Чапаёнок - Могилевская Софья Абрамовна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/15
• Следующая

— Митя! — вдруг с отчаянием крикнул Алексей. — Митюшка, отзовись!

И вдруг тихий стон, такой тихий и жалостный, что Алексею показалось, будто трава шелестит, раздался снизу, совсем близко, рядом.

Алексей весь замер. Нет, быть не может… Почудилось, видно.

И вдруг…

— Лё-ша… — совсем ясно услыхал он слабый, как стон, как шелест травы, голос. — Лёша, я тут…

Алексей сбежал вниз с холма, под откос, и в глубокой ложбине, заросшей свежей, не выгоревшей здесь травой, увидел мальчика. Митя лежал чуть живой, крепко прижимая раненую спину к земле, и смотрел на него широко открытыми, измученными глазами.

— Митюшка, друг мой, товарищ!.. — чуть не плача, крикнул Алексей, опускаясь на колени возле Мити.

Это был последний бой за Уральск. Больше сражений не было. Белоказачьи войска бежали. Красные полки разорвали кольцо двухмесячной блокады и вплотную подошли к Уральску.

11 июля у хутора Новенького чапаевцы соединились с защитниками освобождённого города и вошли в Уральск.

Все улицы нарядились в красные флаги. Народу стеклось столько, что ни пройти, ни проехать. Всё было запружено взволнованной толпой.

— Слава герою! Слава Чапаеву! — неслось со всех сторон.

— Да здравствует непобедимая Красная Армия!

И снова:

— Ура Чапаеву! Ура красному полководцу!

— Ура чапаевским бойцам и командирам!

Тысячные толпы расступались, давая дорогу Чапаеву. Он ехал на белом коне, а восторженные крики встречали и провожали его.

В тот же день командующий товарищ Фрунзе, получив известие об освобождении Уральска от белоказачьих войск, дал срочную телеграмму в Москву, товарищу Ленину:

Телеграмма В. И. ЛЕНИНУ

№ 207 11 июля 1919 г.

Сегодня в двенадцать часов снята блокада Уральска.

Наши части вошли в город.

Командующий Южной группой Фрунзе.

В Уральске Митю поместили в лазарет. Его положили в самую светлую и солнечную палату. Ему было очень плохо. Он метался весь в жару и в бреду.

То на него неслись оскаленные морды вражьих коней. Вот они скачут прямо на него… Не остановить, не задержать страшной лавины Митя кидает прямо в лошадиные морды одну гранату за другой. Раз!.. И ещё! И ещё! И ещё!..

То перед ним снова был товарищ Чапаев, как однажды на параде.

На белом красивом коне скачет он перед строем бойцов. И Митя вместе со всеми тоже в строю. Большое, ослепительное солнце горит на медных трубах оркестра. И Мите больно, душно и жарко от этих пылающих на солнце труб.

Потом всё куда-то пропало.

Зажужжали надоедливые мухи. Заныла спина. Он тихо и жалобно стонал, не в силах от слабости открыть глаза.

— Пить… пить хочу…

И тут возле его койки раздались шаги. Чья-то рука протянула ему кружку с водой, чей-то голос, знакомый и участливый, проговорил:

— На, испей водицы, Митя… Испей, сынок…

Митя протянул руку, открыл глаза и вздрогнул от неожиданности. Может, и это ему привиделось?

Рядом с койкой стоял товарищ Чапаев.

Довольно долго просидел товарищ Чапаев возле Мити, а Мите показалось, будто пролетело всего несколько минут.

Говорили о разных делах. Говорил, правда, всё больше товарищ Чапаев, а Митя только улыбался.

— Вот погоди, теперь война скоро кончится. Недолго ей осталось… Скоро всех белых прогоним, — близко наклонившись к Мите, говорил Чапаев.

— А прогоним? — тихо спросил Митя.

— Обязательно прогоним! По-другому и быть не может. Всех прогоним, кто будет мешать нам новую жизнь строить. А как прогоним разных буржуев, капиталистов да богачей, так и заживём! Ребята все будут учиться. Ты учиться хочешь?

— Хочу! Только я лучше хочу быть… храбрым…

— А разве ты не храбрый? Ты, брат, храбрый.

