Армагеддон - Злотников Роман Валерьевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/75
• Следующая

С тех пор прошло уже почти девяносто дней, и былые страхи казались теперь Артему такими глупыми…

Вечером Артем вместе с Денисом и Джамалом, тем самым парнем, который дежурил по школе в день их приезда, драил ствол Шуваловского единорога. Они с Денисом — потому что была очередь их расчета обслуживать орудия цикла, ну а Джамал присоединился добровольно. За прошедшее время этот неугомонный кроме вольтижировки и баллистики подписался еще и на курс истории холодного оружия.

Они в очередной раз вытянули банник из ствола, когда Джамал вдруг дернулся и, выпучив глаза, заорал:

— Смирно!

Все вытянулись в струнку. За их спинами неожиданно обнаружился начальник школы подполковник Токмаков, высокий худой мужчина с непроницаемым лицом и протезом вместо левой руки.

— Вольно! А вам, воспитанник Гемалетдинов, следовало бы помнить, что при проведении парково-хозяйственных работ команда «Смирно» не подается.

Джамал густо покраснел и выпалил:

— Виноват!

Начальник школы кивнул:

— Ладно, продолжайте, — но никуда не ушел, а так и остался стоять рядом, наблюдая за пыхтящими воспитанниками.

Через десять минут все было закончено. Воспитанники собрали принадлежности и остановились, переминаясь с ноги на ногу. Начальник школы окинул их спокойным взглядом, но ничего не сказал, а, повернувшись, неторопливо двинулся к школе. Ребята потрусили за ним.

У самого крыльца начальник остановился, посмотрел на багровое закатное зарево, окрасившее край неба, потом перевел взгляд на воспитанников. В этот момент Джамал, набравшись смелости, выпалил:

— Скажите, а это… где? — Он кивнул на черную перчатку, скрывавшую протез.

Начальник школы приподнял руку и задумчиво посмотрел на протез.

— Это… Чечня.

Мальчишки притихли. Джамал тихо спросил:

— А вас могли убить?

Возможно, мальчишкам это показалось, но позже они всем рассказывали, что на лице начальника промелькнула улыбка.

— Убить могут любого. А человек, надевший погоны, должен быть внутренне готов к тому, что умрет раньше, чем ему отмерено природой. Так что дело совершенно не в этом. Как и за что умереть — вот что имеет значение.

— А я читал, что война в Чечне была совершенно бессмысленной и даже преступной…

Начальник покачал головой:

— А разве бывают не преступные войны, ведь убийство — всегда преступление.

— Нет, но в Великую Отечественную…

— Погибло пятьдесят миллионов. Двадцать семь из них — наши, а тринадцать — немцы. Но мы потеряли шестую часть населения, а немцы — четверть. Так кто виноватее?

— Но они же на нас напали?

— Значит, преступники именно они? Причем именно эти тринадцать миллионов, и больше никто? Все убитые до одного? Или, может, среди убитых были и не очень виноватые, а часть виноватых, наоборот, выжила? И кем тогда считать тех, кто убил их, этих самых не очень виноватых?

Мальчишки растерянно переглянулись.

— Но тогда же была война…

Начальник пожал плечами:

— В Чечне тоже, как бы это ни называлось. — Он немного помолчал, словно размышляя, стоит ли говорить об этом, и, решив, очевидно, что стоит, продолжал: — Понимаете, мальчики, все войны — преступны. Всегда и везде. Поэтому они и приносят людям столько горя. Все дело в том, что никто и никогда еще не смог ее избежать. Нация, которая отказывается платить за свою безопасность жизнями своих мужчин, страна, где мужчины начинают прятаться за мамкины юбки, справки из психушки и черт знает что еще, вскоре начинает платить сторицей, и уже жизнями не только мужчин, но и женщин, детей, стариков. И если вы настоящие мужчины, то всегда будете против такого размена… — Он замолчал и нахмурился. — Ладно, идите спать. Завтра у вас начинается тяжелая неделя.

— А вы сами как оцениваете этот проект, Виктор Петрович?

