Праздник Святого Йоргена - Бергстед Гаральд - Страница 24

Коронный вор стоял на краю обрыва и смотрел на лебедей, улетающих вдаль. Им овладело какое-то странное состояние — казалось, он растворился в окружающей природе… И в то же время он с болезненной остротой замечал всё, что происходит вокруг, каждую мелочь, каждый штрих…

Он видел, как толпы паломников с кувшинами и кружками спускаются к источнику, видел соборных быков, спокойно пасущихся на лугу…

Он забыл обо всём: об опасности, о жизни, о смерти, и только смотрел, смотрел на раскинувшиеся перед ним поля, леса и горы… и испытывал какое-то удивительное ощущение лёгкости и радости, смешанной с печалью… Всё в жизни течёт, всё изменяется, как в калейдоскопе: повернул его чуть-чуть — и уже ничего нельзя узнать.

Микаэль не верил в Немезиду, зато у него был зоркий глаз. Он спокойно наблюдал, как по дороге мчится во весь опор гонец курфюрста. И он сразу понял, что это резко повернёт весь ход событий и теперь всё изменится.

Микаэль стоял, скрестив руки на груди, и с любопытством следил, как гонец курфюрста пробирается сквозь толпу паломников. Вот смертельно усталый гроссмейстер берёт у него грамоту курфюрста и читает. Первосвященники ошеломлены. Олеандра падает в обморок.

Микаэль знал, что это случится! Её любовь угасла в тот же миг, как только он перестал быть святым! Бедняжка!

Итак, теперь все знают, кто такой святой Йорген. Его час настал.

Но он не чувствовал страха; в душе его царили мир и покой, словно в тёмном лесу, который медленно погружается в осенний сон.

Он достиг цели, великой цели всей своей жизни. Он обломал палку о лоб своего родителя, он искупал почтенных господ первосвященников в сточной канаве, в родном городе его встречали с таким триумфом, как никого ещё никогда не встречали.

И стоит ли теперь цепляться за жизнь, которая ничем не лучше смерти? В сокровеннейшей глубине его сердца, пылающего жаждой жизни, всегда торчало крохотное ядовитое жало, чёрное жало тоски, и Микаэль не стал бы особенно протестовать, если бы вся эта панорама с богомольцами, быками, виселицей и собором стала для него погребальным саваном, — что ж, эта дурацкая комедия была довольно забавной.

Но прежде чем уснуть вечным сном, ему было бы любопытно посмотреть, как святые отцы выпутаются из этого щекотливого положения. Господа первосвященники — народ практичный, не какие-нибудь там мечтатели. Они боятся призраков и ничего не понимают в чудесах, которые творит какой-нибудь пророк или святой: здесь они абсолютные профаны и легко попадаются на удочку любого проходимца. Но как только они видят, что имеют дело с простым смертным, они сразу же обретают твёрдую почву под ногами и уже ни в чём не уступают противнику: ни в тактике, ни в изворотливости.

Будь они попроще и поглупее, они, конечно, растерзали бы его на части, чтобы отомстить за бесчестие… и навсегда скомпрометировали бы и праздник святого Йоргена, и собор святого Йоргена, и невесту святого Йоргена, и Йоргенстад, и самих себя, ибо все подняли бы их на смех. Ну, а людское море превратилось бы в бушующий поток бешенства, ярости и негодования.

Но, честно говоря, Микаэль вполне полагался на сообразительность святых отцов. Они, конечно, понимали, что любая попытка отомстить Коронному вору погубит их же самих… не говоря уж о том, что вряд ли удастся убедить паломников, будто святой Йорген — дерзкий плут и мошенник, какие бы неопровержимые доказательства они ни представили.

И Микаэль не ошибся. Он прекрасно видел, как первосвященники столпились вокруг своего рассудительного гроссмейстера и стали совещаться.

На лице Коронного вора появилась лукавая улыбка: значит, игра ещё не закончена. Он выжмет лимон до конца.

И Микаэль взглянул даже с некоторым сочувствием на этих одураченных им людей, которые не потеряли присутствия духа и лишь молча стиснули зубы. А кроме того, он чувствовал, что святой капитул отдаёт должное его ловкости и отваге и признаёт за ним право извлечь наибольшую выгоду из одержанной им блистательной победы.

