Кованый сундук - Воинов Александр Исаевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/31
• Следующая

— Соколов?! Да что вы говорите! Бывший начфин?

— Он самый!..

— Где же он?

— У нас в госпитале.

— А как он к вам попал?

— Бежал с дороги из колонны военнопленных. Гитлеровцы вывели их из концлагеря и погнали на запад. Ну, он как-то сумел от них уйти. Охранники ему вслед стреляли, ранили в правую руку. Посмотрели бы вы, во что он превратился! Какая шинелишка, какие сапоги! Весь оборванный! Чудом от смерти спасся…

— В каком он состоянии?

— Слаб, но бодр… шутит даже… сказал, чтобы я вам передал от него привет. Он говорит, что хотел бы увидеться с вами.

Стремянной на минуту задумался.

— Хорошо. Я сейчас приду… — Он шагнул к двери, за которой висел его полушубок, и обернулся. — А как здоровье того солдата Еременко, которому сегодня ноги ампутировали? Знаете, того — из концлагеря?

— Еременко?.. Еременко полчаса назад умер. Так и не пришел в сознание, бедняга. Операция была слишком тяжелая, а сил у него — никаких. Сами понимаете…

Стремянной невольно остановился на пороге.

— Умер, говорите… Так, так… Ну что ж, я сейчас приду.

Он быстро накинул полушубок и, отдав дежурному необходимые распоряжения, вышел из штаба…

Когда Стремянной вошел во двор госпиталя, двое санитаров выносили из дверей носилки. По тяжелой неподвижности плоского, как будто прилипшего к холсту тела сразу было видно, что на носилках лежит мертвый. Еременко!.. Стремянной взглянул в темное лицо с глубоко запавшими закрытыми глазами. «Ах, будь они прокляты, сколько вытерпел этот человек! И вот — всё…»

Стремянной снял шапку и, пропустив мимо себя санитаров, смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом дома. Потом он рывком открыл тяжелую, обмерзшую снизу дверь и вошел в госпиталь.

В лицо ему ударил знакомый теплый госпитальный запах только что вымытых полов, эфира, сулемы. Неярко горели редкие электрические лампы. В дальнем углу коридора громоздились одна на другой школьные парты. Двери классов, превращенных в палаты, были широко открыты. Там тесно, чуть ли не вплотную друг к дружке, стояли койки. Койки стояли и в коридоре. Только одна дверь была плотно закрыта. «Уж не тут ли кабинет Медынского?» — подумал Стремянной и приоткрыл дверь.

Он увидел стены и шкафы, завешенные белыми простынями, никелированные столики для инструментария и на них — в ярком свете подвешенной к потолку прожекторной лампы — флаконы, чашки, щипцы, разной формы ножи и пилки.

Середину комнаты занимал операционный стол на высоких ножках, на нем лежал раненый, по грудь покрытый простыней. Женщина в белом халате и маске, чуть подавшись вперед, быстрыми и точными движениями зашивала рану.

Услышав скрип двери, она повернула закрытое до самых глаз лицо и вопросительно посмотрела на Стремянного.

Он смущенно улыбнулся, махнул рукой и поскорей прикрыл дверь.

Где же все-таки Медынский? Куда он запропастился?

Как раз в эту самую минуту начальник госпиталя появился на верхней площадке лестницы.

— Соколов не здесь, товарищ подполковник, он наверху — в палате для легко раненных, — говорил он, перегибаясь через перила. Медынский был уже без шинели, в выглаженном халате с тесемочками, аккуратно завязанными сзади на шее и у кистей рук. Это придавало его облику какую-то спокойную деловитость. — Я ему сказал, что вы сейчас придете.

— И что же он?

— Он даже весь загорелся от радости. Вы не можете себе представить, как измучен этот человек.

Медынский повел Стремянного на второй этаж. Они прошли мимо перевязочной, из которой сквозь плотно закрытые двери доносились стоны раненого и молодой женский голос: «Ну, миленький, хороший мой, потерпи! Ну, минуточку еще потерпи, мой дорогой».

— Это что, Анна Петровна перевязывает? — спросил Стремянной прислушиваясь.

— Да, она. А что, сразу узнали?

Стремянной кивнул головой:

— Как не узнать! Много она со мной повозилась…

Они прошли в конец длинного, широкого коридора, в который выходили двери из пяти классов. У самой последней Медынский остановился:

— Здесь… Я вам нужен?