Тот, кого этот всегда вежливый и спокойный голос назвал Виктором Петровичем, слегка поежился. Император никогда не повышал голоса, всегда был уравновешен и деликатен, его костюмы при всей их элегантности были очень скромны, короче, он никогда не делал ничего, чтобы произвести впечатление. Но не было на свете человека, который производил бы более глубокое впечатление на людей. Причем вне зависимости от того, было ли это публичное выступление, официальный прием или личная беседа в неофициальной обстановке. И это объяснялось прежде всего тем, что, о чем бы ни шла речь на подобных встречах, оказывалось, что Император прекрасно знает суть вопроса. Порой казалось даже, что он осведомлен лучше собеседника, который считает себя профессионалом.

Вот и на этот раз вице-премьер правительства по социальным вопросам, неожиданно вызванный в Кремль по такому, казалось бы, незначительному вопросу, как новый законопроект о социальных гарантиях и поддержке семей, ожидающих рождения ребенка и имеющих детей, после получаса вежливых расспросов чувствовал себя абсолютным тупицей и дилетантом. Нет, вообще-то Виктор Петрович не считал себя особенным специалистом в этой области, да и все документы разрабатывала специальная (и довольно представительная) рабочая группа, в состав которой были включены видные юристы, депутаты и представители общественности. Но вот с законопроектом Виктор Петрович был знаком довольно хорошо, потому что считал (как ему казалось, по праву), что, когда он будет принят и войдет в силу, ему будет чем гордиться. Сей документ должен был стать одним из тех законов, за которые, по представлениям Виктора Петровича, России не будет стыдно перед просвещенной Европой. Он был разработан на основе компиляции нескольких подобных законов, уже давно действующих в развитых странах Европы, в основном в Скандинавии, но предоставлял еще более широкие социальные льготы и гарантии. Причем (и это было предметом особой гордости Виктора Петровича) в случае принятия этого закона Российская империя одна из первых предоставляла такие гарантии однополым семьям, то есть оказывалась в первых рядах наиболее либеральных и свободномыслящих стран. Но сейчас, после беседы с Императором, те положения, которые он считал наиболее выигрышными, внезапно показались ему совершенно ненужными и, более того, вредными.

Его Величество сомкнул руки и откинулся на спинку кресла.

— Понимаете, Виктор Петрович, я, конечно, представляю, чем вы руководствовались, приступая к разработке этого законопроекта. У вас перед глазами сияла яркая звезда либеральной Европы, но, к сожалению, за деревьями вы не увидели леса. По вашему законопроекту условия наибольшего благоприятствования предусмотрены для малолетних матерей, неполных, малоимущих либо, скажем так, нестандартных семей, например, однополых. — Император пристально посмотрел в глаза собеседнику. — Вы что, действительно считаете, что Империя должна делать ставку именно на такие семьи? — спросил он тихо.

Виктора Петровича пробила испарина, под таким углом он этот законопроект не рассматривал. Ему казалось, что Его Величество, как человек, получивший европейское воспитание, если и не станет горячим сторонником европеизации темной и отсталой (по его мнению) России, то как минимум правильно оценит его устремления в этом направлении. Между тем государь еще не закончил.

— Или возьмем вот эту норму. Вот здесь, в преамбуле, очень возвышенно написано, что надо покончить с порочной практикой насильственного разлучения детей с матерями и что государство должно принять на себя обязательство обеспечить достойное детство каждому ребенку. Знаете, я недавно изучал статистку многодетных семей. Так вот, хотя по мнению детских психологов для ребенка полезнее воспитываться в многочисленной разновозрастной семье, процент выходцев из таких семей, по тем или иным причинам вынужденных воспользоваться услугами Управления исполнения наказаний, гораздо выше, чем в семьях с двумя-тремя детьми. Причем чем больше детей в семье, тем заметнее эта разница. Не понимаете почему? Или для вас слово «мать» является неким абсолютом, априори не требующим обсуждения? — В глазах Императора стоял легкий укор.

• Предыдущая
• 14/75
• Следующая