В этом молчаливом полёте было что-то пугающее.

Мысли медленно прояснялись. Боль сконцентрировалась в голове, и она, да ещё шок от падения в лавине делали построение каких-либо планов почти непосильной задачей. Моя борьба с оковами шла больше от инстинкта, чем от разума.

Я перестала бороться, закрыла глаза от яркого солнечного света, усугублявшего мои страдания, и поставила перед собой задачу собрать воедино картину случившегося. Теперь я могла разумно обдумать удар, нанесённый мне этим человеком.

Похоже, что я была не спасённой, а пленницей, и он вёз меня в своё жилище или лагерь. То малое, что я знала об Эскоре — Зелёный Народ не отходил далеко от своей укреплённой Долины — большей частью шло от слухов и легенд. Однако я никогда не слышала о таких людях и таких собаках.

Я не видела своего захватчика, но полагала, что его место позади саней. А может быть, он послал меня одну со своими четвероногими слугами, а сам вернулся искать других выживших?

Другие выжившие! Я глубоко вздохнула, что тоже было чрезвычайно болезненно.

Кайлан, Кимок… Только за них я цеплялась, как лезущий в гору цепляется за спасительную верёвку, когда нога его соскальзывает с ненадёжного углубления. Мы были так крепко спаяны все трое, что я твёрдо знала: если один из нас уйдёт из жизни, другие тут же узнают об этом. Хотя я и потеряла свой Дар, наша связь оставалась, и я не могла поверить, что мои братья погибли. А если они живы…

Я ещё раз попыталась разорвать оковы, державшие меня, но только ударилась головой о раму саней и чуть не потеряла сознание вновь. Нет, я должна преодолеть страх, привести мозг в холодное и настороженное состояние.

У колдуний я научилась такой дисциплине, какой, возможно, нет даже у воинов, и я призвала то, что у меня ещё оставалось, быть моей бронёй и поддержкой. Я не могла помочь тем, кто был мне дорог, если они нуждались в помощи, пока я не освобожусь сама. Я должна была, как всякий пленник, ждать малейшей возможности для освобождения.

Я слишком мало знала о своём захватчике и о том, какую роль я должна сыграть, чтобы обмануть его. Лучше всего, наверное, показаться той, за кого он меня принимал: запуганной женщиной, побитой им и покорной ему. Конечно, это весьма трудно для женщины древней расы, особенно из Эсткарпа, где женщины считались по положению выше мужчин, их главенство было врождённым и принималось без спора. А теперь я должна была казаться беспомощной, слабой и безропотной.

Итак, я лежала, не двигаясь, следила за бежавшими собаками и старалась овладеть своими мыслями. Если бы я была способна воспользоваться Силой, как прежде, я была бы свободна с той самой минуты, как встала на ноги. Я не сомневалась, что могла бы повлиять и на собак, и на их хозяина. А теперь я напоминала человека, привыкшего надеяться на свои ноги, но вдруг оставшегося калекой как раз тогда, когда ему предстоит долгий и опасный путь.

Дважды собаки останавливались и садились, тяжело дыша, на снег. Их длинные языки вываливались из пастей. Во второй раз их хозяин подошёл и взглянул на меня, наверное, чтобы проверить не пришла ли я в себя. Но меня предупредил скрип его шагов, я закрыла глаза, и, кажется, изобразила вполне убедительную картину обморока. Я не открывала глаз до тех пор, пока собаки не побежали вновь.

Осторожно выглянув, я увидела, что впереди уже не лежит нетронутый снег. Его поверхность была испещрена следами других саней. Видимо, мы приближались к цели. Теперь я должна была быть особенно внимательной, разыгрывая роль сломленной пленницы. Чем дольше я смогу притворяться, что нахожусь в беспамятстве, тем больше узнаю об этом народе, потому что, судя по следам полозьев, мой захватчик живёт не один, просто его товарищи ехали впереди.

Собаки сбежали по склону в долину, где деревья казались тёмными растопыренными пальцами на крепком и чистом снегу, хотя солнце уже село, оставив в небе лишь несколько светлых полос. Из долины донёсся дружный лай, и собаки, которые везли меня, отвечали в полный голос.

Присмотревшись, я поняла, что это был лагерь, а не место постоянного жительства, как, например, у Зелёного Народа. Хотя уже и стемнело, я разглядела между деревьями палатки, хитроумно поставленные таким образом, что деревья составляли часть их самих. Я вспомнила рассказ Кимока о том, как он останавливался у моховух, жилища которых огораживались мхом, свисавшим с ветвей старых деревьев. Но здесь стены были не изо мха, а из шкур, разрезанных на полосы и сплетённых в полотнища, гибкие и удобные в обращении. Они висели, создавая неправильной формы комнаты, каждая вокруг своего дерева. Костёр горел перед входом снаружи, а не внутри.