Серебряные коньки (с илл.) - Додж Мери Мейп - Страница 48

• Предыдущая
• 48/60
• Следующая

Питер сейчас же подвинул к камину дубовое кресло с высокой спинкой, и его мать уселась.

По бокам камина стояло два больших обрубка пробкового дерева. Питер подставил один их них под ноги матери.

Ханс повернулся, собираясь уходить.

– Подождите, пожалуйста, молодой человек, – сказала она. – Я случайно услышала, как вы с моим сыном говорили о моем друге, докторе Букмане. Вы правы, молодой человек, у доктора Букмана очень доброе сердце… Видишь ли, Питер, мы можем жестоко ошибиться, если будем судить о человеке лишь по его манерам, хотя вообще вежливое обращение можно только приветствовать.

– Я не хотел выказать неуважение к доктору, матушка, – сказал Питер, – но ведь никто не имеет права так ворчать и рычать на людей, как он. А про него это все говорят.

– «Все говорят»! Ах, Питер, «все» – это еще ничего не значит. Доктор Букман испытал большое горе. Много лет назад он при очень тяжелых обстоятельствах потерял своего единственного сына. Это был прекрасный юноша, только немножко опрометчивый и горячий. До этого несчастья Герард Букман был одним из самых приятных людей, каких я когда-либо знала.

Тут мевроу ван Хольп бросила ласковый взгляд на юношей, встала и вышла из комнаты так же чинно, как и вошла в нее.

Питер, не вполне убежденный словами матери, пробормотал: «Грешно допускать, чтобы горе превращало весь твой мед в желчь», – и проводил гостя до узкой боковой двери.

Прежде чем они расстались, он посоветовал Хансу хорошенько потренироваться на коньках.

– Ведь теперь, – добавил он, – когда ваш отец поправился, вы придете на состязание с веселой душой. Никогда еще в нашей стране не устраивался такой великолепный конькобежный праздник! Все только о нем и говорят. Не забудьте: вы должны постараться получить приз.

– Я не буду участвовать в состязаниях, – ответил Ханс, опустив глаза.

– Не будете участвовать в состязаниях? Но почему же? – И тотчас же Питер мысленно заподозрил Карла Схуммеля в каких-то интригах.

– Не могу, – ответил Ханс и нагнулся, чтобы сунуть ноги в свои огромные башмаки.

Что-то в его лице подсказало Питеру, что продолжать расспросы не надо. Он попрощался с Хансом и, когда тот уходил, задумчиво посмотрел ему вслед.

Спустя минуту Питер крикнул:

– Ханс Бринкер!

– Да, мейнхеер?

– Я беру обратно все, что говорил о докторе Букмане.

– Хорошо, мейнхеер.

Оба рассмеялись. Но у Питера улыбка сменилась удивленным выражением лица, когда он увидел, как Ханс, дойдя до канала, стал на одно колено и принялся надевать деревянные коньки.

– Очень странно, – пробормотал Питер, покачав головой, и повернулся, чтобы войти в дом. – Почему же он не бегает на своих новых коньках?

Солнце почти закатилось, когда наш герой, счастливый, но все же досадливо усмехающийся, сорвал с себя деревянные «полозья» и, полный надежд, зашагал к крошечной лачужке, давно уже прозванной «домом идиота».

У входа маячили чьи-то две тоненькие фигурки. Но не только глаза Ханса, но и менее зоркие могли бы сразу узнать их.

Серая, тщательно заплатанная кофта, выцветшая синяя юбка, полузакрытая еще более выцветшим голубым передником, полинявший, туго прилегающий чепчик, быстрые ножки в огромных башмаках-кораблях – все это, конечно, принадлежало Гретель. Ханс узнал бы их где угодно.

Яркая кокетливая красная кофточка и красивая юбка с черной каймой, хорошенький чепчик с лопастями, золотые серьги, нарядный передник, изящные кожаные башмачки… Да что говорить! Если бы сам папа римский прислал их Хансу с нарочным, Ханс поклялся бы, что они принадлежат Анни.

Девочки медленно прохаживались взад и вперед перед домиком. Разумеется, они шли под руку и так выразительно кивали и качали головками, словно обсуждали государственные дела.

Ханс бросился к ним с радостным криком:

– Ура, девочки, я получил работу!

На его крик из дома вышла мать.

И у нее нашлись приятные вести. Отцу все лучше и лучше. Он почти весь день сидел, а теперь спит «смирно, что твой ягненок», как выразилась тетушка Бринкер.

