Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/37
• Следующая

— Нет, — Салабон мотнул головой.

— Это я играл, извините, — проговорил Антон, немного придя в себя и пытаясь запахнуть куртку не отжимая локтей.

— Ты? — Пальцы распрямились, и «пистолет» превратился в ладонь, протянутую для приветствия. — Я Лисенков, хозяин этого дома. — И он почтительно тряхнул болтающийся конец рукава Антона.

— Как инструмент?

— Отличный.

— Я очень рад. Извините, что припугнул вас.

— А мы не испугались вашего самодельного пистолета, — сказал Салабон.

— Но-но, рассказывайте. Вот ты-то как раз и трухнул. Даже с лесенки сполз, как я о конной милиции заикнулся. А вот Антон вроде ничего.

— Нет, что вы. Я испугался.

— Разве? Что-то не заметил. Мне Тамара сказала твое имя. Мы с ней минут десять стояли, слушали. Значит, инструмент ничего, говоришь? — Лисенков зазвенел ключами, отстегнул один и протянул Антону. — От входа. В любое время дня и ночи музицируй.

— Что вы, — сказал Антон. — Я могу и через балкон…

— Пожалуйста, хоть через печную трубу, но, я думаю, через дверь все же проще. — Антон выпростал руку и взял ключ.

— Спасибо.

— А этот храбрец твой импресарио, стало быть?

— Нет, это Салабон, то есть Гошка, друг.

— Очень рад. Так прошу наведываться.

Хлопнула дверь, и несколько человек вошли в сени. Лисенков сказал, что явились штукатуры, и отпустил ребят. Антону пришлось сосборить штанины и придерживать их руками.

Из-за двери на них неожиданно выскочила Тамара.

— Теперь я представляю, — проговорила она. — Представляю… Только сними скорей эту пижаму, ради бога. Как ты играл? Тебя же в ней не видно.

— Шофер с «Червонца» говорит, что он нарочно покупает брюки на два роста больше, чтобы портянок не носить, загнул и — в сапог.

— То шофер, а то музыкант.

— Какая разница! Мне как шестнадцать стукнет, я сразу в автоклуб иду, я же не собираюсь быть просто музыкантом.

— Ну, хорошо, хорошо! А пока беги переоденься.

— Леня пришел? — спохватился Антон.

— Спит.

— Успел он поставить закладушку?

— Успел. Но зря ходил. Какой-то рабочий его опередил. Тоже пешком пришел.

— Это Иван! — радостно выкрикнул Антон. — Вот молодчина Иван! Вот здорово!.. А еще было бы лучше, если бы я пошел, а не Леня.

Через десять минут, запасшись хлебом и набив карманы сырой картошкой, ребята вышли со двора.

— Дядя Антон, а ты куда? — окликнула Света, высовываясь из окна.

— Далеко. — Антон махнул ей рукой.

— За ягодой?

— Почти.

— Меня возьмите.

— Волки съедят. Беги лучше к дяде Лене. Он скоро проснется и тебе фокус покажет.

Туман давно разошелся, но из балки продолжало тянуть прохладой. Приятели двигались вместе с тенью облака, в его размытом крае, потом свернули, а тень поползла дальше, зацепив боком катушку из-под кабеля, которая стояла поодаль от дороги, прислоненная к большому камню.

Хоть неизменным ориентиром оставалась «Коза отпущения», но ребята время от времени меняли маршрут к своему полигону, чтобы не образовалась тропа.

Ночной дождь насквозь пропитал лес влагой. Кусты затаив дыхание ждали неосторожных движений, чтобы, вздрогнув, осыпать тяжелые, словно дробь, капли и облегченно распрямиться. Деревья, в которых, как на ситах, осел туман, стекленели замершими водопадами, и эти водопады срывались, кажется, от одного только взгляда. И точно вздохи разносились по лесу, да тут и там в дымных солнечных лучах вспыхивали куцые радуги.

Антон сперва оберегался, увертывался от ветвей, подныривал под них, ойкал, когда за шиворот низвергался вдруг холодный душ, но вскоре вымок, как и Салабон, плюнул на всякую опаску и попер по-медвежьи напролом, изредка лишь покрякивая, когда уж слишком ощутимо окатывало. Тилинькали вокруг невидимые пичуги. Мошка, отяжеленная сыростью, еще дремала во мхах и под листьями.

