Крещение - Акулов Иван Иванович - Страница 154
- Предыдущая
- 154/168
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
154
— Я — первый. От пехоты не отрываться, но беречь машины. Ваша задача вся впереди.
Генерал бросил трубку в колени телефониста, а в трубке надрывался далекий, провальный голос: «Слушаюсь, товарищ первый. Я слушаюсь».
Генерал, тыча биноклем в сторону дороги, все так же с угрожающим спокойствием насел на Заварухина:
— Он что, этот твой майор? Он почему положил людей под самым огнем? Не может поднять? Тогда пусть сам покажет пример.
За дорогой вспыхнуло еще два танка. Заварухин не видел этого, так как, сунувшись от шума в нору телефониста, упрашивал Филипенко:
— Дима, Дима. Что там у тебя? Почему залегли? Ну и потери — что же теперь, все бросать? Ты слушай, слушай. Генерал недоволен. Ну полегче, полегче — всяк на своем месте. Давай, Дима, пока молотит артиллерия. Танки пойдут.
Минут через десять правый фланг полка, где был сам майор Филипенко, поднялся и пошел. Из ямок, воронок, бурьяна, из-за кочек и трупов поднялась вся цепь. Пошла. Побежала. Через дорогу переметнулись все танки и стали поджимать пехоту, а вскоре и смешались с нею.
Атака уходила, и в этом заключался ее успех.
А солдаты и танки перевалили гребень большого поля, за которым скрытый по колено стоял лес. На гребне и по ту сторону его еще задымило пять костров густо, черно.
Генерал Березов видел, как наши снаряды ломали и корежили лес, радовался, что немцы в лесу долго не задержатся — поражаемость от рвущихся вверху снарядов губительна. Командующий все время наблюдал за атакой и жил атакой, связывая с нею всю свою жизнь. Занятый этим главным делом, он просмотрел, что на поле боя горело уже двенадцать наших танков. Значит, у немцев хорошо организована противотанковая оборона. Он еще раз пересчитал дымившие огнища и не верил им — горевшие наши танки еще не заслоняли явно наметившегося успеха дерзкой операции, но у генерала вдруг глубоко заныло сердце: он первый раз неприятно ощутил его в своей груди.
— Полковник, поднимай!
Березова уже не занимало то, как пошла в атаку Камская дивизия; он все считал дымы, остро чувствовал боль за грудиной и вдруг, сняв фуражку, крикнул адъютанту-майору, чтобы тот дал сигнал на общую атаку.
На широкое, с измятым рельефом пространство высыпали войска и, окутанные дымом, в пыли разрывов потекли к дороге. Со стрелковыми цепями тронулись танки. Лихие ездовые наяривали коней, чтобы дальше забросить боеприпасы.
Ударная армия пришла в движение, но генерал улавливал в этом движении что-то непрочное и заторопился на свой командный пункт. Полковнику Заварухину сказал правду:
— Тяжело складывается бой, поеду к себе.
Он ловко, молодо вылез из окопчика и скрылся между деревьями, где на лесной дороге стояли с работающими моторами броневик и два легких танка. Пересекая покосную луговину с изрубленными крестьянскими стожарами, командующий через открытую дверь броневика поглядел в грохочущую сторону и увидел то широкое пространство, по которому шли войска. Над ними так же висели белые и грязные лоскуты разрывов, была та же дорога с обломанными тополями, бежали и прятались люди, но генерал не видел всего этого. Он видел только черные тяжелые дымы подбитых танков.
Командующий держался за приваренную к стойке скобу, и потная рука его скользила по железу. Какая-то неопределенная фраза все вилась в голове: «Это ново. Это ново». И жесткая боль неотступно брала за сердце. Что было внове генералу? Или то, что у него впервые болело сердце? Или то, что немцы издали жгли наши танки? Наверно, то и другое.
