Десять слов про Китай - Хуа Юй - Страница 2
- Предыдущая
- 2/8
- Следующая
Всякий исторический переворот имеет свой символ. Таким символом оказались и события 1989 года на площади Врат небесного спокойствия (Тяньаньмэнь). Пекинские студенты вышли на эту площадь с требованиями демократических свобод и прекращения «спекуляций партработников». Так как власти наотрез отказались от диалога, студенты объявили голодовку. Их поддержали заполнившие улицы горожане. На самом деле пекинцев волновали не столько «демократические свободы», сколько «спекуляции партработников». Шел одиннадцатый год объявленного Дэн Сяопином курса «реформ и открытости». Выросли цены, но при этом окрепла экономика, на глазах повышался уровень жизни. Крестьяне от реформ выигрывали; массовое разорение и закрытие заводов произошло только в девяностые, так что и рабочие еще ничего не потеряли. Нынешние вопиющие социальные противоречия тогда лишь намечались. Народ был возмущен тем, как себя вели некоторые дети чиновников, богатевшие на использовании государственных ресурсов. По сравнению с сегодняшней расцветшей махровым цветом коррупцией «спекуляции партработников» выглядят детскими играми. Начиная с девяностых годов коррупция в Китае росла не менее поразительными темпами, чем экономика.
Лесным пожаром охватившее страну движение протеста затихло вместе с треском выстрелов, прозвучавших ранним утром 4 июня на площади Тяньаньмэнь. Когда в октябре я второй раз за тот же год очутился в Пекинском университете, передо мной предстала совершенно иная картина: в сумерках по берегам озера бродили влюбленные пары, из окон общежитий доносились голоса зубрящих английские слова и стук маджонга. За лето все переменилось так, словно весной ничего и не случилось. В событиях на площади Тяньаньмэнь разом выплеснулись все политические страсти, накопившиеся в людях со времен культурной революции. Образовавшуюся пустоту заполнило сильное желание заработать – и когда все китайцы как один захотели разбогатеть, наступило экономическое процветание девяностых.
Оно принесло массу новых слов: сидящий в Интернете «сетевой народ», торгующий акциями «биржевой народ», покупающий паевые фонды «паевой народ», балдеющие от поп-звезд фанаты, оказавшиеся на улице рабочие, подавшиеся на заработки в город крестьяне, – полинявшее слово «народ» распалось на эти понятия, как арбуз на куски. В годы культурной революции «народ» определялся просто и ясно: «рабкрестсолдстудторг»; «торг» означал не торговцев, а работников торговли. События на площади Тяньаньмэнь стали для этого слова судьбоносными – оно обуржуазилось и полностью изменило свой смысл.
Говоря современным рыночным языком, «народ» – упаковка, в которую разные эпохи заворачивают разное содержимое.
Весной 1989 года Пекин превратился в анархический рай. Вдруг исчезла полиция, и ее обязанности возложили на себя студенты и горожане. Такой Пекин ушел в прошлое безвозвратно. Объединенные общими целями, люди безо всякой полиции установили в городе образцовый порядок. Улица просто дышала дружелюбием. Можно было без билетов ездить в метро и автобусе, все друг другу улыбались, пропало чувство отчуждения. Люди перестали ссориться; рядившиеся раньше за каждый грош разносчики теперь бесплатно раздавали демонстрантам еду и питье; пенсионеры забирали из банков свои скудные сбережения и дарили их студентам; сообщество карманников заявило, что в знак поддержки голодающих прекращает воровать… В том Пекине «все люди стали братья».
Каждому, кто жил в китайском городе, знакомо ощущение огромной человеческой массы. Но только видевший многомиллионные толпы на площади Тяньаньмэнь по-настоящему почувствовал, что Китай – страна с самым большим населением в мире. Съехавшиеся отовсюду студенты становились на площади или просто где-нибудь на улице и говорили дни напролет, хрипли, теряли голос, но упрямо продолжали выступать. Умудренные летами старики, матери с детьми на руках с уважением смотрели на их юные лица, слушали их порой незрелые речи, энергично кивали и горячо аплодировали.
Были и забавные моменты. Однажды в полутемном зале Китайской академии общественных наук на заседании союза столичной интеллигенции я стал свидетелем нападения нескольких деятелей науки и культуры на заместителя главного редактора одной газеты. Газета только что опубликовала заявление союза, и борцы за правду были возмущены тем, что их подписи напечатали ближе к концу списка – под именами людей гораздо менее известных. Никакие объяснения и извинения их не устраивали. Успокоились они только с появлением Янь Цзяци.
