Дело «Пестрых». Черная моль - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/131
• Следующая

— Сейчас вспомню… Ага. Этот Игорь говорил, что ему в тот день в школу обязательно надо. Драмкружок, кажется, собирается, а он староста. Все начали насмехаться над ним: тоже артист нашелся. А этот старик опять заступился и сказал, что это хорошо, надо, мол, чтобы его в школе уважали. Понимаете? Негодяй старый! — вся вспыхнула Софья Григорьевна. — Этого птенца лицемерить учит. Стал даже торопить его, советовал, как с вокзала до школы добраться.

— Вот-вот, — подхватил Зотов. — Это интересно. Как же?

— На метро, говорит, по кольцу гораздо ближе. А там, мол, добежишь.

— И это все?

— К сожалению, все.

— Маловато, — искренне вздохнул Зотов. — Простите еще раз, что потревожили. Что поделаешь, — он с улыбкой развел руками, — дело наше такое беспокойное.

— Понимаю, — кивнула головой Ровинская и огорченным тоном добавила: — Мальчишку бы этого найти. Ведь в вашем деле профилактика так же важна, как в нашем.

В этот момент дверь открылась, и на пороге появился перепачканный, возбужденный Сергей.

…Спустя час первая машина с арестованным ушла в Москву, вскоре за ней — вторая, а потом — и пришедшая ночью по вызову Зотова третья. На даче осталась засада: ждали Тита.

В машинах, где были арестованные, все ехали молча. Разговаривать даже сотрудникам между собой не разрешалось.

Зато в третьей машине операция обсуждалась очень оживленно и, несмотря на бессонную ночь, там всю дорогу спорили и смеялись.

— Да, Иван Васильевич, — вспомнил вдруг Костя, — хотел вас спросить. Что такое… опять забыл это слово. Ну, Ровинская еще про Тита сказала, насчет его зубов.

— Диастема? — усмехнулся Зотов.

— Вот, вот.

— Это, Гаранин, значит большие промежутки между зубами. Очень важная примета. Кстати, товарищи. Вам обязательно надо знать ряд медицинских признаков и терминов.

— О господи, — комично вздохнул Лобанов. — Ну, нельзя же объять необъятное, как сказал один умный человек. Вот я, например, помню интересный случай, когда…

— А ты знаешь, — смеясь, перебил его Сергей, — что еще сказал тот же человек?

— А что? — насторожился Саша, чувствуя подвох.

— Если у тебя есть фонтан, заткни его: дай отдохнуть и фонтану.

Все громко расхохотались.

— Это удивительно, сколько Лобанов знает примеров из нашей практики, — насмешливо сказал Костя. — На все случаи жизни.

— На твоем месте, Саша, я бы давно написал книгу воспоминаний, — шутливо заметил Сергей.

— Так сказать, «Былое и думы», — тем же тоном вставил Костя.

— Смейтесь, смейтесь, — беззлобно ответил Саша. — А вот почему о нашей работе действительно ничего не напишут?

— У нас, между прочим, бывал один писатель, — усмехнулся Зотов. — Собирал, собирал материал, а потом бросил.

— Почему же? — заинтересовался Сергей.

— Говорит, тема оказалась не актуальная и явления не типичные.

— Это как сказать, — проворчал Саша. — Поймать такого, как Ложкин, задача довольно актуальная.

— Но явление, конечно, не типичное, — рассудительно заметил Костя.

— Явление-то, может, и не типичное, но весьма для некоторых поучительное, — передразнил его Саша.

— Дело теперь не в Ложкине, — задумчиво произнес Зотов, — а в тех, кто остался на свободе.

В Москву приехали около двенадцати часов дня, и Зотов разрешил всем участникам операции на два часа съездить домой.

Отдых был необходим, впереди ждала большая работа. Было ясно, что с арестом Ложкина дело далеко не закончено, наоборот, только теперь оно приобрело настоящий размах. И, как всегда в таких случаях, все были так захвачены событиями, что приказ Зотова был выполнен с явной неохотой.

Вечером того же дня Софрон Ложкин сидел на допросе в кабинете Зотова.

После обычных анкетных вопросов Зотов сказал:

— У вас солидный стаж, Ложкин. Первый раз вас судили еще в тридцать втором. За что?

— Мальчишкой был. Взяли одну церквуху под Смоленском и стукнули попика, — охотно ответил Ложкин и усмехнулся. — В порядке борьбы с религиозным дурманом.