Он запахнул плащ и, спокойно улыбаясь, направился к первосвященникам. Медленно и величественно, словно епископ, он спустился с горы, и паломники снова приветствовали его восторженными криками.

— Итак, святые отцы, — начал Йорген, — мир благополучно избавился от мошенника, а вы не менее благополучно избавились от своих грехов, и, надо сказать, гораздо более лёгким способом. А теперь вернёмся в собор. Дорогой тесть, где моя невеста?

— Я не скрою от вашего святейшества, — отвечал гроссмейстер с принуждённым поклоном, — что несколько минут назад мы получили весьма важные известия.

— Какие же именно? — осведомился Йорген, обводя святых отцов ангельски невинным, но твёрдым взглядом.

— Нам сообщили точные приметы Коронного вора.

— Но ведь мы его повесили, — мягко заметил святой.

— Во всяком случае, должны были повесить, — свирепо заявил гроссмейстер, глядя на носки своих башмаков. — К сожалению, мы повесили не того, кого следовало; однако теперь мы напали на след этого преступника и обнаружили, что всё это время он был гораздо ближе к нам, чем мы предполагали.

— То же самое приходило в голову и мне, дорогие мои первосвященники, — спокойно сказал святой. — Однако я боюсь, что до конца разобраться в этом деле будет гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд.

— А может быть, всё-таки попробуем? — зловеще спросил гроссмейстер. — Начальник стражи курфюрста извещает нас, что Коронного вора можно узнать по красному солнцу на груди.

— И прекрасно, — весело сказал святой Йорген. — Значит, всех надо подвергнуть осмотру.

— Всех без исключения! — вставил казначей. Он никак не мог удержаться, хотя гроссмейстер всё время толкал его локтем.

— Разумеется, господин казначей! — любезно согласился святой. — И начнём сверху..

— С вашего святейшества! — пробурчал казначей, несмотря на предостережения гроссмейстера.

— Я весь к вашим услугам… дорогие господа первосвященники! — сказал святой так искренне и чистосердечно, что казначей разинул рот от изумления.

Гроссмейстер, который уже начал нервничать, поспешил прервать казначея:

— Однако подобный осмотр, вне всякого сомнения, оскорбил бы религиозные чувства нашего возлюбленного народа.

— Возможно, — улыбнулся святой Йорген.

— И мы полагаем, что своим незамедлительным отбытием из города ваше святейшество могло бы избавить нас от столь тягостной необходимости… до того, как сюда прибудут стражники курфюрста… мы ждём их сегодня вечером.

— Дорогие мои первосвященники! — святой Йорген говорил с необыкновенной сердечностью в голосе. — Как ни горько мне расставаться с моим достойным и верным капитулом и вновь покидать родной город, куда я вернулся после трёхсотлетнего отсутствия, я всё же не могу не пойти навстречу пожеланиям моего дорогого тестя и гроссмейстера… Подразумевается, если мне будет выдан вполне надёжный паспорт, ибо, к сожалению, у нас нет никакой уверенности в том, что стражники курфюрста отнесутся к трёхсотлетнему святому с таким же высоким доверием, какое ему было оказано в Йоргенстаде.

— Господин секретарь, — сказал гроссмейстер, — не угодно ли вам приготовить такой паспорт. На чьё имя, ваше святейшество?

— На имя графа Микаэля фон Темпельхейма.

— Пишите, — приказал гроссмейстер, побагровев от ярости.

— Кроме того, я выражаю надежду, что, провожая меня, вы воздадите мне все почести, подобающие моему высокому сану.

— Разумеется.

— Пушечный салют…

— Несомненно.

— Духовой оркестр и звон колоколов…

— Ничего нет проще.

— Далее, вы предоставите в моё распоряжение большую соборную карету, запряжённую четырьмя соборными быками.

— Пишите, господин секретарь, — сказал гроссмейстер. Он пылал, кипел и дрожал от гнева.

— Провизии на неделю!

— Пишите.

— Семь окороков. Четырнадцать хлебов. Три круга сыра, в том числе один круг копчёного, который мне особенно понравился.