Русские богатыри (сборник) - Карнаухова Галина - Страница 10

• Предыдущая
• 10/36
• Следующая

– Дай мне скорее, мать, гусли мои звонкие, неси платье скоморошье, я пойду на пир к князю Владимиру!

Надел Добрыня зелёные сапожки, соболью шубку, шапку пушистую, взял в руки гусельки, ни дать ни взять – скоморох, что гостей потешает на весёлом пиру. Пошёл Добрынюшка к князю Владимиру.

У дверей стоят придворники и приворотники, не хотят впускать на пир гусляра-скоморошника.

Он приворотников отталкивает, придворников отпихивает, смело входит в княжескую горницу.

– Здравствуй, солнышко Владимир-князь, укажи мне, где место скоморошье?

Отвечает с сердцем Владимир-князь:

– Неучтивый, бойкий скоморошина, ваше место скоморошье за печкой муравленой, в закопчённом запечнике.

Сел скоморох за печкой, положил гусли на колени, поглядел вокруг. Видит – сидит Настасья Микулишна, слёзы льёт, убивается.

Ударил скоморох по звонким струнам, завёл песню… Он поёт, звонкие струны пощипывает, словно сокол лебёдушек. У него голос как река течёт, как поток шумит, как гром гремит.

Заслушались гости, задумались.

Говорит Настасья Микулишна:

– Хорошо скоморох поёт, словно муж мой Добрынюшка.

Оборвал скоморох золотую струну, и песня кончилась.

Вот Владимир-князь и говорит:

– Не простой это скоморох, а, видно, русский богатырь. Садись, скоморох, где хочешь за стол: хочешь – рядом со мной, хочешь – против меня, хочешь – рядом с княгиней.

Не сел скоморох ни рядом с князем, ни рядом с княгиней, а сел скоморох против Настасьи Микулишны.

Послал ему князь чару сладкого вина со своего стола.

Встал скоморох, поклонился и спрашивает:

– Ты дозволь мне, князь, эту чару поднести кому сам захочу.

– Изволь, богатырь.

Опустил Добрыня в чашу обручальное кольцо и поднёс чару Настасье Микулишне:

– Выпьешь до дна – увидишь добра, а не выпьешь до дна – не видать тебе добра.

Выпила Настасья вино, и подкатилось к её губам золотое кольцо. Схватила она кольцо, надела на палец, встала на ноги:

– Не тот муж, что рядом со мной, а тот мой муж, что против меня.

Бросилась к Добрыне Никитичу:

– Прости меня, Добрыня, не своей волей пошла, меня силой выдали!

Обнял её Добрынюшка:

– Знаю я, милая жена. Не на тебя я дивлюсь, а на князя с княгинею. Я за них с чёрным вороном бился, в поле дороги прочистил, на заставе простоял двенадцать лет, а они мою жену любимую за другого силой замуж отдают!

Стыдно стало князю с княгинею, не смеют на Добрыню глаз поднять.

А Добрыня на Алёшу глядит:

– Да ещё я дивлюсь на моего братца названого, на Алёшу Поповича, – знал он, что я жив-здоров.

Упал Алёша Добрыне в ноги:

– Ты прости меня, прости, старший брат!

– Не прощу я тебя, Алёша, что ты привёз им весть нерадостную, будто Добрыня мёртвым лежит. Сколько слёз пролила моя матушка, побелели её косы чёрные, потускнели её ясные глаза, тяжело она по сыну плакала, – этой вины мне не простить тебе!

Ухватил он Алёшу за жёлтые кудри, стал по горнице его таскать, гуслями яровчатыми охаживать. Стал Алёшенька Леонтьевич поохивать, да за буханьем не слышно было оханья. Разгорелось у Добрыни сердце, поднял он Алёшу на руки и хотел его бросить о кирпичный пол. Тут бы Алёше и конец пришёл, да старый казак Илья Муромец ухватил Добрыню за руки:

– Не убей, Добрыня, русского богатыря, он ведь нужен русским людям. Он хоть силой не силён, да напуском смел.

Отпустил Добрыня Алёшу, тот поохивает да за печку прячется. А Добрыня взял Настасью Микулишну, поцеловал в уста сахарные и повёл в свои палаты белокаменные.

Видит Мамелфа Тимофеевна, что не месяц всходит ясный, не заря румяная, не частые звёзды высыпали, а красное солнышко в горнице зажглось – выходит в горенку любимый сын с дорогой женой, молодой хозяин Добрыня с Настасьей Микулишной!

Зажили они по-старому, по-старому да по-бывалому.

