Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет. - Крюков Михаил Григорьевич "профессор Тимирзяев" - Страница 92
- Предыдущая
- 92/164
- Следующая
– Так, песняры, идите в каптёрку к старшине, скажите, что я приказал выдать вам гитару, закрывайтесь в сушилке, и репетируйте. Я приду, проверю…
Увидев на пороге каптёрки двух непонятных курсантов, старшина очень обрадовался:
– Так, сынки, хватайте шарошки, и вперёд – драить центральный проход!
– Товарищ прапорщик, нас это, замполит прислал за…
– Сынок, не замполит, а заместитель командира роты по политической части! И не «это», а «разрешите обратиться». А если ему что-то от меня нужно, он мне сам скажет, а не пришлёт двух идиотов… Если залётчики, так и скажите. Я вас, уродов, насквозь вижу… Так, взяли по шарошке, и вперёд, на центральный проход! Вопросы потом!
На дощатом, пропитанном ярко-алой мастикой полу уже копошилась группа «больных-хромых-раненых в задницу и голову» курсантов, исполняя танец маленьких лебедей на кусках старых шинелей, именуемых в народе «шарошками». Через полтора часа явился посвежевший, со свежим пивным запахом, замполит. Обнаружив своих Чайковских за натиранием пола, обложил как следует старшину, но это мало помогло. На репетицию были выделены оставшиеся до построения пять минут – вполне достаточно для создания сводного военного хора или симфонического оркестра.
За кулисами большого бригадного клуба царил полумрак. Занавес был закрыт. Тридцать туго затянутых в ремни артистов-виртуозов от пятнадцати учебных рот нервно копошились, подстраивали гитары, не находя себе места. Подавляющее большинство из них, как и наш Пушкин, никогда в жизни не были ни на сцене, ни за кулисами. Они с любопытством вдыхали пыльно-тряпочный запах кулис, нервно подрагивали, представляя себя на сцене, перед глазами тысячи зрителей… Никакой программы никто составить не удосужился. Кто что будет петь и плясать, каждый решал сам. Видимо, подготовка концерта в других ротах не сильно отличалась от того, что мы видели в четырнадцатой…
Наконец, занавес под неуверенные аплодисменты раскрылся. Чёрная пустота за рампой наводила ужас на наших артистов. Какой-то культпросветный старлей забегал с бумажкой, записывая хотя бы фамилии курсантов, чтобы хоть как-то их объявлять.
– А вы, товарищ курсант, от какой роты? От четырнадцатой? А как ваша фамилия? Пушкин? Тарас Григорьевич? Ты что, салабон, издеваешься? Засунь в армии своё имя-отчество, знаешь куда?
– Товарищи! Сводный концерт артистов художественной самодеятельности нашей части позвольте считать открытым! – привычным голосом покричал клубный работник со сцены.
– Выступает! От первой учебно-танковой роты курсант Давыденко!
Вздох облегчения пронёсся среди наших «артистов». Первый пошёл! Выйдя к краю сцены, ослеплённый прожекторами курсант заблеял в микрофон о жестоких и нечеловеческих страданиях на почве любви и ревности… Второй пел о разлуке, третий – о колоколах, звонящих в его голове от избытка вполне определённых гормонов. Процесс пошёл. Из зала доносились аплодисменты, подбадривавшие ещё не выступавших. Больше всех хлопали, конечно, бойцы того взвода, из которого был сам выступавший. Не освистали ещё пока никого… Оказалось, человек пять собирались петь «Город золотой», но после первого спевшего про него, остальным пришлось менять планы, переходя на «Там, где клён шумит» или «Дуба и рябину» Наш курсант Пушкин чувствовал себя весьма и весьма неуверенно. Он ещё не выбрал песню. Залихватские частушки и похождения семерых козлят были явно не в тему. Когда-то он пару раз пел «Балладу о красках», но перепутать аккорды и забыть слова были все шансы… Да ещё ничья гитара с треснутой декой и двумя четвертыми струнами могла просто развалиться в любой момент. Концерт явно затягивался. Добрая половина зрителей крепко спала, убаюканная заунывными мелодиями про розы, берёзы, клёны и прочие атрибуты амурных похождений. И вот, часа через полтора, когда нашему герою уже было все равно, что и как петь, лишь бы все это быстрее закончилось…
– Выступает! От четырнадцатой учебно-танковой роты курсант Пушкин!
На негнущихся ногах, но с улыбкой на лице, Тарас вышел на сцену. Подошёл к микрофону. Зал терялся в темноте. В первом ряду блестело полковничьими звёздами сонное жюри.
«Баллада о красках»! – объявил сам себя.
начал он не очень уверенно. Его хрипловатый, низкий голос резко контрастировал со всеми предыдущими песнярами. Зал оживился. Жюри заёрзало в креслах, поправляя очки.
Голос крепчал, набирал силу… Тарасу это начинало нравиться. Страх перед сценой таял с каждой минутой. Он видел заинтересованные глаза, направленные на него, одного, стоящего на сцене. Он чувствовал неподдельный интерес к нему, исходящий из зала, тысячи глаз, направленные на него… Он должен оправдать их доверие… Он им споёт, не собьётся…
Затих последний аккорд… Секунда тишины… Зал взрывается аплодисментами. Песня спета, можно уходить со сцены. Но как уйти, если ещё звучат твои заслуженные аплодисменты, которые действуют подобно наркотику. Любой артист вам это подтвердит. Курсант Пушкин не мог уйти со сцены. Аплодисменты ещё звучали. Внезапно он поднял руку. Наркотик начал действовать. Он слабо отдавал себе отчёт в том, что он делает, и что будет делать дальше… Зал стих. Он обошёл микрофон, вышел к самому краю сцены…
Короткий проигрыш…
Воцарилась жуткая тишина. Хриплый голос, почти приближавшийся к голосу Высоцкого, был слышен и в последнем ряду большого зала. Жюри непонимающе переглядывалось: как полуподпольные песни полузапрещённого поэта могут звучать на армейской сцене? Кто разрешил?
А песня звучала, простая мужская песня. Она не плакала, не просила, она делилась опытом, она раскрывала характеры, она учила жизни…
В зале никто уже не спал, все внимательно вслушивались, приподнимая головы… Жюри уже возмущено прикидывало, кто какое взыскание огребёт из командования третьего батальона и конкретно четырнадцатой роты…
Зал просто взорвался. Свист, выкрики «Ещё», топанье ногами… Из жюри самый молодой – майор – был срочно командирован за кулисы для наведения порядка… А наш Пушкин и не собирался уходить со сцены. Сценический наркотик ещё усилил своё действие. Снова зазвучали отрывистые аккорды:
Майор из-за кулис в полный голос кричал: «Эй, курсант, ко мне! Я кому сказал!»
Но Тарас уже вышел из-под контроля. Его душа была далеко, высоко в горах… Его голос звучал в полную силу. Его плечи расправились, он был там, среди смелых и мужественных людей, он перестал быть забитым курсантом, он снова стал таким, каким был до учебки…
- Предыдущая
- 92/164
- Следующая
