Язык и разум человека - Леонтьев Алексей Алексеевич - Страница 7

А вот еще пример —так называемая «иллюзия Шарпантье». Взгляните на рисунок. На нем изображены два цилиндра, совершенно одинаковой формы, но разного размера. Оба они одного веса.

И вот, если мы будем поставлены перед задачей определить, взвешивая на руке, их тяжесть, то всем и всегда кажется, что меньший цилиндр более тяжел; даже если у вас на глазах их поставят на весы, все равно: как только вы возьмете их в руки, вы не сможете отделаться от этого ощущения. При одном условии: пока не закроете глаза.

Но вот что интереснее всего. Слепые от рождения люди, которые не видят цилиндров, а ощупывают их, так же подвергаются иллюзии Шарпантье, как и зрячие. Значит, дело совсем не в непосредственном зрительном ощущении. По-видимому, иллюзия Шарпантье возникает за счет того, что мы бессознательно делаем умозаключение об удельном весе.

Описанные опыты могут быть дополнены множеством других, но нам сейчас не к чему увеличивать их число. И опыт Бинэ — Роршаха, и иллюзия Шарпантье достаточно убедительно показывают нам, как у человека, по выражению Энгельса, к деятельности органов чувств присоединяется деятельность мышления. Когда вы оглядываетесь вокруг, то видите не какие-то отдельные поверхности, линии и тела, не цвета, пятна и полосы, а предметы. И каждый раз, когда мы останавливаем свое внимание на каком-либо предмете, мы производим интеллектуальный акт. Особенно это очевидно, если предмет нам незнаком. Посмотрите на рисунок.

Что это может быть? В тот момент, когда вы задали себе такой вопрос, начался интеллектуальный акт — задача поставлена, производится ориентировка в ее условиях, т. е. в нашем случае — в зрительных ощущениях и элементарных восприятиях ^[5]. По всей вероятности, это какой-то измерительный инструмент, так как на нем нанесены деления. Но что он может измерять и как? Если бы перед нами был не рисунок, а всамделишный прибор, то вопрос решился бы сразу, как только вы повернули бы по оси «барабан» — втулку в нижней части прибора. Увидев, как выдвинулся (или вдвинулся) мерительный стержень, торчащий на приборе, и одновременно изменились показания обеих шкал, вы уверенно ответили бы, что прибор служит для точного измерения длины предметов, вероятно деталей. И вы будете правы: осталось назвать наш прибор — микрометр.

«Мам, это тоже часы?»

Конечно с совершенно незнакомыми предметами мы встречаемся не так часто. Но ребенок, еще только овладевающий миром, то и дело стоит перед такой задачей. Для него ручные часы и, скажем, башенные слишком различны по всем внешним признакам, чтобы объединить их сразу в один класс. Лишь после того как он выделит основной, наиболее существенный признак обоих часов — показывать время, выдвинет гипотезу об их принципиальном единстве (первая фаза), проверит эту гипотезу, спросив: «Мам, это тоже часы?» (вторая фаза), и убедится, что выдвинутый им признак верен,— можно считать, что задача им решена. А сколько их еще предстоит ему решать! И когда мы, будучи уже взрослыми, воспринимаем тот же предмет как часы, то здесь «срабатывает» интеллектуальный акт, проделанный нами, когда мы были еще дошкольниками.

Но позвольте! Ведь когда ребенок относит тот или иной предмет к категории часов, то, очевидно, такая категория, такой класс предметов у него существует. Откуда же в его сознании взялся этот класс предметов? Здесь мы подошли к сложнейшему вопросу о развитии понятий у ребенка, вопросу, которым много занимался советский психолог Л. С. Выготский. И вот к чему он пришел.

На первом, самом раннем этапе ребенок руководится случайными, субъективными связями, единством внешнего впечатления, а не объективной сущности. Например, ребенок называет словом «яблоко» красное яйцо и яблоко; потом название «перескакивает» на красный и желтый карандаши, на все круглые предметы, щеки и т. д. Но если маленькая собака называется «вава», то большая именуется, как корова, «му».

