Серебряные коньки (с илл.) - Додж Мери Мейп - Страница 56

• Предыдущая
• 56/60
• Следующая

Ура! Ура! Питер завоевал серебряные коньки!

– Питер ван Хольп! – крикнул глашатай.

Но кто услышал его?

– Питер ван Хольп! – закричали сотни голосов, ведь Питер – любимец всей округи. – Ура! Ура!

Теперь оркестр решил заставить всех слушать музыку. Он заиграл веселую песню, потом бравурный марш. Зрители, предполагая, что должно произойти еще что-то новое, соблаговолили слушать и смотреть.

Участники состязаний выстроились гуськом. Питер, как самый высокий, стал впереди, Гретель, самая маленькая, – позади всех. Ханс выпросил ремешок у продавца пышек и стал одним из первых.

Три красиво перевитые гирляндами арки стояли неподалеку друг от друга на реке против павильона ван Глеков.

Мальчики и девочки во главе с Питером медленно покатились вперед в такт музыке. Радостно было смотреть, как скользит эта пестрая процессия, словно слившись в единое живое существо. Она то загибалась и делала петли, то грациозно извивалась между арками, и, куда бы ни направился Питер, ее голова, тело неукоснительно следовало за ним. Не раз она устремлялась прямо к центральной арке, но вдруг, словно в каком-то новом порыве, повертывала назад и обвивалась вокруг первой арки. Затем медленно раскручивалась; низко пригнувшись, пересекала реку и, быстро извиваясь, как змея, наконец пробегала под самой дальней аркой.

Пока музыка играла в медленном темпе, процессия, казалось, ползла, как существо, скованное страхом. Но вот музыка заиграла быстрее, и вся процессия одним прыжком ринулась вперед, быстро проскользнула между арками, извиваясь, закручиваясь, разворачиваясь, но ни разу не нарушив строя, и, наконец, повинуясь громкому зову горна, покрывшему музыку оркестра, внезапно рассыпалась: мальчики и девочки выстроились двойным полукругом перед павильоном госпожи ван Глек.

Питер и Гретель стоят в центре, впереди всех. Госпожа ван Глек величественно поднимается. Гретель, вся дрожа, заставляет себя смотреть на эту красивую даму. Вокруг такой шум, что она не слышит обращенных к ней слов. У нее мелькает мысль, что ей надо постараться сделать реверанс, как делает мама, когда приходит меестер Букман. Но вдруг ей кладут на руки что-то блестящее… блестящее столь ослепительно, что у нее вырывается крик радости.

Тогда она решается оглядеться вокруг. И у Питера что-то в руках.

– О! О! Какая прелесть! – кричит она.

И все, кому видно, вторят:

– О, какая прелесть!

А серебряные коньки сверкают на солнце, отбрасывая отблеск света на два счастливых лица.

Мевроу ван Генд прислала с мальчиками-посыльными свои букеты. Один для Хильды, один для Карла, остальные для Питера и Гретель.

При виде цветов королева конькобежцев не может больше сдерживаться. Сверкая благодарными глазами, она подхватывает коньки и букет передником и, прижав их к груди, убегает искать родителей в расходящейся толпе.

Вы, пожалуй, удивитесь, когда я скажу, что Рафф и его вроу пришли на конькобежные состязания; вы удивились бы еще больше, если бы заглянули к ним вечером в тот радостный день – двадцатого декабря. Глядя на домик Бринкеров, уныло торчащий посреди замерзшего болота, ветхий домик, с выпирающими стенами, словно опухшими от ревматизма, и с крышей, как шапка, надвинутая на глаза, никто и не заподозрил бы, какое веселье там внутри.

От минувшего дня не осталось ни следа, кроме огненной полосы над самым горизонтом. Несколько неосторожных облаков уже загорелись, а другие, с пылающими краями, затерялись в наползающем тумане.

Заблудившийся луч солнца, соскользнув с ивового пня, украдкой старался проникнуть в домик. Казалось, он чувствовал, что, сумей он добраться до здешних обитателей, они будут рады ему. Комната, в которой он спрятался, была так чиста, что чище и быть невозможно. Даже трещины в балках на потолке и те были тщательно протерты. Вкусные запахи носились в воздухе.

