Мыс Трафальгар - Перес-Реверте Артуро - Страница 34

• Предыдущая
• 34/42
• Следующая

Голос дона Карлоса де ла Рочи отрывает гардемарина от этих мыслей:

– С вами все в порядке, Фалько?

– Так точно, сеньор капитан.

Он замечает, что дон Карлос переглядывается с капитан-лейтенантом Орокьетой. Понятно, читается в этом взгляде, парень много чего насмотрелся на ахтердеке. Однако сегодня выбирать для своих глаз приятные зрелища не приходится. Ррааа, бум. Ррааа, бум. Свои и чужие пушки продолжают громыхать, круша рангоут и корпуса, убивая людей. Дел очень много, и одно из них – постараться перебить как можно больше врагов, прежде чем «Антилья» и те, кто на ней еще остался, спустят флаг или пойдут ко всем чертям. Сражаться с честью: вот задача, предусматриваемая уставом для командира корабля, и он обязан выполнить ее с пунктуальной точностью. С честью, которая определяется литрами крови, такой же, как та – чужая, – которой испачканы башмаки, чулки и полы кафтана гардемарина (уж лучше чужая, чем своя, с внезапной злостью думает он). С честью – это означает также повиновение, пока корабль еще способен плыть, зловещему сигналу номер пять, все еще поднятому на остатках фок-мачты «Сантисима Тринидад». И поскольку в этот момент ветер опять начинает набирать силу, Фалько слышит, как дон Карлос де ла Роча говорит капитан-лейтенанту: надо шевелиться, Орокьета, не будем же мы тут сидеть, почесывая свое хозяйство, и ждать, когда нас потопят, поэтому давайте-ка попробуем на тех парусах, что у нас еще остались, обойти мерзавца, который слева, а потом в дрейфе добраться до того, что осталось от «Тринидад». Пусть Сисне-рос, если он еще жив, хотя бы увидит, что мы пытаемся дать ему передохнуть. Орокьета отскакивает, чтобы не угодить под шкив, падающий с мачты (защитная сеть уже давно обрушилась), потом с сомнением качает головой, указывая на англичанина слева: я-то, мой капитан, сделаю все, что вы прикажете, но не думаю, что эта сволочь даст нам пройти, и это не считая того, второго, что за правым траверзом; как только мы развернемся к нему кормой, он влепит нам продольный, уж извините, в самое очко.

– Это не предложение, Орокьета. Это приказ.

Орокьета больше не пытается возражать, так точно, мой капитан, и отдает соответствующие распоряжения: живо, язви вас в душу, подтянуть шкоты контр-бизани или того, что от нее осталось, крепить концы грот-марселя, брасопить все наверху; и, несмотря на хаотическую суету на палубе – комендоры у своих пушек, стрелки, матросы, производящие маневр, одни стреляют как могут, другие расчищают пространство от того, что мешает больше всего, трупы бросают в воду, раненых подтаскивают к люкам, – старший боцман Кампано (его людям, несмотря на жестокий обстрел, удалось не только сплеснить перебитые брасы и шкоты, но и спустить повисший вертикально рей и сбросить его за борт) начинает орать, перекрывая грохот выстрелов, людей наверх и на подветренные брасы, разрази меня гром, старшие бригад свистят в свои дудки, хлещут плетями тех, кто отлынивает (нескольких человек, пытавшихся укрыться на палубе, вытаскивают оттуда, щедро награждая пощечинами, а морские пехотинцы подталкивают их штыками в зад), и сам командир, невзирая на английские ядра и пули, которые так и носятся в воздухе, переходит то на один, то на другой борт, оглядывает все, а потом смотрит вверх, чтобы удостовериться, что булини чисты и никакие оборванные или перепутавшиеся снасти не погубят их всех, затруднив маневр.

– Ставить фок.

Капитан-лейтенант Орокьета мгновение нерешительно смотрит на дона Карлоса де ла Рочу (фок с самого начала подобран, чтобы в бою не загорелся от огня на баке), но повторяет приказ – сперва сквозь зубы, ладно, как скажете, бормочет он, а потом что есть мочи: брасопь фока-реи с подветренной, да поживее, старший боцман, еще людей наверх, ставить фок, и Хи-нес Фалько с тревогой видит, как на носу, на баке дон Хасинто Фатас и второй боцман Фьерро подталкивают своих людей к снастям – всех, кого им удалось собрать, четверых или пятерых, но только двое и сам второй боцман осмеливаются подняться, так что сам дон Хасинто, подставляя себя под вражеский огонь, взбирается до половины высоты, выкрикивая распоряжения им и двоим матросам, которые уже были на марсе и которые сейчас, босыми ногами удерживаясь в неустойчивом равновесии на пертах, отвязывают от рея и распускают над палубой огромное парусиновое полотнище. Дзи-инн, дзиинн. Английские мушкеты стреляют без передышки, и несколько испанских морских пехотинцев, еще оставшихся на марсах «Антильи», укрываясь за их бортиками, отвечают огнем на огонь, выстрелом на выстрел, крраа, крраа, крраа, прикрывая своих товарищей.

– Слава богу, что еще есть настоящие парни, – шепотом произносит Орокьета.

