Лесные тайнички (сборник) (с илл.) - Сладков Николай Иванович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/58
• Следующая

Озеро умирало, и вместе с ним должны были умереть рыбы.

Я плыл, а рыбёшки тянулись за мной и всё щипали и щипали тело холодными жадными губами…

Говорят, что в торфяных озёрах бывает двойное дно. Будто бы в верхнем торфяном дне есть дыры, через которые можно проникнуть ещё глубже, в самый «подвал» озера. И только там уж настоящее дно.

Вот бы заглянуть и туда!

Я скольжу над самым дном, вглядываюсь в каждую впадину, в каждую тень, но чёрных дыр на дне нет.

Может, и к лучшему: лезть в них совсем неохота. Тянет к свету, тянет наверх.

К самому лицу подплывают две рыбы и смотрят в упор золотыми, по-рыбьи спокойными глазами. Толстые губы их тихо шевелятся: то ли они что-то прожёвывают, то ли о чём-то шепчут.

Уж они-то всё знают про свой чёрный мир на синих столбах. Знают и про двойное дно. А может, они просто просят о помощи?

Ведь скоро толстые световые колонны, которые ещё подпирают их тёмный мирок, превратятся в тонкие лучики. И жизнь озера повиснет на этих голубых волосках. И может быть, я последний, кто всё это видит…

Потом сплавина сомкнётся – и всё будет кончено. И только пружинная зыбкость мохового ковра под ногами случайного путника, да странные поклоны искривлённых сосенок, да непонятное вздрагивание и покачивание моховых кочек напомнят о похороненном здесь озере.

Среди переливчатых эллипсов, кругов и овалов на живом водяном «потолке» дрогнуло тёмное пятнышко и понеслось на меня. Мы встретились нос в нос – подводная птица и человек.

Птица летела как сверкающая ракета. Но она не махала крыльями. Крылья её плотно прижаты, зато лапки у коротенького хвоста мельтешат, как два чёрных пропеллера. И вся она – как блестящий кулёк из целлофана.

Я раздвинул головой извивающиеся ореолы, вдохнул свежего воздуха и понёсся вдогон.

Подводная птица чуть просматривалась впереди, как солнце при полном затмении, – тёмное пятно в полыхающем ореоле. И вдруг от пятна оторвался комочек света и пробкой взвился вверх! А потом оторвался второй и тоже, светясь и переливаясь, взлетел на «небо». Птица на глазах распадалась на части!

Птица эта – чомга – непревзойдённый ныряльщик. Увидев меня под собой, она взволновалась, и чомгята привычно вскочили к ней на спину и забились в перо.

Чомга нырнула вместе с детьми.

Но чомгята на спине не удержались. То ли водой их смывало, то ли просто дышать стало нечем, только стали они, как воздушные пузырьки, отрываться и взлетать наверх!

Наверху они стали вертеться, отыскивая глазёнками мать. Сперва приняли за мать мою голову, когда я вынырнул. Но скоро во всём разобрались и быстро поплыли к тростникам, где их мать-подводница покачивалась на волне, как чёрный поплавок.

В пронизанной светом воде всё как в тумане: неясно, расплывчато, зыбко. И когда всплываешь со света в береговую тень, то кажется, что лезешь в пещеру. Всё вдруг потемнеет и насторожится. Но, странное дело, всё станет чётким и хорошо различимым. Отдельные водоросли, коряги, камни как-то обособятся и выступят вперёд. Так бывает в подсвеченном сбоку аквариуме: тени – непроглядные, блики – ослепительные, а зелёные стебли и листья – как светящиеся кораллы.

И ещё тут удивительные синие лучики. Острые, как ножи. Кажется, щёлкни пальцем – зазвенят!

Подставишь ладонь – и на ладони золотой пятачок. Яркий, раскалённый: вот-вот зашипит и обожжёт.

Осторожно пробираюсь меж синих лучей, как сквозь заросли длинных сосулек. И то я полосатый от них, как тигр, то пятнистый, как леопард.

Впереди ещё один луч, но совсем особый. Яркие вспышки вокруг – как ночная пальба, как мелькание летучих светляков. Это стремительные плотвицы, вылетая из темноты, взрываются в нём праздничными ракетами! Словно бенгальский огонь – искросыпительно и ослепительно.

А я плыву и смотрю, смотрю и плыву.