«Птерикс» стоял под черным толевым колпаком, похожим на буденовку, и выглядел забавно — как мальчонка, нахлобучивший эту дедовскую буденовку по самые ноздри, ничего не видящий из-под нее. Так и казалось, что вертик каким-то чудом трепыхнется и сдвинет колпак на затылок, и, чего доброго, из-под черных полей блеснут озорные диковатые глаза.

Ребята сразу взялись за костер, как всегда. Он был их третьим товарищем — и еду готовил, и согревал, и защищал от мошки, и даже разговаривал на своем особом языке, нужно было только подбросить охапку хвороста, чтобы вызвать его на откровенность.

Едва стружки задымились, Салабон выволок из кустов плаху, один конец которой был уже превращен в лопасть, и принес промасленную тряпку с инструментами — он их упрятал утром, встревоженный появлением фантиков.

— Ну, я продолжаю свое, а ты — свое, — сказал Гошка, беря топор.

Антон выбрал разводной ключ с плоскогубцами, подошел к вертолету и стянул с него колпак. Надпись ПТЕРИКС, сделанная наискосок полуметровыми красными буквами, и рог вала, торчавшего на растяжках над кабиной, ослабили сходство вертолета с ботинком. Теперь он скорее напоминал ящик, в котором запаковано какое-то секретное оборудование.

Распахнув дверцу, на которую приходилось две буквы — Т и Е, Антон вошел внутрь.

Внутренний вид «Птерикса» приводил Антона в состояние торжественности. Он понимал, что в кабине космического корабля все гораздо сложнее, чем тут, что даже в кабине самосвала сложнее, зато это была машина, собранная их руками, не мертвый макет и не какой-нибудь самокат, а машина, на которой они с Гошкой через несколько дней поднимутся в воздух. И она не могла быть сравнима ни с чем.

Середину кабины занимал редуктор. Он был прикреплен четырьмя болтами к деревянной подставке, жестко соединенной с полом. Из редуктора в разные стороны торчали два вала, на нижнем сидела рукоятка, на верхнем — коническая шестерня. К ней примыкала коническая же шестерня вертикального вала, который сквозь потолок выходил наружу, где к нему должны прилаживаться винты. На вал были насажены три шарикоподшипника: два нормальных и один, посредине, упорный, на котором во время полета будет висеть вся кабина.

Вал с подшипниками у Салабона был заготовлен давно, а установили его ребята за два дня.

Антон вытащил из-под редуктора банку с болтами и гайками, металлические растяжки и начал прилаживать их к хомуту, приваренному к шарикоподшипнику, — осталось только изнутри раскрепить вал да насадить винты. И вертолет готов. Все до гениальности просто.

Именно эта простота иногда вдруг озадачивала Антона. Как же так получилось, думал он, что почти за две тысячи лет только новой эры никому, кроме Салабона, не явилась мысль о подобном вертолете… Впрочем, сейчас так все развивается, столько кругом делается открытий, что почему бы и Гошке чего-нибудь не изобрести, ведь не дурак же он. Ученых больше занимают великие, космические идеи, они легко могли пропустить что попроще.

Сперва ребята работали по чертежам, точнее, по эскизам, которые Гошка довольно сносно рисовал на тетрадных листах, затем отказались от них — на месте все почему-то выходило иначе: и детали не сходились, и размеры не совпадали.

Гошка стучал топором. На плахе карандашом был вычерчен контур Бинта, и Салабон, следуя линии, крошил древесину, время от времени отходя и с прищуром всматриваясь в пропеллер.

Ему вдруг показалось, что вымеренная середина находится вовсе не на середине, а сдвинута. Он подсунул под центр палку, так и есть — половины не уравновешивались. «Запорол! — мелькнуло в голове. — Значит, доставать новую плаху!»

— Тамтам! — крикнул он. — Караул!

— Что? — У Антона заплелись ноги, он вывалился из двери.

— Иди сюда.

— У-уф, я уж думал — медведь.

— Хуже. Винту — труба. Неужели я, собака, сбился?.. Ну-ка давай прибросим. Держи. — Он сунул Антону кольцо рулетки. — Натягивай и ставь на ноль… Хорош. Не двигай. — Салабон долго рассматривал стершиеся цифры. — Так, 4-60 и 2-30. Ровно пополам.

• Предыдущая
• 23/37
• Следующая