На втором этапе ребенок начинает, объединяя предметы, явления и их свойства, руководиться уже не только и не столько внешними впечатлениями, сколько реальными, объективными свойствами предметов. Такие объединения (Выготский назвал их комплексами) еще не понятия: ведь в понятии предметы обобщены по одному, существенному признаку, а здесь признаки случайные и их много. И ребенок попросту потонул бы во множестве признаков окружающих его предметов внешнего мира, если бы ему не пришел на помощь язык.

Помощь эта заключается вот в чем. Ребенку уже не приходится самому выбирать существенные признаки и группировать их в комплексы. Он «верит на слово» языку, относя к одному классу предметы, обозначенные одним способом. И задача для него сильно упрощается. Как писал Выготский, «ребенок усваивает от взрослых готовое значение слов. Ему не приходится самому подбирать конкретные предметы и комплексы... Но ребенок не может усвоить сразу способ мышления взрослых».

И иногда его доверие к языку приводит его к довольно-таки конфузным положениям. Писатель Корней Чуковский по этому поводу рассказывает: «Вот... каким образом четырехлетняя Тася усвоила слово «ученый». Впервые с этим словом она встретилась в цирке, где показывали ученых собак. Поэтому, когда полгода спустя она услыхала, что отец ее подруги— ученый, она спросила радостно и звонко: «Значит, Кирочкин папа — собака?»»

Только впоследствии, когда ребенок начинает усваивать признаки, действительно существенные для данного понятия, такого рода случаи становятся для него невозможными.

Итак, то, что «часы» характеризуются определенными объективными признаками и вообще составляют единый класс и объединяются единым понятием, ребенок знает благодаря языку.

Понятие о понятии

Но что такое вообще понятие? Мы уже несколько раз обронили это слово, но до сих пор не объяснили, что мы имеем в виду.

Многие исследователи мышления стараются вообще не говорить о понятии. И не без основания, так как никто не смог пока дать ему исчерпывающего определения. Тем не менее этот термин (и связанное с ним содержание) уже много лет держится в гуманитарных науках, изучающих мышление, и прежде всего в логике. Значит, он для чего-то нужен.

Для чего же? Как мы с вами только что выяснили, при восприятии предметов и явлений окружающего мира мы не просто непосредственно отражаем органами чувств свойства предметов, а, так сказать, примысливаем к ним что-то; восприятие — тоже интеллектуальный акт. Что же мы примысливаем? Мы выделяем у предмета такие признаки, которые объективно существенны для него, и как бы удваиваем предмет, накладывая на его восприятие сеть этих признаков. Лопата для нас не просто лопата, а некоторая довольно простая конструкция из дерева и металла плюс наше знание о том, что она применяется для копания.

Продолжаем рассуждать дальше. Вот перед нами несколько лопат. Они различны по своим материальным признакам (одни острые, другие тупые, одни из дерева и металла, другие только из дерева). Но функциональный признак у них один и тот же: это всё предметы для копания, причем копания определенным образом — вводя данное орудие нижним краем под острым углом в толщу сыпучего материала и используя его в дальнейшем в качестве рычага, а еще позже — в качестве средства переноски сыпучего материала (земли или песка) на другое место. Лопата — любое орудие, используемое для этой цели. У всех лопат есть признак «лопатности».

Возьмем теперь одну отдельную лопату. Мы уже выяснили, что лопата она потому, что у нее есть признак «лопатности». Но ведь мы, называя ее лопатой, имеем в виду не только то, что в ней «лопатно», но и всю ее в целом со всеми существенными и несущественными признаками. Мы же не будем считать лопатой только то, что в ней общее с другими лопатами? Дырка от сучка — тоже признак лопаты, так же как и загнутый гвоздь без шляпки.