Я в первый и последний раз увидел этого знаменитого ученого, в то время близкого к реформатору Чжао Цзыяну. Он вошел в зал и еле слышно, подавленно сказал притихшей публике: «Цзыян лег в больницу».
Если руководитель ложился в больницу, это означало, что он потерял власть или прячется. Все участники заседания мигом поняли, что произошло. Особенно сообразительные смылись сразу, а вскоре и остальных как ветром сдуло.
После событий на площади Тяньаньмэнь Чжао Цзыян исчез из нашего поля зрения. Только в 2005 году новостное агентство Синьхуа сообщило о смерти некогда влиятельного политика в следующей краткой заметке: «Товарищ Чжао Цзыян долгое время страдал заболеваниями органов дыхания и сердечно-сосудистой системы и неоднократно проходил стационарное лечение. В последнее время состояние его здоровья резко ухудшилось, медицинские мероприятия не принесли желаемого эффекта, и 17 января он скончался в Пекине в возрасте 85 лет».
В Китае даже о смерти вышедшего на пенсию министра сообщают гораздо подробнее. А тут – крупный партийный деятель, однако его биографию не привели и даже не указали времени прощания с телом. Но о траурной церемонии каким-то образом узнала самая бесправная группа китайского населения – так называемые судебные беженцы, ночующие в Пекине на Южном вокзале. Конечно, полиция не пустила их на гражданскую панихиду, ведь у них не было пригласительных билетов. Тогда они встали на улице с транспарантами, выражающими скорбь по Чжао Цзыяну.
В Китае существует традиция подачи жалоб в обход законодательной системы – последняя надежда обиженных, жертв коррупции и неправого суда, воображающих, будто где-то еще остались неподкупные функционеры. Это наследие древних конфуцианских обычаев, когда люди верили в честность чиновников больше, чем в беспристрастность закона. «Судебные беженцы» стекаются в Пекин со всех концов Китая, часто тратя последние деньги на проезд, и мечтают, что когда-нибудь явится добрый начальник и восстановит справедливость. По официальным данным, в 2004 году количество жалоб достигло десяти миллионов. «Беженцы» влачат жалкое существование: голодают, ночуют на улице, полиция их гоняет, как нищих, а некоторые хорошо живущие интеллектуалы называют их «психически больными людьми». Этот-то обездоленный «народ» и пришел в январе 2005 года попрощаться с Чжао Цзыяном. Они называли его «самым обиженным человеком в Китае» – сами они еще могут к кому-то обратиться, а Чжао Цзыяну «и пожаловаться было некуда».
В конце мая я вернулся в провинцию Чжэцзян, уладил домашние дела и 3 июня сел в пекинский поезд. Я лежал на плацкартной полке и под мерный перестук колес думал, что студенческое движение – настоящий марафон, который неизвестно когда закончится. В вагоне зажегся свет – наступил вечер. Наутро меня разбудило радио, и по возбужденному голосу диктора я понял, что войска вошли на площадь Тяньаньмэнь.
После выстрелов 4 июня студенты – и пекинские, и иногородние – обратились в бегство. У меня до сих пор стоят перед глазами толпы, которые я увидел, выйдя из Пекинского вокзала. Я некстати вернулся в город как раз тогда, когда все его покидали. Пробираясь с рюкзаком за плечами сквозь толкущийся на привокзальной площади народ, я уныло думал, как бы поскорее уехать отсюда.
Уехал я 7 июня. Из-за сгоревшего поезда железнодорожное сообщение между Пекином и Шанхаем нарушилось. Я решил добраться поездом до Уханя, а оттуда поплыть домой, в Чжэцзян, на теплоходе. До Пекинского вокзала мы с парой попутчиков поймали трехколесную таратайку. Центральная улица Вечного спокойствия поражала своей пустынностью. Бурливший еще несколько дней назад Пекин обезлюдел. В темноте пылали остовы машин. У Врат основания государства мы робко проехали под дулом нацеленной прямо на нас грозной танковой пушки. У вокзальной кассы очередь меня чуть не раздавила. Билеты остались только стоячие, «без места». Военный патруль пустил меня внутрь только после тщательной проверки, убедившись, что я не похож на фотографию ни одного из тех, кто числился в розыске.
- Предыдущая
- 2/8
- Следующая