Рыбаки направили меня к тростникам.

– У тростников окунёвый жор, – говорили они. – Окуни там – кипят!

По-нашему, по-земному, это значит – озорничают. Плещутся, высовывают из воды спины, бьют хвостом. Охотятся на мальков.

Я все тростники исплавал – нет окуней! Сколько ни выглядывал – только серое дно, махровые тростники, зелёная дымка…

Стал я замерзать.

А когда в воде замёрзнешь, то дышать начинаешь так, будто подсмеиваешься над кем-то.

Рыбаки на берегу только руками разводят: посинел весь, а ещё хихикает!

Но мне не до смеха.

Распластался я на воде, как лягуха, свесил ноги и руки вниз. От холода хихикаю. И вдруг вижу: выплывают из-под самых моих ластов окуни – целая стая! Полосатые, зелёные, головастые. На белых грудках плавнички, как красные бабочки.

Выплыли и остановились, уставились наглыми золотыми глазами. На горбах колючки веером: то сложат колючий веер, то развернут.

Я их в тростниках ищу, замерзаю, а они позади тайком плавают! Разглядывают: что за чудо-юдо хихикает?

Заругаешься тут! Вполголоса, конечно, а то ведь захлебнуться недолго!

Любопытные эти окуни! Знал я одну полянку на дне. На полянке лежала утонувшая газета. Когда ни заплыву – на полянке окуни. Толстые головы вниз, носами в газету уткнулись, губами белыми шевелят – будто газету по складам читают.

Я фыркнул в трубку – грамотеи в кусты!

Нырнул я на дно – посмотреть, что в газете написано, – да ластом дно задел; газета колыхнулась и… рассыпалась на буквочки!..

Любят окуни озорничать. Один так плотвичку пугнул, что та как прыгнет – и угодила прямо в чёлн к рыбаку! Я его ластом поддал – он отскочил и встал у меня под самым животом. Да ещё и ощетинился – того и гляди, голый живот колючками проткнёт!

Зато уж разглядывай окуней сколько хочешь.

Разглядел я одного безгубого. Видно, червяка с крючка стаскивал и губу свою на крючке оставил. Знал одного одноглазого. При встрече даже здоровался с ним. Промычу, бывало, в трубку: «Здоро?во, кривой!» Окунь сразу ко мне целым глазом повернётся, белыми губами зашевелит. Наверное, рыбаков ругает, что они ему глаз вырвали.

Я к нему – он от меня… И всё ругается. Вот вырви глаз! Схватить бы ругателя за жабры, да руки-то под водой коротки!

Много разной рыбы кипит у тростников. Но самые красивые, самые смелые – окуни.

А уж озорники – беда!

Заплыл я в дремучий подводный лес. И вижу: стоит на полянке домик на ножках. Рядом ещё домики. Каждый построен по-особому, но все на ножках.

Один слеплен из разноцветных камешков – красных, белых, зелёных. Другой – из ярких надкрылий жуков. Третий – из маленьких перламутровых раковин. Есть из еловых хвоинок, из палочек и травинок.

Целый подводный городок!

Над городком зелёный рассвет. Чёрный клоп-гладыш набрал под надкрылья воздух и пролетел над городком, как блестящий самолёт. Как ракета, толчками качая воду, промчалась личинка стрекозы.

Проснулся городок. Нет, не высыпали на его улицы весёлой гурьбой обитатели домиков. Проснулись, сдвинулись с места и зашагали… сами дома!

Зашагал домик из разноцветных камешков. Пополз перламутровый дом. Домик из хвоинок засеменил, как рассерженный колючий ёж. Быстро бежит на шести-то ногах!

Но живёт в домике не Баба-яга, а ши?тик – личинка ручейника. Куда шитик ни пойдёт – домик на себе несёт. Где еды много – остановится, поживёт немного. Другие домики подойдут – опять целый городок.

Подрастёт шитик, тесен домик станет – пристройку сделает. Скрепляет песчинки или хвоинки паутиной и внутри паутиной же выстилает.

И происходит в домике чудо: подводный червяк превращается в надводную бабочку. У червяка вырастают крылья! Прямо как в сказке. Да другого и быть не может: домик-то не простой, а на ножках.

Сказочный домик!

Сумрачно под водой: туча закрыла солнце.

• Предыдущая
• 54/58
• Следующая