В старину стародавнюю жил под городом Муромом, в селе Карачарове крестьянин Иван Тимофеевич со своей женой Ефросиньей Яковлевной.

Был у них один сын Илья. Любили его отец с матерью, да только плакали, на него поглядывая: тридцать лет Илья на печи лежит, ни рукой, ни ногой не шевелит. И ростом богатырь Илья, и умом светел, и глазом зорок, а ноги его не носят, словно брёвна лежат, не шевелятся.

Слышит Илья, на печи лежучи, как мать плачет, отец вздыхает, русские люди жалуются: нападают на Русь враги, поля вытаптывают, людей губят, детей сиротят. По путям-дорогам разбойники рыщут, не дают они людям ни проходу, ни проезду. Налетает на Русь Змей Горыныч, в своё логово девушек утаскивает.

Горько Илья, обо всём этом слыша, на судьбу свою жалуется:

– Эх вы, ноги мои нехожалые, эх вы, руки мои недержалые! Был бы я здоров, не давал бы родную Русь в обиду врагам да разбойникам!

Так и шли дни, катились месяцы…

Вот раз отец с матерью пошли в лес пни корчевать, корни выдирать, готовить поле под пахоту. А Илья один на печи лежит, в окошко поглядывает.

Вдруг видит – подходят к его избе три нищих странника.

Постояли они у ворот, постучали железным кольцом и говорят:

– Встань, Илья, отвори калиточку.

– Злые шутки вы, странники, шутите: тридцать лет я на печи сиднем сижу, встать не могу.

– А ты приподнимись, Илюшенька.

Рванулся Илья – и спрыгнул с печи, стоит на полу и сам своему счастью не верит.

– Ну-ка, пройдись, Илья.

Шагнул Илья раз, шагнул другой – крепко его ноги держат, легко его ноги несут.

Обрадовался Илья, от радости слова сказать не может. А калики перехожие ему говорят:

– Принеси-ка, Илюша, студёной воды.

Принёс Илья студёной воды ведро.

Налил странник воды в ковшичек.

– Попей, Илья. В этом ковше вода всех рек, всех озёр Руси-матушки.

Выпил Илья и почуял в себе силу богатырскую. А калики его спрашивают:

– Много ли чуешь в себе силушки?

– Много, странники. Кабы мне лопату, всю бы землю вспахал.

– Выпей, Илья, остаточек. В том остаточке всей земли роса: с зелёных лугов, с высоких лесов, с хлебородных полей. Пей.

Выпил Илья и остаточек.

– А теперь много в тебе силушки?

– Ох, калики перехожие, столько во мне силы, что кабы было в небесах кольцо, ухватился бы я за него и всю землю перевернул.

– Слишком много в тебе силушки, надо поубавить, а то земля носить тебя не станет. Принеси-ка ещё воды.

Пошёл Илья по воду, а его и впрямь земля не несёт: нога в земле, что в болоте, вязнет, за дубок ухватился – дуб с корнем вон, цепь от колодца, словно ниточка, на куски разорвалась.

Уж Илья ступает тихохонько, а под ним половицы ломаются. Уж Илья говорит шёпотом, а двери с петель срываются.

Принёс Илья воды, налили странники ещё ковшичек.

– Пей, Илья!

Выпил Илья воду колодезную.

– Сколько теперь в тебе силушки?

– Во мне силушки половинушка.

– Ну, и будет с тебя, молодец. Будешь ты, Илья, велик богатырь, бейся-ратайся с врагами земли родной, с разбойниками да с чудищами. Защищай вдов, сирот, малых деточек. Никогда только, Илья, со Святогором не спорь: через силу носит его земля. Ты не ссорься с Микулой Селяниновичем: его любит мать сыра земля. Не ходи ещё на Вольгу Всеславьевича: он не силой возьмёт, так хитростью-мудростью. А теперь прощай, Илья.

Поклонился Илья каликам перехожим, и ушли они за околицу.

А Илья взял топор и пошёл на пожню к отцу с матерью. Видит – малое местечко от пенья-коренья расчищено, а отец с матерью, от тяжёлой работы умаявшись, спят крепким сном: люди старые, а работа тяжёлая.

Стал Илья лес расчищать – только щепки полетели. Старые дубы с одного взмаха валит, молодые с корнем из земли рвёт. За три часа столько поля расчистил, сколько вся деревня за три дня не осилит. Развалил он поле великое, спустил деревья в глубокую реку, воткнул топор в дубовый пень, ухватил лопату да грабли и вскопал и выровнял поле широкое – только знай зерном засевай!

• Предыдущая
• 10/36
• Следующая