Генерал Березов хоть и был молод и имел напористый склад души, однако в напряженные минуты умел брать себя в руки и мыслить трезво, спокойно. Начавшиеся бои ошеломили его неожиданной скоротечностью, а после того как он едва не въехал к немцам, его неотступно преследовали одни и те же мысли о том, что он не может предвидеть ход событий, не может коренным образом и влиять на них. Вот и сегодняшний бой, так продуманно и успешно начавшийся, ушел из его рук.
Березову вдруг открылось, что он никогда не знал истинной силы и духа руководимых им войск и потому никогда не мог верно судить, что ждет его войска. И нынешний бой. Чем он отличается от множества других, удачных и неудачных, проведенных генералом? Ничем. Как и во всех прежних боях, Березов выжмет из войск все силы и, конечно, докажет, что он наступал, когда выгодней было обороняться. А дал ли он накануне сражения какое-то мудрое, оригинальное решение, которое настолько бы совпало с силами, духом и потребностью войск, чтобы войска удивились, обрадовались или огорчились, но поверили бы в свою победу?
Генерал понял, что бой проигран — его нельзя изменить, нельзя остановить, — и у Березова в душе поднялась злая решимость броситься самому в пекло боя.
Проезжая мимо артиллерийских позиций, он остановил броневик и пошел на батарею.
Артиллеристы, задымленные и грязные, без ремней, с расстегнутыми воротами, подносили снаряды, заряжали орудия, стреляли, что-то кричали и — удивительно — среди невероятного грохота и звона слышали и понимали друг друга. У отброшенных на ровик пустых и вонючих гильз сидел раненный в ногу молодой солдат и, шало блестя больными глазами, крутил цигарки, раскуривал их, а потом кричал, заботливо выговаривая звук «в»:
— Девкин, подхарчись. Подхарчись, Девкин!
Распаленную цигарку взял подносчик и так затянулся, что тонкие щеки глубоко запали.
Командир батареи, капитан, у которого в мятых петлицах были пришиты самодельные, из жести, шпалы, совсем не обрадовался генералу, а докладывая о батарее, сбился, держа правую руку у виска.
— Жгут они наши тапки, — сказал генерал. — В чем дело?
— Да уж жгут. Два сорок. Огонь!
— А вы как, ведь полезут?! — это было главное, что хотел узнать генерал от артиллеристов.
— Ближе подойдут — влепим, товарищ генерал. А на удалении не та оптика. И скорость снаряда… Три сорок два. Огонь!
— А как настроение?
— Два ноль-ноль. Нелетная погода — живем пока.
Уходя с позиции, генерал слышал бодрящийся голос раненого солдата, по-своему выговаривавшего звук «в»:
— По дешевке отоварю, каширинцы.
«И ни единого бодрого словечка, — думал Березов, влезая в броневик. — Как это он сказал тогда на Елецком аэродроме, этот Заварухин? А ведь дельное сказал. Дельное, черт возьми: «Я иногда сознаю себя так, будто я — это и есть вся людская масса. И не просто частица, крупиночка, нет, а цельное со всеми, нерасторжимое. И понимаю, и чувствую всех как себя, как одного человека».
В полосе наступления морской пехоты Березов приказал водителю повернуть к горевшему танку. Броневик, подпрыгивая на взрывных выбросах и воронках, помчался по открытому месту. На изорванной земле, в сизых и фосфорно-желтых налетах гари валялись убитые в черных поверх сапог брюках и в обычных армейских гимнастерках под блестящими флотскими ремнями. Вокруг были рассыпаны патроны, растребушены вещевые мешки с письмами домашних и махоркой.
Сейчас на эту сторону дороги немецкие снаряды падали редко, и Березов подъехал к самым тополям — их искалеченные стволы источали с детства знакомую горечь, а жесткие, в зазубринах, листья с белой изнанкой по-живому еще звенели на сбитых ветвях.
В мелкой канаве сидели командиры из морской бригады и, когда подошел генерал, стали указывать ему в сторону немцев: от леса навстречу нашей пехоте и танкам шли немецкие приземистые и квадратные танки, которые, казалось, гребут под себя своими широко поставленными гусеницами всю землю до самой маленькой былинки.
154
- Предыдущая
- 154/168
- Следующая