— Я, как вы, хочу быть…

Чапаев улыбнулся, а потом задумчиво сказал:

— Насчёт храбрости я так думаю, браток: когда знаешь, за какое дело свою жизнь отдаёшь, когда знаешь, за что борешься, тогда храбрость бывает такая, что никто тебя не остановит, и будешь ты драться из последних своих человеческих сил. Так-то вот, Митюха… Понял?

— Понял… — ответил Митя, и глаза у него заблестели.

— А учиться ты обязательно будешь. Все у нас будут учиться — так товарищ Ленин сказал. А что товарищ Ленин говорит, всё правда и всё будет обязательно. Думаешь, мне неохота учиться? Вот послали меня в Москву, в академию учиться…

— Знаю, — сказал Митя.

— А не пришлось… Не до ученья, когда враг со всех концов наползает. Воевать приходится, а не учиться. Зато вы все, ребятишки, будете учёными, жить будете по-хорошему, вольно, весело… Вот за то и воюем теперь, Митя.

На прощанье Чапаев крепко пожал исхудавшую Митину руку и проговорил:

— Завтра тебя в Саратов отправят! Я велел.

— Зачем в Саратов? — испугался Митя. — Я не хочу в Саратов.

— Чудак! Ну чего забоялся? В Саратове больницы получше, скорее тебя вылечат.

— Меня и здесь скоро вылечат.

Чапаев провёл ладонью по Митиной стриженой голове.

— Ну, в Саратов не хочешь — ладно. Здесь скорей выздоравливай. А поправишься — в ординарцы к себе возьму.

Сердце у Чапаёнка заколотилось от радости. Даже весь лоб покрылся испариной.

— А подрасти как же? — прошептал он. — До ординарца подрасти надо?

— Ничего… Теперь ты вырос, теперь ты настоящий боец!

Только не пришлось Мите стать ординарцем товарища Чапаева.

Рана у него заживала медленно, плохо, и когда чапаевцы двинулись снова в поход, через прикаспийские степи, на город Гурьев, Митя всё ещё находился в лазарете, и доктор даже приблизительно не мог сказать, когда он будет здоров и сможет вернуться в строй.

Прошло около двух месяцев. Наступил сентябрь. Солнце палило горячо. Несмотря на осень, было душно и жарко, как летом.

Чапаёнок понемногу поправлялся. И вот наконец наступил замечательный дёнь: доктор сказал, что Митя совсем здоров и может хоть завтра отправляться на передовые позиции, к себе в часть.

Не бежал, а летел Митя вверх по лестнице из кабинета врача к себе в палату.

— Дядя Тимошенко! Дядя Тимошенко! — крикнул он маленькому забинтованному пулемётчику, соседу по койке. — Дядя Тимошенко! Хоть сегодня, хоть завтра в часть! Слышишь? Хоть сегодня, хоть завтра…

Но маленький пулемётчик не засмеялся ему в ответ, не похлопал по плечу, не порадовался вместе с ним.

Маленький пулемётчик сидел на койке, обхватив руками голову. Он даже не глянул на него.

— Дядя Тимошенко… — сразу стихнув, прошептал Митя и заглянул ему в лицо.

По щекам пулемётчика текли слёзы. Он плакал.

— Дядя Тимошенко… что с тобой?

И тогда Митя услыхал страшную весть, полученную только что с фронта, из города Лбищенска, где находился штаб Чапаевской дивизии.

Неспокойный, хмурый был Чапаев в ту ночь, на пятое сентября. Допоздна всё ходил из угла в угол, всё думал тревожную думу.

Ровно бы нечего тревожиться. Высылали разведку. Ничего нового разведчики не показали: нет поблизости врага. И воздушная разведка ничего не обнаружила.

Ровно бы можно спать спокойно. Но тревога мучила и грызла Чапаева. Не слишком ли спокойно вокруг? Хитёр, увёртлив враг.

Эх, будь бы сейчас с ним Фурманов, его любимый военный комиссар! Вдвоём, может, и разглядели бы, что неладно вокруг.

Но нет возле него комиссара. Отозвал его товарищ Фрунзе на другой фронт. А нынешний, новый, Павел Степанович Батурин, — с ним ещё не подружились, не расскажешь ему, что залегло на сердце. Да и в обстановке пока мало разбирается.

Нет, слишком всё спокойно, не бывает такого на войне.

«Завтра чуть свет во все концы разошлю разведку», — решил Чапаев; с этим и лёг спать. Но даже во сне лицо его было озабоченным, и глубокая морщина разрезала лоб.

• Предыдущая
• 14/15
• Следующая