— А следующий — в тридцать девятом году, за что?

— Тоже церквуху, под Москвой, давили духовенство.

— Судя по стилю изъятого у вас письма, вы сами принадлежали когда-то к этому сословию?

Ложкин презрительно фыркнул.

— Два года звонарем у себя в деревне был. Духовный слог я изучил позже. Все-таки церквей десять в те годы взяли. Ну, а с кем поведешься, от того и наберешься.

— А ведь вы лжете, — спокойно возразил Зотов. — И насчет первой судимости и насчет звонаря. Первый раз вы судились за поджог, вместе с отцом. Припоминаете? Нет? Хорошо. Напомню. В том году у вас в деревне колхоз создали. Вы убили сторожа и подожгли амбар. Туда со всей деревни колхозники свели лошадей и коров. Подожгли умело. Весь скот погиб. И не звонарем вы были, а кулаком — первая кулацкая семья на деревне. Церквами вы действительно занялись, но позже. Так, что ли?

— Бухгалтерия у вас поставлена, — криво усмехнулся Ложкин. — Ну, допустим так.

— Не допустим, а точно, — поправил Зотов. — Теперь скажите, кому писали это письмо?

— Дружку одному. Я его все равно не заложу. Так что и не допытывайтесь. И вообще зря со мной возитесь, — безмятежным тоном добавил он. — Все равно убегу.

В комнату зашел Сандлер.

— Убежите? — переспросил он, усаживаясь на стул рядом с Зотовым. — Спасибо за предупреждение. Вы в МУРе еще не бывали?

— Не имел счастья, — любезно ответил Ложкин. — Все на периферии работал, там и сажали.

— Так, так, — продолжал допрос Сандлер. — Из родных кто у вас есть?

— Сестра одна, Зоя.

— Кем работает, где?

— Официанткой, в кафе «Ласточка».

— Ну, а Папаша? — равнодушным тоном спросил Зотов. — Он разве не родственник ваш?

— Такого не знаю, — так уверенно и спокойно возразил Ложкин, что если бы Зотов не был твердо уверен в противном, даже его смутил бы этот тон.

— Не знаете? Что ж, мы вас постараемся скоро познакомить, — усмехнулся Сандлер. — А семьи у вас нет?

— К чему она мне, семья? В моей жизни только обуза.

— Жизнь у вас действительно собачья. И хищник вы опасный, — кивнул головой Сандлер. — А играете под культурного человека, папиросы дорогие курите, ноги при входе вытираете.

— Привык иметь дело с культурными и состоятельными людьми, — нахально улыбнулся Ложкин.

— И не надоело, Ложкин? — серьезно спросил Сандлер. — За последние двадцать лет вы были на свободе всего восемь. Да и свобода-то относительная. Тошно от нее должно быть. На слезах других людей жизнь свою строите.

— Поздно уговаривать, — грубо ответил Ложкин. — Я сам теперь кого хочешь уговорю. — Он побагровел, глаза налились кровью и, рванувшись со стула, крикнул: — Грабить буду!.. И убивать буду!.. Воспитатели!.. Ненавижу! Всех ненавижу!..

Сергей еще никогда не видел такого яростного, чисто звериного оскала на человеческом лице и внутренне содрогнулся от отвращения и гнева.

Сандлер спокойно прищурил глаза и тихо произнес:

— Хорош. Ничего не скажешь.

Допрос продолжался около трех часов. Когда Ложкина увели, Сандлер сказал:

— Опасный преступник. Но теперь наша главная и, прямо скажу, нелегкая задача — найти Папашу. Это их наставник и подстрекатель, вожак большой и, как видите, очень разнообразной по составу преступной группы. Он весьма активен и потому особенно опасен. Таких нам давно не попадалось. Можно сказать, последний из могикан. С ним будет не легко справиться. Через кого же можно выйти на него? Ложкин? Не выдаст, это ясно. Остается так называемый Тит. Посмотрим, что даст засада. Иван Васильевич, — обратился он к Зотову, — учти, снова кафе «Ласточка».

…Только через три дня, поздно вечером, из Малаховки возвратились оставшиеся в засаде сотрудники, усталые и встревоженные: сообщник Ложкина, опасный преступник по кличке Тит, не появился на даче, исчез.

Утром, придя на работу, Сергей узнал, что его вызывает Сандлер. Когда он вошел, Сандлер отложил газету, легко приподнялся в кресле и, поздоровавшись, сказал:

• Предыдущая
• 18/131
• Следующая