— Нет, не беспокойтесь, занимайтесь своими делами, товарищ Медынский. Если будет надо, я попрошу вас зайти или сам зайду.

— Слушаю!

Медынский ушел, но Стремянной не сразу открыл дверь. Он постоял немного, держась за железную ручку. Ему с необыкновенной ясностью вспомнилась вдруг всклокоченная голова Еременко в глубине темных нар, а потом — провалившиеся мертвые глаза с почти черными веками… Каким-то он увидит Соколова?!

Стремянной толкнул дверь и вошел в палату.

Соколова он увидел сразу. Тот лежал на крайней койке у окна. В палате громко разговаривали и смеялись. Увидев Стремянного, все разом затихли. С ближайшей койки на него смотрели большие серые глаза лейтенанта Федюнина, накануне попавшего под бомбежку. Ему посчастливилось: он остался жив — взрывная волна прошла стороной, — но он получил три осколочных ранения в ноги. Стремянной хорошо знал Федюнина и жалел его.

— Здорово, Федюнин! — сказал он проходя. — Надеюсь, недолго залежишься?

— Зачем долго? Через две недели вернусь, — ответил Федюнин и широко улыбнулся.

Остальных, кроме Соколова, Стремянной не знал — это были солдаты из разных частей, но они его встретили как старого знакомого.

— Здравствуйте, товарищ подполковник! Проведать нас пришли? — сказал усатый немолодой солдат с перевязанным плечом.

— Проведать, проведать…

— В палате номер девять все в порядке, товарищ начальник! Все налицо. Никого в самовольной отлучке нет, — шутливо отрапортовал солдат.

Стремянной улыбнулся:

— Вижу, настроение здесь боевое.

— Самое боевое, — подал из другого угла голос артиллерист с широкой повязкой вокруг головы. — Тут у нас полное взаимодействие всех родов войск — от артиллерий до походной кухни. Хоть сейчас наступай!..

— Вот и хорошо, — отозвался Стремянной, с удовольствием поглядев на его широкое, чуть рябоватое лицо со смелыми, очень черными под белой повязкой глазами. — Подремонтируетесь тут, подвинтите гайки и айда — пошли!..

Он миновал койку артиллериста и остановился у занавешенного окна, в том углу, где лежал бывший начфин.

— Здравствуйте, товарищ Соколов!

Соколов с усилием приподнялся с подушек.

Его забинтованная правая рука была тесно прижата к груди. Он подал Стремянному левую руку и крепко сжал его ладонь.

— Я так рад, так рад…, — сказал он, слегка задыхаясь от волнения и не выпуская руки Стремянного из своей. — Ведь я уже потерял всякую надежду когда-нибудь вас всех увидеть… Потерял всякую надежду остаться в живых…

По его бледным, небритым щекам катились слезы радости. С тех пор как Стремянной видел его в последний раз, Соколов, конечно, сильно переменился. Но никак нельзя было понять, в чем же эта перемена. Постарел, похудел? Да, конечно… Но не в этом дело. Бороды нет?.. Это, разумеется, очень меняет человека, но опять-таки не в этом дело… Стремянной напряженно вглядывался в какое-то отяжелевшее, как будто отекшее лицо Соколова. А тот улыбался дрожащими губами и, усаживая Стремянного у себя в ногах — в комнате, тесно заставленной койками, не оставалось места даже для табуретки, — все говорил и говорил, торопливо, обрадованно и взволнованно, словно опасаясь, что, если он замолчит, — гость его встанет и уйдет.

— Нет, какая радость, какая радость, что я вас вижу!.. — Он прикоснулся дрогнувшими пальцами к локтю Стремянного. — Вы уже подполковник, а, помнится, когда вас назначили к нам, вы еще майором были. Это каких-нибудь восемь месяцев тому назад… Каких-нибудь семь месяцев… — Он откинулся на подушку и прикрыл глаза рукой. — А сколько за эти месяцы пережито… Боже ты мой… Сколько пережито…

— Вы только не волнуйтесь, товарищ Соколов, — сказал Стремянной, стараясь самым звуком голоса успокоить его. — Не надо вам сейчас все это вспоминать.

• Предыдущая
• 12/31
• Следующая