Дым и зеркала (сборник) (другой перевод) - Гейман Нил - Страница 2

– Что это? – спросила Белинда.

Гордон вскрыл конверт и достал желтоватый лист бумаги, сверху и снизу неровно оборванный, на котором виднелись несколько строк, напечатанных на пишущей машинке, а Гордон уже несколько лет не держал в руках машинопись. Он медленно прочел написанное.

– И что же? – повторила Белинда. – От кого письмо?

– Не знаю, – ответил Гордон. – От того, у кого сохранилась дома пишущая машинка. Оно не подписано.

– Но это письмо?

– Не совсем, – ответил он, почесал нос и снова принялся читать.

– Ах вот как! – сказала она с раздражением (хотя вовсе не была раздражена; она была счастлива. Она просыпалась по утрам и проверяла, так же ли счастлива, как накануне вечером, когда укладывалась спать, или когда Гордон будил ее по ночам, или когда она будила Гордона. Да, так же). – И что же это?

– Что-то вроде рассказа о нашей свадьбе, – ответил он. – Очень мило. Вот, держи, – и протянул ей листок.

Она пробежала его глазами.

В этот ясный день начала октября Гордон Роберт Джонсон и Белинда Карен Эбиндон поклялись, что будут любить, поддерживать и почитать друг друга до конца своих дней. Очаровательная невеста сияла, жених был радостен и взволнован, но держался с достоинством.

Таким было начало. А дальше описывалась свадебная церемония – ясно, просто и с юмором.

– Действительно мило, – подтвердила она. – А что значится на конверте?

– «Свадьба Гордона и Белинды», – прочел он.

– А имя? Ничего, что указывало бы, кто отправитель?

– Ничего.

– Что ж, мило и остроумно, – сказала она. – С чьей-то стороны.

Белинда заглянула в конверт: вдруг увидит там что-нибудь еще, что они прежде не заметили, записку от друзей (ее, его или общих), но в конверте больше ничего не было. И тогда, со вздохом облегчения, что не надо писать еще одно благодарственное письмо, она положила кремовый листок обратно и засунула конверт в коробку, вместе с меню свадебного банкета, и приглашениями, и контрольками фотографий, и белой розой из букета невесты.

Гордон был архитектором, Белинда – ветврачом. И для обоих то, что они делали, было не работой, но призванием. Им было чуть больше двадцати. Они никогда прежде не были женаты и даже всерьез влюблены. Они познакомились в клинике, куда Гордон привез свою тринадцатилетнюю Голди, золотистого ретривера – с седой мордой, полупарализованную – на усыпление. Собака жила у него с самого детства, и он хотел быть с ней до конца. Белинда вначале держала его за руку, когда он плакал, а потом, внезапно забыв о профессиональном долге, крепко обняла, словно желая, чтобы он разом выдохнул боль и горечь потери. Кто из двоих предложил встретиться вечером в местном пабе, они позднее так и не вспомнили.

Главное, что следует сказать о первых двух годах брака, – это то, что они были безоблачно счастливы. Время от времени они пререкались, ссорились по пустякам, а после мирились – со слезами бросались в постель и сцеловывали друг у друга слезы, шепча слова раскаяния. В конце второго года, через шесть месяцев после того, как перестала принимать таблетки, Белинда обнаружила, что беременна.

Гордон подарил ей браслет, украшенный рубинами, а свободную спальню приспособил под детскую, собственноручно переклеив обои. На обоях непрерывно чередовались персонажи детских стихов: Крошка Бо, Шалтай-Болтай и Тарелка, Сбежавшая с Ложкой[2].

Из роддома Белинда вернулась с маленькой Мелани в переносной кроватке, и к ним на неделю приехала ее мать, которая спала на диване в гостиной.

На третий день Белинда достала коробку, чтобы показать матери свадебные сувениры и вместе вспомнить, как это было. Свадьба казалась уже такой далекой. Они улыбнулись при виде засохшей бурой веточки, которая когда-то была белой розой, и вместе покудахтали над меню и приглашениями. На дне коробки лежал большой коричневый конверт.

– «Супружество Гордона и Белинды», – прочла мать.