Каким-то чудом – так думает, глядя на происходящее, Фалько – никто не падает сверху, и поставить фок удается. Капитан-лейтенант Орокьета командует: брасопить фок с подветренной, подтянуть шкоты (те, что остались); контр-бизань, нижний крюйсель, фок-марсель, грот-марсель и грот-брамсель наполняются бризом, просыпается фок, рулевые налегают на ручки штурвала, выворачивая на нужный курс, и «Антилья» снова начинает двигаться – медленно, с болью, слегка накренившись под ветер, а все три батареи (палубная и две нижних) левого борта опять начинают ожесточенно палить по британцу, что подваливает с этой стороны.

– «Тринидад» сдался, мой капитан.

У Хинеса Фалько замирает сердце. Известие пробегает по всей палубе, и люди, почерневшие от пороха, лоснящиеся от пота, смотрят в подветренную сторону, в бывший центр бывшей франко-испанской линии, туда, где легендарный четырехпалубник, самый мощный корабль на свете, без мачт, с развороченной ядрами палубой, только что сдался после четырех часов ужасного боя. Мать-перемать-перемать-перемать. В этом есть и свой плюс, комментирует капитан-лейтенант Орокьета (практичный, как всегда): теперь нам не нужно спешить к нему на выручку, пробиваясь сквозь англичан. Так что ничего страшного: спокойствие, и давайте займемся спасением собственных шкур. Однако дон Карлос де ла Роча, по-прежнему невозмутимый, движением подбородка указывает на «Нептуно», который продолжает драться неподалеку, с подветренной стороны от «Антильи». Тогда попробуем помочь Вальдесу, говорит он, потому что те, кто громил «Тринидад», теперь займутся им.

– А кто поможет нам?

– Замолчите, чтоб вас…

И тут внезапно откуда-то издали доносится: батабум-ба, бумм-баа. Лейтенант Мачимбарре-на (грузноватый светловолосый сухопутный артиллерист, занявший место убитого Себриа-на), который теперь командует пушками, еще ведущими огонь со шканцев, застывает с саблей в высоко поднятой руке, как и остальные комендоры. Даже Хуанито Видаль опять высовывает голову над трапом. Этот взрыв перекрыл грохот боя, хотя и донесся издалека, с южной стороны, почти с самого конца союзной линии (или того, что от нее осталось), где туча темного дыма от уже давно горевшего корабля теперь превратилась в громадный зловещий черный гриб. Судно взлетело на воздух – несомненно, оттого, что огонь добрался до его порохового погреба.

– Хоть бы уж англичанин, – не слишком убежденно произносит Орокьета.

Хинес Фалько, испуганный, как и все, смотрит на столб густого черного дыма, потом, переведя взгляд на командира, замечает, что дон Карлос де ла Роча, с виду бесстрастный, неподвижный, добела стиснул пальцы переплетенных за спиной рук. Однако его голос звучит спокойно, когда он, повернувшись к рулевым и старшему боцману Кампано, велит им так держать, с тем чтобы потом, дрейфуя, проскочить под бушпритом англичанина, который находится с подветренной стороны и, видя маневр «Антильи» и догадавшись о ее планах, тоже маневрирует парусами.

– Шкоты нижнего крюйселя подтянуть.

– Слушаюсь, сеньор капитан.

– Контр-бизань на гитовы.

Старший боцман Капано качает головой:

– Невозможно, дон Карлос. Штовы перебиты.

– Сделайте, что можно, старший боцман.

– Как прикажете, ваша милость… Но ведь и от самого паруса мало что осталось.

Командир пожимает плечами. Курс на «Нептуно», приказывает он рулевым. Капитан-лейтенант Орокьета сделал было движение, чтобы высунуть голову над планширом и посмотреть назад, но потом передумал (там, наверху, свистит и заливается все что угодно, только не музыка) и только бросает на дона Карлоса де ла Рочу взгляд, исполненный беспокойства, вполне понятного Хинесу Фалько. Ведь британец за траверзом с минуты на минуту шарахнет им в самую корму. Обдристаться. Ощущая, как трясутся поджилки и напряглись все мускулы, гардемарин вертит головой, прикидывая, где будет побезопаснее, когда грянет гром. И гром ударяет, бумм, бумм, буммм, треск, сухой стук ядер, врубающихся в транцы и бизань-мачту, палуба под ногами трясется от ударов других ядер и пуль, которые теперь беспрепятственно несутся вдоль всего твиндека, зуууас, зуууас, зуууас, разнося в щепки дерево и звякая о металл пушек. Там же столько народу, успевает подумать Фалько, но потом перестает думать, потому что одно ядро бьет в левый фальшборт, туда, где коечные сетки; в воздух взметывается целая туча лопнувших белых фалов, клочьев от вещевых мешков и брезентовых коек, и по шканцам веером разлетаются острые, как кинжалы, щепки. Удар в спину швыряет Фалько ничком, и он в страхе извивается на досках настила, пытаясь определить, куда его ранило. Но это просто контузия. Приподнявшись, он видит, что капитан-лейтенант Орокьета лежит лицом вниз, голова у него разбита, мозги разлетелись по лафету, с которого сорвало пушку; командир схватился рукой за плечо, из которого торчит чуть ли не полуметровый обломок дерева, шкипер Роке Альгуасас пытается помочь ему, вокруг несколько убитых и раненых – стрелки и комендоры шканцевой батареи, в том числе лейтенант-артиллерист Мачимбаррена, которого казначей Мерино и двое моряков спускают в люк одна нога у него висит, болтаясь лишь на обрывках мяса и кожи, и он кричит так, что кровь стынет в жилах.

• Предыдущая
• 34/42
• Следующая