Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 23

• Предыдущая
• 23/88
• Следующая

Тамир сверлил наставника ненавидящим взглядом, но тот смотрел спокойно, даже равнодушно, однако взор бледно-голубых глаз все равно был пронзительным, продирающим до костей.

— Донатос, да объясни ты ему, ведь не отвяжется, — миролюбиво предложил Руста, — а то до морковкиного заговенья в гляделки будете играть.

— Ты не поддаешься Зову Ходящих, — наконец произнес крефф, будто сообщил нечто, не стоящее внимания. Однако, видя непонимание в глазах ученика, растолковал: — Когда мы с тобой первый раз в лесу ночевали, к поляне трое вурдалаков выползло, а ты трясся как цуцик, чуть в штаны не наложил, но на Зов их не поднялся.

— Так мы ж в заговоренном круге были, и я за оберег держался! — закричал в отчаянье Тамир, всем нутром не желающий верить в страшную правду.

— В круг нечисть зайти не может, — согласился Донатос и тут же напомнил, — а вот тебя, дурака, из него выманить — невеликие хлопоты, тем более оберег твой уже года два как пуст. Ты когда, песий выкормыш, к колдуну ходил ладанку свою заговаривать? Поди, тесто месил и не вспомнил, что раз в полгода оберег надо наузнику носить?

Песий выкормыш задумался. Да, в положенное время мать всегда отправляла его к обережнику, но родительских денег было невыносимо жалко. Потому, рассудив, что раз ночью он по улицам не шастает, а отец, едва подходит срок, вызывает колдуна обновлять охранки на доме, значит бояться Ходящих нет никакого резона. Поэтому парень с чистой совестью тратил деньги то на меру сушеных ягод, то на мешочек орешков. Когда же крефф при всем честном народе объявил, что в сыне пекаря спит Дар, Тамир так растерялся, что вовсе позабыл про негодящий оберег.

И вот теперь все эти мысли одна за одной отражались на растерянном лице парня. Донатос же, приметив замешательство ученика, рассвирепел:

— Хватит сопли жевать! Пошел вон отсюда. И чтобы через полоборота переоделся и у мертвецкой стоял. Опоздаешь — на всю ночь там закрою. И даже не надейся травки перебирать. Тебе вторая родня — покойники, поэтому привыкай.

И крефф так сверкнул глазами, что пришлось послушнику разворачиваться и на негнущихся ногах идти прочь, выполнять приказание.

Подмывальня была пуста, когда туда ввалилась потная, грязная и разъяренная, словно Ходящий В Ночи, Лесана. Девушка яростно сдергивала с себя одежду, скрипя зубами, задыхаясь от злых слез.

Она стянула вонючую, липнущую к телу рубаху, затем штаны и принялась яростно разбинтовывать «сбрую». Так она про себя называла полоску узкой ткани, которой обматывала грудь, чтобы плотно притянуть ее к телу — два оборота вокруг туловища, два крест-накрест через плечи.

Как назло мокрая от пота тряпка пристала к коже, Лесана злилась, стаскивая ее, царапая себя до крови. Она ненавидела «сбрую», но выбирать не приходилось — без нее занятия с Клесхом и тремя парнями, одногодками послушницы, превращались в мучение.

Наставник не делал скидки на то, что его ученица — девка. Прыгать, скакать, махать деревянным ученическим мечом, стрелять из лука ей приходилось наравне с ребятами, которые, даже несмотря на усталость, любили поржать над неуклюжей, а пуще того — потаращиться на девичью грудь, прыгающую под просторной рубахой. Однако Лесана не хотела доставлять им такой радости.

Теперь под одеждой она была почти такой же плоской, как парень. Срамных замечаний и ехидных взглядов стало меньше, но никогда прежде девушка не чувствовала себя такой… униженной. Сперва не могла понять — почему? Потом додумалась — прежде ей не приходилось скрывать свое естество, считая его чем-то ущербным, не приходилось притворяться кем-то другим. И кем? Стыдно сказать — мужиком!

В носу защипало, и послушница, борясь со слезами досады, яростно опрокинула на себя ушат чуть теплой воды. Казалось, от раскаленного тела пойдет пар. Но нет, только кожа покрылась мурашками. Лесана яростно терлась мыльным корнем, взбивая густую пену на коротких волосах.