– Теперь мой черед, Ханс, – сказала Анни, отводя юношу в сторону, после того как он рассказал матери, что получил работу у мейнхеера ван Хольпа. – Твои коньки проданы. Возьми деньги.

– Семь гульденов! – воскликнул Ханс, удивленно пересчитывая деньги. – Да это втрое больше, чем я сам за них заплатил.

– Я тут ни при чем, – сказала Анни. – Если покупатель ничего не понимает в коньках, мы не виноваты.

Ханс быстро взглянул на нее:

– О Анни!

– «О Ханс»! – передразнила она его, поджимая губы и стараясь принять отчаянно хитрый и продувной вид.

– Слушай, Анни, я знаю, ты это говоришь несерьезно! Ты должна вернуть часть денег.

– Да ни за что на свете! – упиралась Анни. – Коньки проданы, и все тут. – Но, увидев, что он искренне огорчился, она сбавила тон: – Ты поверишь мне, Ханс, если я скажу, что никакой ошибки не произошло… и тот, кто купил твои коньки, сам настаивал на том, чтобы заплатить за них семь гульденов?

– Поверю, – ответил он, и свет, засиявший в его ясных голубых глазах, казалось, отразился в глазах Анни и заискрился под ее ресницами.

Тетушка Бринкер очень обрадовалась, увидев столько серебра, но, когда узнала, что Ханс получил его, расставшись со своим сокровищем, со вздохом воскликнула:

– Благослови тебя Бог, сынок! Это для тебя большая потеря!

– Подожди, мама, – сказал юноша, шаря на дне кармана. – Вот и еще! Если так будет продолжаться, мы скоро разбогатеем!

– Что и говорить, – ответила она, поспешно протягивая руку. Потом добавила вполголоса: – Мы и впрямь разбогатели бы, не будь этого Яна Кампхёйсена. Уж он таки побывал под нашей ивой, Ханс, будь уверен!

– И правда, похоже на то… – вздохнул Ханс. – Но, знаешь, мама, давай-ка позабудем об этих деньгах. Конечно, они пропали; отец рассказал нам все, что знал. Не будем больше думать о них!

– Легко сказать, Ханс! Попробую, но трудно будет, особенно когда моему бедному мужу нужно так много всяких удобств… Ах ты господи! Что за непоседы эти девчонки! Ведь они только что были здесь. Куда ж это они удрали?

– Они забежали за дом, – сказал Ханс, – наверное, хотят от нас спрятаться. Тише! Сейчас я их поймаю и приведу к тебе. Они бегают быстрей и неслышней, чем вон тот кролик. Но я их сначала хорошенько напугаю.

– А ведь там действительно кролик. Слушай, Ханс, он, бедняжка, должно быть, совсем изголодался, если решился выйти из норки в такой холод. Сейчас принесу ему крошек.

И добрая женщина поспешила в дом. Вскоре она снова вышла, но Ханс не стал ее дожидаться. А кролик, спокойно осмотревшись, ускакал в неизвестном направлении. Обогнув угол, тетушка Бринкер натолкнулась на детей. Ханс и Гретель стояли перед Анни, а та с небрежным видом сидела на пне.

– Прямо загляденье… как на картинке! – воскликнула тетушка Бринкер, останавливаясь в восхищении перед детьми. – Много я видела картин в том роскошном доме, где я жила в Гейдельберге, но они были ни капельки не лучше. Мои-то оба увальни, а ты, Анни, настоящая фея!

– Разве? – засмеялась Анни, просияв. – Так вот, Ханс и Гретель, вообразите, что я ваша крестная мать-фея и пришла к вам в гости. Задумайте каждый по одному желанию, и я исполню их. Чего вы хотите, господин Ханс?

Анни взглянула на юношу, и лицо ее на мгновение стало серьезным – быть может, потому, что она от всего сердца желала хоть раз обладать волшебной силой. А Хансу чудилось, будто она сейчас и впрямь фея.

– Я хочу, – проговорил он торжественно, – найти то, что искал прошлой ночью!

Гретель весело рассмеялась. Тетушка Бриннер простонала:

– Стыдись, Ханс! – и устало пошла в дом.

«Крестная-фея» вскочила и трижды топнула ножкой.

– Пусть говорят что хотят, – промолвила она. – Твое желание исполнится. – Потом с шутливой торжественностью сунула руку в карман передника и вынула оттуда большую стеклянную бусинку. – Зарой ее там, где я топнула ногой, – сказала она, подавая бусинку Хансу, – и, прежде чем взойдет луна, твое желание исполнится.

• Предыдущая
• 48/60
• Следующая