– Это рассказ о нашей свадьбе, – сказала Белинда. – Очень милый. Там даже упоминается папина речь со слайдами.

Белинда открыла конверт и достала кремовый листок. Прочтя напечатанный на машинке текст, скорчила гримаску и, не говоря ни слова, вернула листок обратно.

– А можно мне посмотреть, детка? – спросила мать.

– Наверное, это Гордон пошутил, – сказала Белинда. – Но неудачно.

Вечером, когда Белинда, сидя на постели, кормила грудью Мелани, она спросила Гордона, который смотрел на жену и дочурку с глупой улыбкой на лице:

– Милый, зачем тебе понадобилось писать такое?

– Какое такое?

– Письмо. Письмо в конверте. Ты знаешь.

– Не знаю.

– Получилось не смешно.

Белинда указала на коробку, принесенную наверх и поставленную на туалетный столик. Гордон открыл ее и достал конверт.

– Тут всегда была такая надпись? – удивился он. – Мне казалось, тут было написано о нашей свадьбе. – Он вынул из конверта листок с оборванными краями, прочел, и на лбу у него собрались морщины. – Я этого не писал.

Он перевернул листок, словно ожидая что-то увидеть на обороте.

– Не писал? – переспросила она. – Правда не писал? – Гордон помотал головой. Белинда вытерла молоко с подбородка малышки. – Я тебе верю, – сказала она. – Я думала, что это ты, но это не ты.

– Не я.

– Дай-ка еще раз посмотреть. – Он протянул ей листок. – Вот странно! Я хочу сказать, не смешно и вообще неправда.

На листке машинописи содержалось краткое описание двух прошедших лет их совместной жизни. Это были несчастливые годы, утверждалось там. Через полгода после свадьбы Белинду укусил за щеку пекинес, да так сильно, что рану пришлось зашивать. Остался уродливый шрам. Но что хуже всего – оказался задет лицевой нерв, и она стала прикладываться к бутылке, возможно, чтобы заглушить боль. Она догадывалась, что Гордону отныне неприятно на нее смотреть, и рождение ребенка, так там говорилось, стало неудачной попыткой укрепить семью.

– Но зачем они это затеяли? – спросила она.

– Они?

– Ну, те, кто написал это ужасное письмо. – Белинда потрогала щеку: никаких шрамов, кожа гладкая. Она была очень красивой молодой женщиной, хоть и выглядела сейчас хрупкой и усталой.

– Почему ты сказала «они»?

– Не знаю, – ответила она, перекладывая малышку к левой груди. – Просто не пойму, кто вообще на такое способен. Написать все это, подменить прежнее письмо, дождаться, пока один из нас это прочтет… Давай, Мелани, вот так, хорошо, моя крошка…

– Может, выбросить его?

– Да. Нет. Не знаю. Мне кажется… – Она провела ладонью по лбу дочурки. – Пусть будет. Вдруг понадобится как улика. Может, это проделка Эла? – Эл был самым младшим братом Гордона.

Гордон положил листок в конверт, конверт – в коробку, а коробку сунул под кровать, и со временем они о ней забыли.

Несколько следующих месяцев оба почти не спали из-за ночных кормлений и непрестанного плача: у Мелани болел животик. Коробка все это время оставалась под кроватью. Гордону предложили работу в Престоне, в нескольких сотнях миль на север, а Белинда еще не вернулась на свою работу и в ее ближайшие планы это не входило, так что она эту идею одобрила. И они переехали.

На мощеной булыжником улице они подыскали дом, такой же, как остальные: высокий, темный, старый. Белинда время от времени подрабатывала в ветеринарной клинике, лечила домашних животных. Когда Мелани было полтора года, Белинда родила сына, которого назвали Кевин, в честь покойного дедушки Гордона.

Гордон к тому времени стал полноценным партнером в своей фирме. А когда Кевин начал ходить в детский сад, Белинда вернулась на работу.

Коробку они привезли с собой. Она стояла в одной из комнат наверху, под накренившейся стопкой номеров журнала «Архитектор» и «Архитектурного ревю». Белинда время от времени вспоминала о коробке и ее содержимом, а однажды вечером, когда Гордон уехал в Шотландию консультировать реконструкцию фамильного замка, она решила в нее заглянуть.