Кто она здесь? Нелепая дура, над которой потешаются все, кому не лень, наставник — потому, что тугодумка и неумеха, послушники-парни — потому, что смешно им видеть девку, вразумляющуюся мужской науке. Поэтому, когда тугая тетива больно била по запястью, защищенному кожаным наручем, когда тяжелый деревянный меч выпадал из ослабших пальцев, когда голова кружилась от прыжков и кувырков, Лесана не могла плакать. Слезы делали ее еще более жалкой, оголяя то немногое девичье, что не спрятать ни за туго стянутыми тряпками, ни под рубахой, ни под портами.

Но сегодня… Девушка опустила голову в корыто с водой и задержала дыхание, яростно смывая с волос пену. Сегодня в учебной схватке она, обозленная, вдруг без труда швырнула на землю противника — высокого жилистого парня по имени Вьюд. Да так бросила, что из него едва весь дух не вышел. А потом заломила ослабшую руку и без всякого стыда уселась на поверженного верхом.

— Проси пощады! — хрипела она в ухо извивающемуся послушнику. — Проси!

И сильнее налегала на спину, продавливая коленом хребет.

Вьюд заорал, выгибаясь, и сдался:

— Пусти-и-и, дура скаженная! Твоя взяла!

Но перед тем как встать, она словно случайно задела локтем русый затылок так, чтобы противник посунулся лицом в утоптанную землю и захлебнулся кровью из разбитого носа и губ. Больше не будет ее срамословить. Пока губищи не заживут — уж точно.

Вот тут-то победительница и поняла, что нет больше Лесаны из Острикова рода, нет обманутой невесты, нет застенчивой, силящейся всем понравиться и угодить девки. А есть… неведомо кто. И на этого неведомо кого не вздеть девичьего платья, не украсить волосы лентой, не надеть ярких бус. Никогда более. Потому что все это стало чужим. Даже в расшитой рубахе, при бусах и косе не стать ей уже прежней, не ходить в хороводах… И отчего-то стало так невыносимо жаль и рубахи, и косы, а, самое главное, этих несуществующих бус — ярких, крупных, как ягоды боярышника!

Девушка поднялась на ноги, отряхнула порты и с вызовом взглянула на наставника. Заругает? Точно заругает. У Вьюда, вон, вся рожа в кровище.

— Молодец, — скупо похвалил Клесх.

От этого короткого простого слова стало на сердце тяжко, словно от обвинения…

Как она хотела этой похвалы, как жаждала! И вот услышала. Молодец. Молодец, что побила ни в чем неповинного парня. Молодец, что довела его до крика. Молодец, что больше не девка?

— Иди, — крефф кивнул, показывая ей со двора.

Лесана ушла, из последних сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.

И вот теперь мылась, содрогаясь от отвращения к самой себе. Почему все это выпало на ее долю? За что? Да какая уж разница.

Из мыльни она пошла не в свою ученическую каморку, а в Северную башню Цитадели. Там всегда было тихо, потому что никто не жил. Башня выходила окнами на шумящий лес, раскинувшийся до горизонта. Среди могучих деревьев можно было разглядеть даже краешек стремительной узкой речки. Серая вода неслась в неровном каменном русле, разбивалась о гранитные пороги, пенилась и кипела. Лесана забралась на подоконник узкого окна и смотрела остановившимся взглядом на то, как медленно качаются верхушки могучих елей.

Девушка любила здесь бывать. Сюда редко кто заходил, а наверх по крутым неровным ступням и вовсе поднимались раз в год — зачем? Башня была узкой и верхняя комната в ней измерялась всего несколькими шагами. Тут стояли сундуки со всяким старьем, сушилось дерево для учебных мечей, рогатин и прочих нужд, а внизу хранили дрова. А когда-то эта башня называлась Сторожевой, потому что здесь несли дозор послушники, наблюдавшие за дорогой, идущей от стольного града. Теперь же не осталось ни дороги, ни самого стольного града, многие сотни лет назад стертого с лица земли страшнейшим ураганом.

Лесана любила этот уголок Цитадели за тишину, ветер, гуляющий под окнами, запах леса и воды.

— Никогда сюда не ходи.

Послушница вздрогнула и обернулась. В дверном проеме стоял наставник. Девушка поспешно спустилась на пол и поклонилась.

• Предыдущая
• 23/88
• Следующая