Яркое пламя торфа в камине порождало вспышки безобидных молний на темных стенах. Оно играло то на огромной кожаной Библии, то на кухонной утвари, развешанной на деревянных гвоздях, то на красивых серебряных коньках и цветах на столе. В этом изменчивом свете ясное, открытое лицо тетушки Бринкер сияло. Гретель и Ханс, взявшись за руки, стояли прислонившись к камину и весело смеялись, а Рафф Бринкер плясал!

Этим я не хочу сказать, что он делал пируэты или дрыгал ногами, что для отца семейства было бы недопустимой вольностью; нет, я просто утверждаю, что, пока дети весело болтали, Рафф неожиданно сорвался с места, щелкнул пальцами и сделал несколько движений, очень похожих на заключительные па шотландской пляски. Потом он обнял свою вроу и в пылу восторга даже поднял ее с земли.

– Ура! – крикнул он. – Вспомнил! Вспомнил! Томас Хигс. Это самое имя! Вдруг осенило. Запиши его, сынок, запиши!

Кто-то постучал в дверь.

– Это меестер! – ликующе вскричала тетушка Бринкер. – Боже правый, и что только делается!

Мать и дети бросились отворять дверь и, смеясь, столкнулись на пороге.

Но это все-таки был не доктор, а три мальчика: Питер ван Хольп, Ламберт и Бен.

– Добрый вечер, молодые люди, – проговорила тетушка Бринкер, такая счастливая и гордая, что ее не удивило бы посещение самого короля.

– Добрый вечер, юфроу, – откликнулись все трое, отвесив ей по глубокому поклону.

«О господи! – думала тетушка Бринкер, то опускаясь, то поднимаясь – ни дать ни взять масло в маслобойке. – Счастье, что я в Гейдельберге выучилась делать реверансы!»

Рафф ответил на поклон мальчиков только вежливым кивком.

– Садитесь, прошу вас, молодые люди! – сказала его жена, а Гретель застенчиво подвинула гостям табурет. – У нас, как видите, сидеть не на чем, но вот то кресло, у огня, к вашим услугам, и если вы не против сидеть на твердом, так наш дубовый сундук не хуже, чем любая скамья… Правильно, Ханс, подвинь его поближе!

Когда, к удовольствию тетушки Бринкер, мальчики уселись, Питер, говоривший от лица всех троих, объяснил, что они идут в Амстердам на лекцию и зашли по пути вернуть Хансу ремешок.

– О мейнхеер, – горячо проговорил Ханс, – к чему было так беспокоиться! Мне очень неловко.

– Напрасно, Ханс. Ведь мне самому хотелось зайти к вам, а не то я подождал бы до завтра, когда вы придете на работу. Кстати, Ханс, насчет вашей работы: отец очень доволен ею. Профессиональный резчик по дереву и тот не мог бы работать лучше вас. Отец хочет украсить резным орнаментом и южную беседку, но я сказал ему, что теперь вы опять будете ходить в школу.

– Да, – вмешался Рафф Бринкер решительным тоном, – Ханс теперь же начнет ходить в школу… и Гретель тоже… Это верно.

– Приятно слышать, – сказал Питер, повернувшись к отцу семейства. – Я очень рад, что вы совсем выздоровели.

– Да, молодой человек, я теперь здоров и могу работать так же упорно, как и раньше… благодарение богу!

В это время Ханс торопливо записывал что-то на полях истрепанного календаря, висящего у камина.

– Так, так, малец, записывай. Фиге! Виге! Ах ты грех какой, – проговорил Рафф в полном отчаянии, – опять улетучилось!

– Не бойся, папа, – сказал Ханс, – имя и фамилия уже записаны черным по белому. Вот смотри! Может быть, вспомнишь и все остальное. Знать бы нам адрес – то-то было бы хорошо! – И, обернувшись к Питеру, он проговорил вполголоса: – У меня есть важное дело в городе, и если…

– Что?! – воскликнула тетушка Бринкер, всплеснув руками. – Неужто ты нынче вечером собираешься в Амстердам? Сам же признавался, что ног под собой не чувствуешь. Нет-нет… пойдешь на рассвете, и ладно.

– На рассвете! – повторил Рафф. – Как бы не так! Нет, Мейтье, он должен отправиться сейчас же.

Тетушка Бринкер как будто подумала, что выздоровление Раффа становится довольно-таки сомнительным благом: ее слово уже не единственный закон в этом доме.

К счастью, пословица «Смирная жена – мужу госпожа» пустила в ее душе глубокие корни и, пока тетушка Бринкер раздумывала, успела расцвести пышным цветом.

• Предыдущая
• 56/60
• Следующая